– Эх, молодая-красивая, гляжу, любишь ты из каждой мелочи глубокие философические выводы делать, – рассмеялся пожилой спецназовец. – Не стоит армию идеализировать. Это в тебе сейчас благодарность за спасение и помощь бурлит, вот и выдумываешь, по вашему женскому обыкновению, про спасителя невесть что, чего в нем отродясь, может, и не было… Своего дурдома у нас тоже – выше крыши. И траву, бывает, гуашью красим, и кантики на сугробах отбиваем… Да и посерьезнее глупостей хватает. Одно в армии хорошо: пока в ней руководят те, кто сам воевал, – в ней порядок. Потому что воевавший, "боевой" – на своем горбу все прочувствовал. Он знает, чем в боевой обстановке может разгильдяйство или отсутствие какой-нибудь сущей, по мирному времени, чепуховины закончиться. Он понимает, что в бою необходимо, а на что можно смело наплевать. А вот если армия долго не воюет, то "боевых" начинают потихоньку задвигать в сторонку "штабные". Кого на пенсию, кого просто на другую должность… Ты думаешь, я по собственному желанию с командира группы спецназа в кладовщики ушел? Нет, понятно, что группником мне бегать уже по возрасту поздновато… но инструктором-то вполне бы мог… Эх!
Грушин глубоко вздохнул и уныло махнул рукой: мол, чего уж там, дело прошлое…
– Просто "боевому" гуашь и кисточку не всучишь… А в невоюющей армии цвет травы на газоне и бордюров да блеск бляхи на ремне куда важнее, чем то, сколько раз солдат в этом месяце на стрельбище был. И начинают рулить "штабные"… А потом, вот прямо как сейчас, и всегда – совершенно внезапно, точно в задницу клюет жареный петух, и "штабные" впадают в панику. Потому как приказать солдату бордюр побелить они могут, а вот роту под обстрелом в атаку поднять – это уже вряд ли. Даже самый тупой "штабной" понимает, что на войне от правильных приказов и грамотного руководства зависит в том числе и его собственная жизнь. А дороже своей задницы для него ничего на свете нету. И власть меняется, командовать снова начинают "боевые"… И так по кругу…
Грушин вдруг замирает и легонько встряхивает головой, словно отгоняя какое-то наваждение.
– Так, молодые-красивые, – обводит он глазами притихших и внимательно слушавших девушек, – и чего это мы тут бездельничаем? Баня – дело святое, а вот выходного вам никто не обещал. "Отпуска нет на войне": слыхали? Ну-ка, подъем – и пошли дальше заниматься!
Позаниматься им не дали. Не успели девушки толком встать с лавки, как на темно-зеленом командирском УАЗе приехал давешний, похожий на слегка потолстевшего и чуть подрастерявшего форму богатыря полковник Алексей. Правда, в отличие от прошлого раза, настроение у него было, мягко говоря, не очень. Хмуро кивнув всем девушкам разом, он взял Николая Николаевича под локоть и увел в дальний угол дворика перед ангаром. Говорили они тихо, но с каждой секундой Грушин мрачнел все сильнее. Пару раз он, судя по мимике и жестам, явно пытался возражать. Похоже, безуспешно, потому что в завершение разговора он громко и отчетливо выругался и, махнув рукой, отвернулся от собеседника и пошел к входу в склад, бросив через плечо:
– Ну вас к черту, Алексей! Я сразу предупреждаю – хреново закончится.
– Николай Николаич, ты ж понимаешь, я в бригаде не самый главный, выше меня комбриг… – со страдальческим выражением лица тянет полковник.
– Дебил твой комбриг. Всегда дебилом был – им и остался! Но у вас-то с начштаба – мозги вроде не засохшие. Неужели не понимаете, чем все это пахнет и чем закончиться может?!
– Пока все пахнет только попыткой неподчинения непосредственному начальнику, Николай Николаевич, – четким, но каким-то мертвым, будто у робота, голосом ответил полковник. – Выполняйте приказ.
– Ох, Леша, да что ж вы творите-то?! Ладно Кондаков – он всю жизнь дебилом штабным был, шаркуном паркетным, которого папа наверх проталкивал. Но ты-то! Ты ж со мной вместе взводным в Грозном грязь кровавую месил! Ай, да о чем я… Есть выполнять приказ, товарищ полковник! Но учти, – последнюю фразу Грушин произнес, будто выплюнул, – закончится все это не подзатыльником и моей фразой: "Я же предупреждал"… Кровью это закончится и трупами.
Полковник с каменным лицом молча забрался в УАЗ и, уже сев рядом с водителем тихо, словно извиняясь, произнес:
– Пятерых бойцов я тебе в охрану выделю, Николаич. Больше не могу – нету. Но зато – из разведроты, контрактников.
– Дядь Коль, это что было? – Вид полковника и злость в голосе Грушина девушку здорово напугали.
– Это, Женечка, – впервые за несколько дней прапорщик не переиначил ее имя, – то, из-за чего как раз ни в коем случае нельзя идеализировать армию. Иногда среди "штабных" встречаются настолько конченые идиоты, что они готовы сдохнуть, но не признаться в том, что не контролируют ситуацию. И ладно б при этом дохли только они. Порой такой ублюдок способен уволочь за собой толпу вполне нормальных и ни в чем не виноватых людей…
Кладовщик резко замолчал, но фантазия у Женьки была достаточно хорошая, чтобы про себя произнести то, что не договорил Грушин: "У нас как раз этот случай"…
– Так, девушки, слушай мою команду, – лицо у бывшего спецназовца было неподвижным, словно посмертная маска какого-нибудь египетского фараона, но в голосе ощутимо лязгало железо, – бегом в ангар, забиваемся там поглубже за полки и делаем что я скажу.
– Так, красавицы, – неторопливо заговорил он, когда девушки забились в его каморку и даже попытались изобразить что-то вроде коротенькой шеренги. – Сдается мне, что у нас тут назревает серьезная проблема. Поэтому даю вам бесплатный дружеский совет – ближайшие несколько дней вам лучше будет пожить тут. Имущества у вас все равно почти никакого нет, так что смысла вам возвращаться в палаточный лагерь не вижу. Спальными мешками я вас обеспечу, есть запасец… На ящиках себе постелите. Будет пожестче, чем на панцирной сетке, но терпимо. А пока – займитесь-ка общественно полезным делом.
Грушин откинул пару простеньких запоров и поднял крышку довольно большого железного рундука, стоящего у стены.
– Вот тут – пустые магазины. Прямо сейчас начинайте вскрывать патронные цинки вот из этого штабеля и снаряжайте. Чем больше, тем лучше. Только аккуратнее: ящики тяжелые, по тридцать два кило в каждом, вдвоем двигайте, а то надорветесь. Все ясно?
Дождавшись, когда девушки снова согласно замотали челками, прапорщик удовлетворенно кивнул.
– Тащ старший прапорщик, вы тут? Прибыли в ваше распоряжение! – браво и уверенно прокричал кто-то от порога звонким приятным голосом.
Так… вот, кажется, и обещанная полковником охрана.
– Прибывают поезда на станцию, боец! – гаркнул Николай Николаевич, а потом серьезно поглядел на Женю. – Сидите тут тихо и наружу не высовывайтесь.
Подхватив с одной из полок большой черный пулемет и зеленую коробку с брезентовой ручкой, из которой свисал вниз хвост набитой патронами ленты, пошел на голос.
– Ну, тогда – явились… – Уверенности в голосе слегка поубавилось.
– А являются привидения в старых замках, – донесся до девушек голос уже скрывшегося за полками стеллажей Грушина. – Значит, так, воины: смотрим на меня внимательно, в оба глаза, слушаем внимательно, в оба уха! Задачи у вас простые – помогать мне. Для начала – носить и таскать. Если не дай бог что – валить к едрене матери все, что по ту сторону решетки шевелиться будет. Но! В разговоры ни с кем не вступать, на провокации не поддаваться, стрелять либо по моей команде, либо… Короче, не то чтобы в порядке самообороны, но…
– Мы поняли, тащ старший прапорщик. Если те буром попрут.
– Ну да, что-то вроде…
Пока Грушин инструктировал разведчиков, Женька, успевшая ловко вскрыть один цинк большой зеленой открывалкой, точь-в-точь как та, которой Грушин в день их знакомства тушенку открывал, поставив его между сидящими на ящиках девушками, мелкими шажками двинулась в сторону входа в ангар.
– Никогда настоящих разведчиков не видела, – заговорщицки подмигнула она остальным и на цыпочках скользнула между стеллажами.
Вернулась минуты через две, решив, что вот так сваливать всю работу на подруг – не совсем правильно.
– И как? – ехидно прищурилась Галина.
– Симпатичные, – хихикнула Женька. – Вполне можно попробовать какого-нибудь закадрить.
Тут уже прыснули все.
Минут через двадцать, когда Женька вытащила из вскрытого металлического ящика очередную небольшую, но увесистую пачку в тонкой оберточной бумаге и, надорвав упаковку, начала вполне сноровисто набивать патронами ярко-рыжий пластиковый магазин, снаружи послышался приближающийся гомон голосов. Она тут же поняла и причину резко испортившегося настроения Грушина, и зачем к ним в помощь прислали аж пятерых разведчиков. Уж больно характерными были эти голоса. На секунду ей показалось, что она снова зашла на маленький продовольственный рынок возле своего студенческого общежития. "Э-э-э, красавица, зачэм такой хмурий? Зачэм такой злой? Денег на пэрсик нэт? Захады вечиром в гости – за так падарю!"… Небритые лица. Запах пота от нестираных футболок. Неприятные, липкие взгляды и сальные ухмылочки…
– Так, орать прекратили… – негромко, но веско рыкнул на вошедших Грушин.
Гвалт понемногу стих.
– Слушаю внимательно…
– Ми эта, за "пушками"… Уот списак…
– Убери эту бумажку, она мне не интересна. Есть человек – есть на него карабин. Все, без вариантов.
– Эй, слушай, ну ти зачем такой грубый, да? Тэбя нармальные люди па-нармальнаму просят…
– Слышь, нормальный, ты глухой? Тебе еще раз объяснить? Так, деятели, предупреждаю сразу – попытаетесь бузить и права качать, – до девушек донесся четко различимый металлический лязг, – устрою вам тут конкретное веселье, а парни – помогут. Никому мало не покажется. Уяснили?
В ответ кавказец только что-то тихо буркнул по-своему.