Оно жило суматошной, горячечной прифронтовой жизнью: торопливо, вразнобой проходили повзводно красноармейцы; месили колесами грязь артиллерийские упряжки; выли моторами буксующие грузовики, проносились с неистовым треском мотоциклы, а то вдруг диким галопом мчался на взмыленной лошади всадник...
Постепенно движение на улице стало сливаться и отодвигаться во мглу все дальше, дальше. Я уснул. Спать было неловко, я это чувствовал во сне, раненая рука занемела, в боку тупо ныло, но я никак не мог очнуться, чтобы устроиться поудобнее. Наконец я повалился на лавку, лег во всю ее длину и, заснул как-то глухо и темно.
Топот ног и голоса донеслись сначала как бы издалека, несмело, путано, затем стали приближаться, становясь все явственней и настойчивей.
- Товарищ капитан!
Я услышал голос Чертыханова и тут же встал, - мне достаточно было, чтобы он меня позвал. В избе было по-прежнему мглисто и дымно, устоявшийся запах перепревших щей не рассеивался, этим запахом, кажется, были пропитаны и стены, и лавки, и сама печь. Чертыханов и Тропинин сдержанно улыбались, наблюдая, как я приходил в себя после сна.
- Принимайте пополнение, - сказал лейтенант Тропинин. - Кое-что подкинули нам. Все, что мы просили, только в меньших размерах. Отделение связи, пять санитаров с фельдшером, шесть командиров...
- Между прочим, товарищ капитан, - сказал Чертыханов, самодовольно ухмыляясь, - двое из них - наши знакомые, те, что в потолок стреляли...
Тропинин взглянул в записную книжечку.
- Винтовок столько, сколько просили, противотанковых ружей - тридцать, новые, еще не очищенные от заводской смазки, пулеметов станковых - два, ручных - шестнадцать - больше, чем мы просили, тоже новые... В общем, это вполне прилично... А вместо дивизиона - две противотанковые пушки. Это просто богатство!
Душа моя невольно оживилась, наполняясь веселой уверенностью и спокойствием. Я затянул шинель ремнем, поправил кобуру. Выходя из избы, взглянул на печь. Нины там уже не было...
В штабе, когда я вошел, вновь прибывшие в батальон командиры встали. Два лейтенанта, с которыми утром в этом же доме произошел неприятный инцидент, были ошеломлены встречей: они не знали, что жизнь часто преподносит людям и не такие сюрпризы. Высокий, с туго перетянутой талией лейтенант назвался Прозоровским; второй, коренастый, - Абаниным. Чтобы освободить их от неловкости и от извинений, я улыбнулся и по-приятельски похлопал каждого по плечу, как бы говоря этим, что все недавно происшедшее с ними мизерно в сравнении с тем, что ждало впереди, и они облегченно вздохнули.
- Товарищ лейтенант, - попросил я Тропинина, - Прозоровского направьте к Кащанову во вторую роту, Абанина в третью - к Рогову. А вы, товарищ старший лейтенант... - обратился я к третьему командиру.
- Астапов, - подсказал он.
- Возьмите на себя первую роту. Вас познакомит с ней старший лейтенант Чигинцев. Воевали?
- Пришлось, - ответил Астапов спокойно, даже неохотно. - Под Оршей был ранен. До госпиталя - я в Орехово-Зуеве лечился - добирался сам... Откровенно говоря, не думал, что придется еще раз идти в бой, - надеялся, что остановим и разобьем. Ошибся немного: тут еще непочатый край работы.
Видно было, что человек этот неглупый, работящий, честных и устоявшихся правил, от него веяло спокойствием и надежностью, - такие в бою незаменимы.
Потом подрысил на лошади и наскоро забежал в избу - познакомиться командир приданной нам батареи старший лейтенант Скнига, большой, шумный и веселый человек в стеганой куртке и в перчатках с раструбами до локтей; сняв перчатки и сунув их под мышку, расхаживал по избе; от громких и увесистых шагов зыбился пол и звонко дребезжала посуда в шкафу за перегородкой. Объяснялся без хвастовства, со смехом. Воевал. Немцев не боится, лупил их почем зря. Заверил, что за его артиллеристов можно ручаться, как за себя. Покорил нас своей уверенностью и добродушием.