Бойцы запрягли в сани немецких рослых коней, добытых разведчиками еще под Тарусой, взвалили пушку; сани заскрипели, продавливая полозьями снег, но груз выдержали.
Оставив за себя лейтенанта Тропинина и комиссара Браслетова, я вместе с артиллеристами прошел к оврагу.
В редеющей ледяной мгле, не шелохнувшись, застыли высокие березы, под ними белел наметенный за ночь скрипучий снег. Даже в сумраке он таинственно и голубовато сверкал и переливался. Изредка в лес залетали мины, с шумом прошивали распластанные ветви елей и, пробивая сугробы, глухо трескались.
Овражек, уходивший от леса к селу, был похож на желоб, неглубокий, без единой морщинки: пурга прилежно прилизала его, лишь с одного края насыпав гребень, свисавший, подобно гриве, на сторону: оторочка кустиков по бокам тонула в пышной снежной пене. Из-за гребня и кустарника чуть виднелись острые коньки кровель села Монино.
Я боялся, что немцы заметят нас и накроют огнем, как в ловушке, подползут к гребню и закидают гранатами. Лейтенант Прозоровский, идущий со своим взводом впереди роты, взбирался на край овражка и, натянув на самые глаза белый капюшон, поглядывал на село и на поле; он тут же скатывался вниз и взмахивал руками - все в порядке.
Равнина между селом и лесочком лежала просторно, праздничная, как стол, застланный ослепительной хрустящей скатертью пороши. Рассветные тихие тени гуляли по ней, зеленоватые и фиолетовые, и непостижимо было, что скоро она закипит огнем, металлом и дымом; обезобразят и сомнут ее гусеницы танков, и кто-то, опрокидываясь навзничь, окинет ее последним прощальным взглядом, и покажется она ему в тот миг без конца и края огромной, потому что он не смог пересечь ее.
Радист, стоявший сзади меня по колено в снегу, неожиданно вскрикнул:
- Внимание, товарищ капитан!
Я схватил наушник и приложил к уху. Отчетливо, хотя и не слишком громко, звучала музыка из фильма "Веселые ребята": "Легко на сердце от песни веселой..." Через две-три минуты, как условились, должна была начаться артиллерийская подготовка. Рота, увязая в заносах, развернулась и поползла вперед. Бойцы толкали перед собой пулеметы на санках, минометчики устанавливали на плитах свои трубы, чтобы поддерживать наступающих огнем. Я не сводил взгляда с часовой стрелки.
- Сейчас дадут, - сказал Чертыханов, тоже наблюдавший за часами.
Артиллерийский налет был дружным, на одном дыхании - так могут вести огонь только жадные до своего дела люди. Снаряды в селе и перед селом ложились кучно, вихревыми вспышками; загорелось несколько домов... И вскоре показались из леса наши танки. Тремя группами они устремились в село, стреляя и не задерживаясь, не сбавляя скорости: KB, Т-34.
Теперь я смотрел на поле безотрывно, не боясь, что немцы заметят над снежным гребнем мой белый капюшон.
За какие-то минуты поле покрылось черными, прокопченными гарью пятнами и черными бороздами вспаханной танками земли и снега. Равнина была полна машин и людей. Бойцы сидели на стальных спинах танков; встреченные огнем, сыпались вниз, вскакивали и бежали, толпясь и заслоняясь броней. Темное облако, все более густея, не рассеиваясь в морозной свежести, в безветрии, висело над полем сражения.
Такую неудержимую атаку наших танков я видел с начала войны впервые.
Немцы оправились от внезапности. Заговорили не подавленные артиллерией огневые точки. Мины устилали равнину, пулеметные очереди отсекали пехоту от танков, валя ее в снег. Но бойцы ползли по бороздам, проложенным гусеницами, все ближе подбираясь к окраине села.
Вскоре из проулков навстречу красноармейцам выкатилось несколько немецких танков, за ними спешили гитлеровцы в длинных шинелях. Наши танкисты поджигали вражеские машины. Черный, как деготь, дым, подбитый снизу пламенем, шел ввысь, вытягиваясь в длинные столбы... Закрутился на месте с разорванной гусеницей наш танк, подставляя для удара бок.