Самохин обернулся к Олегу.
– Идем… – почти прошептал он.
Филимонов покорно зашагал за приятелем.
Дима привел его к себе в комнату. Последний месяц он жил один: предыдущего соседа, тоже, кстати, из Питера, отправили в дисциплинарный батальон. Так что Самохин жил как барин, один.
– Что ты хотел? – наконец поинтересовался Олег. Но вышло как-то тускло.
Дима запер дверь, покосился на репродукцию над кроватью, нервно мигнул и сел на кровать напротив Олега.
– Они тебя завернули, – после долгого молчания сказал он. – Что будешь делать?
Филимонов пожал плечами. Что тут сказать?
Самохин опять посмотрел на репродукцию. Там, на рисунке, десятки "Сынов Ленина" шли на приступ натовской цитадели. Огонь, дым, кровь и идущий впереди всех комиссар, сжимающий в руках красное знамя гвардии.
Олег скривился от всколыхнувшейся обиды.
– Тут такое дело… – замялся Дима. Облизнул пересохшие губы и шумно вздохнул. – Такое дело, понимаешь… Черт… Сложно это.
Олег без интереса наблюдал за приятелем.
– Мне нужна твоя помощь, – выпалил он и опять бросил взгляд на репродукцию. Опасается прослушки, что ли, – мелькнула мысль у Олега.
– Помощь? – тускло спросил он.
– Меня разжаловали, Олег. За то, что я хотел спасти наших…
– Не за…
– Не спорь со мною! – окрысился Дима. – Я не хочу спорить. Нас отвергли, понимаешь?
Олег не понимал.
– Отвергли. Отбросили. Тебе отказали в комиссарстве, меня сбросили с ефрейтора до рядового. Разве это справедливо, а?
Филимонову хотелось сказать, что, с его точки зрения, Самохина правильно разжаловали. Но это означало хоть на секунду признать, что сам Олег недостоин чина комиссара. А вот этого он никак допустить не мог.
– Я не понимаю, что ты от меня хочешь, Дима…
– Мы можем отомстить! – жарко зашептал Самохин.
Глаза его сузились, а верхняя губа в зверином оскале потянулась к носу. Зубы у Димы были белые, здоровые. Большая редкость среди "Сынов Ленина".
Олег молча ждал продолжения.
– Я узнал, где они хранят Грааль. И у меня есть туда доступ! Мы можем выкрасть его, Олег! А там натовцы нас на руках будут носить. Жить будем, как короли! Свой дом, понимаешь? И не на орбите, а в жилых кварталах на Земле. Отдельный дом! Я уверен, что они примут нас. Грааль много значит для капелланов!
У Филимонова задрожало левое веко. Противный тик показался ему постыдным, и потому он прикрыл лицо ладонью.
Верить в то, что говорил истинный "Сын Ленина", – не хотелось. Не мог Дима пасть так низко. Не мог!
– У меня есть каналы, по которым я могу связаться с натовцами, Олег. Я уже сделал это. Они будут ждать. Они обещают нам гражданство. Мы будем жить не на этой вонючей станции, под пятой комиссаров, а в нормальном месте. В нормальном мире.
– И для этого мы… – прошептал Филимонов.
– Мы должны выкрасть Грааль. Я не смогу сделать это один. Но у тебя теперь свой счет к комиссарам!
Филимонов тяжело вздохнул, откинулся назад и занес руки за голову. Петербуржцев не зря записывают в диссиденты. Какая-то странная аура у этого города: Самохин-то первостатейной сволочью оказался.
– Это предательство, Дима, – прогудел он.
– Брось… Предательство это то, как они с тобой поступили!
– Это всего лишь отказ, – покачал головой Олег, а в душе почувствовал, что лжет. – Я просто оказался не так хорош, как думал… А ты, видимо, слышал песню капеллана…
– Места в комиссариате покупают, Олег. Ты не знал? – нервно улыбнулся Дима. И опять посмотрел на репродукцию. – Без взятки никогда в жизни не станешь комиссаром. Ты это понимаешь?
Слухи такие ходили, но Олег в них не верил.
– Это предательство, – повторил он. – То, что ты предлагаешь, – немыслимо. У меня даже нет слов… Как только у тебя такие мысли появились?! Ты сам виноват в том, что тебя разжаловали! И скажи мне, за что погибли Кузмичев и Владимиров? За то, чтобы ты нас предал? Предал родную страну?
– Хорошо, – обиженно поджал губы Дима. – Хорошо. Забудь. Иди. Лижи задницы комиссарам.
Олег хмыкнул, наблюдая за приятелем.
– Так не пойдет, – сказал он ему. – Я не забуду, Дима. Ты предатель, Дима. Ты чертов питерец. Я доложу обо всем комиссару.
Филимонов встал, собираясь выходить, но Самохин преградил ему дорогу. Глазки его отвратительно забегали. Видимо, понял, что наболтал лишнего.
– Ты рискуешь, ублюдок, – с угрозой прошипел Дима.
И тут Олег перестал терпеть мерзость бывшего товарища. Шаг вперед, в сторону, поймать шею Самохина в захват, мощный рывок всем телом.
– Стоять! – завопил за репродукцией замполит.
Ответом ему стал сухой треск сломанной шеи. За стеной поднялась ругань, а спустя мгновение распахнулась дверь и в комнате оказались двое вооруженных "уравнителей".
– Руки на виду! Руки на виду! – заорал один из них, тыча в Олега автоматом.
Мир резко стал совсем не таким, каким казался минутой раньше. Он словно вспыхнул звуками.
– Твою мать, Филимонов! Твою ж мать! – громыхал за стеной замполит. – Медика сюда, быстро! Товарищ комиссар, я буду вынужден…
Олег с изумлением смотрел то на "уравнителей", то на тело Самохина.
– Это превышение полномочий, товарищ комиссар, вы должны были прекратить проверку! – бушевал замполит. – Он же делал всё, как вы сказали, почему вы не вмешались, товарищ комиссар?
Филимонов устало сел на кровать, уткнулся локтями в колени и закрыл лицо руками. Очень хотелось проснуться. Он понимал, что значат вопли со стороны репродукции.
И он понимал, почему молчит Хорунжий.
Олега Филимонова, рядового "Сына Ленина", соискателя на должность комиссара никто не трогал. Где-то на окраине сознания он отметил, как в комнате появились врачи, как один из них сокрушенно махнул рукой, и труп Самохина выволокли наружу санитары. Он видел, как брызгал слюной взбешенный замполит и как вошел Хорунжий, а затем жестом выгнал всех вон.
Комиссар минуту молча стоял над Олегом, а затем протянул ему серый конверт и без слов вышел.
Олег знал, что найдет внутри.
Александр Сальников
Кумачовая планета
– Ши ньян, – сказала механическая женщина из динамиков. – Ши ньян, – повторила она и добавила еще что-то по-китайски.
– Десять, – машинально повторил про себя Володя и мелко заморгал, стряхивая с ресниц капли натекшего пота.
Его руки онемели, пальцы стали липкими от командирской крови, но отпускать прижатую к ране гимнастерку нельзя. Нельзя даже пошевелиться, хотя уже не только руки, но и спина заныла от долгого пребывания в неудобной позе. Володя едва заметно наклонился влево, чуть перенося вес товарища батальонного комиссара на другое плечо, и тут же обругал себя за нетерпеливость. Комиссар Околышев застонал, зло процедил что-то по-английски сквозь зубы. Сверкнул шальными от боли глазами на Володю. Шумно выдохнул. Снова окунул кончики пальцев в лужу подтекшей под него крови и дорисовал, выправил иероглиф, получившийся кривым из-за дернувшегося бойца.
Третий столбец закончился. Комиссар отдышался и мотнул головой. Володя осторожно, стараясь не отрывать руки от набухшей багряным гимнастерки, откинулся назад вместе с командиром. Тот сдавленно замычал и сам прижал руку к животу.
Володя выбрался из-под Околышева. Сел у еще чистой стены. Раздвинул ноги, наклонился вперед и, уцепив за шиворот комиссара, аккуратно потянул его на себя. На четвертый раз у Володи всё получилось ловчее. Как только они уселись, Околышев отнял от живота руку и начал выводить новый иероглиф.
Как и любой советский пионер, выросший на Марсе, Володя с детства мечтал побывать на Красной площади.
Вглядываясь в праздничные митинги и шествия, которые транслировались с Земли по красным дням календаря, маленький Вова по-детски завидовал людям со счастливыми лицами. Они шли по брусчатке мимо гранитной усыпальницы вождей ровными красивыми колоннами и светились гордостью и радостью. Махали гвоздиками и шарами, несли флаги и транспаранты, пели и кричали "ура!". Вова внимательно всматривался в их лица и запоминал, не специально, нет. Так получалось. Будто в голове его жил фотокорреспондент, который снимал, проявлял и складывал карточки где-то внутри Вовиной головы.
Люди менялись с каждым праздником, Их были десятки, сотни тысяч. Их были миллионы. Они праздник за праздником, год за годом, счастливо шагали по Красной площади, полные великой радости и великой песни. Дети и старики, рабочие и военные, спортсмены и учителя. С Земли и Венеры. С Луны и Марса. Они все такие разные – Володя в этом уверен. Но каждый из них в то же время – особенный. Только таким выпадала честь выразить всю свою любовь к партии, всю преданность делу социализма в сердце мирового пролетариата – Москве. На Красной площади.
Володя же особенным не был. Учился средне. Потом работал в забое, работал честно, но без подвигов, не по-стахановски. Когда же по радио передали, что арийские боевые роботы атаковали базу Гагаринских соколов у подножия горы Арсия, он, как и все годные к строевой службе, собрал сидор и прибыл на сборный пункт.
Серые одинаковые дни учебки сменялись черными провалами снов без сновидений. Вести с фронта торопили – вместо положенных трех месяцев стали поговаривать о скорой отправке. Вставать молодые бойцы стали на два часа раньше, а ложиться на час позже, в то время, когда на небосвод выбирался из-за горизонта еще и Фобос. Тогда становилось немного светлее и казалось, что кто-то пристально следит покрасневшими от недосыпа глазами: хорошо ли бойцы постигают военную науку? Готовы ли бить врага до полной победы? Крепки ли они духом, тверда ли их рука?