Сегодня мы не понесли потерь, но в следующий раз всё будет совершенно иначе - хотя почти вся армия сурами погибла под Байгарой и в дороге, сюда дойдут двенадцать или пятнадцать тысяч. За ними идут ещё несколько тысяч их поселенцев - а у нас в запасе всего несколько десятков мин и гранат. Сейчас, когда ты знаешь всё это, я спрошу - что ты намерен делать?
Элари задумался. Он знал, что пришло время выбора - самого главного выбора в его жизни - и ошибаться нельзя. Ему не хотелось умирать просто так - правду говоря, вообще очень не хотелось умирать - а хотелось совершить что-то особенное, спасти всех. Внезапно он понял, что нужно сказать. То был уже третий раз в его жизни, когда слова вылетали из его рта - а он слышал их с удивлением.
- Я пойду в твердыню Унхорга, что в пустыне Темраук. И приведу помощь. Или погибну. Я сказал.
- Я бы назвала тебя трусом, - задумчиво ответила Иситтала, - но вижу, что ты говоришь правду… сейчас. Только никто не ходит по Великой Пустыне зимой. Ты погибнешь, не выполнив своего обещания, а если и дойдешь - они отправят тебя назад, даже не выслушав.
- Я постараюсь. Даже если я приведу хоть одного воина, мой путь не будет напрасным.
- Ты их не знаешь, обитателей тайной твердыни - не знаешь! К тому же, путь займет много дней. Может статься, что спасать будет уже некого.
- Можно будет отомстить.
- Смысл? Если у файа останется меньше пятисот женщин и хотя бы тридцати юношей - мы умрем как народ, умрем медленной смертью. А там их меньше. Я имею в виду женщин. Их там вообще не должно быть, но ночи в пустыне так долги… и скучны… - её глаза вновь приняли странное, задумчиво-мечтательное выражение.
- Я пойду, - повторил Элари. - Я должен это сделать - ради всех нас.
- Иди, - просто сказала она. - Но не один. Ты не знаешь пустыни - если пойдешь один, то будешь мертв уже на второй день. С тобой пойдет Иккин. Он знает пустыню и знает Унхорг. И знает тебя, что тоже важно.
- Хорошо, - Элари знал, что другие слова тут уже не нужны.
- Вообще-то, идти надо мне, - сказала Иситтала. - Я жила в Унхорге, я знаю там всё, каждый угол… и многих парней, - она вновь усмехнулась, краем рта. - И там сейчас Атхим Ир, мой прежний любимый - он оставил цитадель Байгары и пробился в Унхорг, потеряв половину отряда. Они не связаны клятвой и могут пойти с тобой. Я бы хотела узнать, почему Атхим не ушел из столицы сюда - в конце концов, он мой муж. Но я не могу. Здесь я - словно камень в своде. Уйди я - и всё рухнет.
- Свод в хранилище так и не пробили?
- Нет. Углубились, но не пробили. Нужно ещё несколько дней. Мы употребили снаряды по прямому назначению, и я не знаю, распорядилась ли я ими с пользой. Возможно, я убила всех нас… но прошлого не вернуть. Ладно. Незачем терять время. Пошли. Нам надо найти Суру и Иккина.
11.
Они нашли друзей в мастерских Садов - те обсуждали производство оружия. Иккин тут же согласился пойти в пустыню и сразу заговорил о главном:
- Там нет дороги. Зимой не видна даже тропа. Из-за камней нельзя идти ни на санях, ни на лыжах, только пешком. Пойдем сегодня же. На сборы нужен… примерно час. Может, и меньше.
- Так быстро? - Элари был удивлен.
- А чего ждать? Идти можно и ночью.
Элари думал, что они выйдут завтра утром и он проведет эту ночь вместе с Усватой. Но теперь отступать было уже поздно.
Сборы действительно оказались недолгими - в сущности, они свелись к погрузке припасов в рюкзаки и подбору подходящей одежды. Как и говорил Иккин, через час они уже были готовы. Элари повел плечами. Плоский прямоугольный ранец настолько удобно пригнали к его спине, что тяжесть двух пудов припасов почти не чувствовалась - притом, он знал, что этого едва хватит на дорогу в один конец. Одежда тоже была удобной - толстые, теплые, высокие башмаки, плотно охватывающие ногу, и шуба - длинное, почти до пят, меховое одеяние с капюшоном, в котором, как говорил Иккин, можно безбоязненно спать на снегу. Перетянув шубу ремнем, Элари прицепил к нему свой кинжал. Иккин взял только меч, оставив бесполезный панцырь и лук.
- Там нет ничего живого, - сказал он. - В сущности, оружие там вообще не нужно, но мало ли что…
Элари попросил посмотреть меч - как он знал, последний настоящий древний меч, оставшийся в Лангпари. Такого оружия он ещё не видел - плоский клинок четверть дюйма в толщину и длиной в восемнадцать дюймов. У основания меч был двух дюймов ширины, к середине суживался, а к скругленному концу расширялся вновь.
- Зачем это? - спросил Элари, показывая на изгиб.
Иккин молча приложил лезвие к своей шее.
- Чтобы не соскальзывал, видишь? Вообще-то это не оружие - он слишком короткий и тяжелый, чтобы им фехтовать. Драться им нельзя. Можно только убивать.
- Так это инструмент палача? - Элари с сомнением посмотрел на меч. Действительно, от его тяжести отвисала рука - он весил килограммов пять. Плоский, глянцево-черный, кроме лезвия. Оно выглядело очень чистым, очень ярким и очень острым - мелковолнистая кромка, которую именно эта рябь делала адски опасной. Попадись под такой клинок рука - не будет руки. Попадет человек - развалит наискось, от плеча до пояса. А уж голову смахнуть…
- Не совсем. Это жертвенный меч - им казнили пленных врагов, когда приносили их в жертву… впрочем, это уже неважно.
Элари вновь посмотрел на меч. Вдоль клинка бежали непонятные золотые знаки. Лезвие было из красноватого металла, не похожего на сталь.
- Из чего он?
- Кобальт. Крепче и гибче стали, и ещё не ржавеет. Раньше умели делать даже такие простые вещи. Ладно. Давай его сюда. Нам пора.
Элари вернул оружие. Затем ему пришлось прощаться с Усватой и это оказалось тяжело - она разрыдалась у него на груди и сам юноша чуть не заплакал. Он плюнул бы на всё, и остался здесь… если бы тут не стояли ещё его товарищи и не смотрели на него, словно на старшего, решившегося на недоступное им.
Потом, уже на улице, Элари сказал Суру:
- Сохрани её. Усвата мне дороже жизни. Это не фраза. Я люблю её.
- Хорошо, - просто ответил файа. - Я клянусь.
- Правда? - Элари взял его за плечи и несколько секунд они пристально смотрели в глаза друг другу. - Даже если ценой окажется жизнь?
Он тут же смутился, поняв, что вовсе не хочет, чтобы Суру жертвовал жизнью ради Усваты или кого угодно ещё. Окончательно запутавшись, он отпустил его и отвернулся, но Иситтала тут же взяла его за руку.
- Я тоже клянусь, что не причиню ей вреда, - сказала она. - Но судьбой распоряжаюсь не я и может быть всякое, - она не угрожала, а напоминала.
Элари вдруг по-детски уткнулся в её сильное плечо. Он буквально разрывался между ней и Усватой и лишь сейчас понял, чем на самом деле был этот спасательный поход - попыткой убежать от самого себя. Он с радостью отказался бы от этой бессмысленной затеи, но он уже не мог. Не мог.
- Береги себя. Не лезь в драки, - он понимал, что говорит глупости, но уже не мог остановиться. - Я вернусь, как только смогу, вернусь, если только буду жив!
- Может, этот поход будет для тебя важнее, чем ты думаешь, - она легонько оттолкнула его от себя. - Может, ты, наконец, станешь взрослым. Я знаю Ньярлата, и хочу, чтобы он тебя выслушал и помог тебе. Возьми, - она запустила руки за воротник и достала медальон на цепочке - украшенную лучами овальную пластину из литого золота. С неё пристально смотрел живой серый глаз - совсем как глаз Иситталы. - Это мой знак Высшей. С ним тебя, по крайней мере, станут слушать.
Элари сжал медальон в кулаке, потом спешно надел его - под одежду, на кожу, и тяжелое золото, ещё хранившее тепло её тела, уютно устроилось в ложбинке на его груди. Юноша невольно повел плечами, чувствуя это теплое прикосновение.
- Теперь всё, - Иситтала взяла на секунду его руки и отпустила их. - Иди… и возвращайся.
Она отошла. Элари хотел попрощаться с Суру, стоявшим поблизости, но не смог даже толком его разглядеть - в его глазах стояли слезы.
12.
Начало путешествия оказалось до скуки обыденным. Простившись с друзьями, они забрались в ожидавший их автобус и тот тут же тронулся, направляясь к перевалу. Салон был пуст, никто больше с ними не ехал, и целый час они просидели молча, глядя в окно и размышляя. Задумчивый и грустный, Элари не обращал внимания на пейзаж. Машина, раскачиваясь и сотрясаясь, ползла по бесконечному подъему.
Дорога на перевал - собственно, накат по щебнистой почве - вилась по дну узкой долины. Слой снега вокруг был ещё очень тонок, из него выступали мелкие камни, пучки травы, и вместо ровной снежной белизны склоны холмов казались пёстрыми. Черная щебенка со снегом давала чистый серый тон на откосах, а торчавшая из-под него трава окрашивала обочины бледной желтизной. На скалах поотдаль сидели орлы и хмурый вид хищников гармонировал с угрюмыми низкими тучами.
Всё ниже ползли эти суровые тучи, всё сильнее свистел ледяной ветер, врываясь в салон, и Элари как-то вдруг понял, что зимой в пустынных равнинах Темраук негде укрыться от холода.
Потом они вышли в маленьком пустом селении и автобус тут же укатил вниз. Их никто не встречал. Элари осмотрелся. Вся долина Лангпари лежала у его ног, серая, туманная, безвидная. Серые тучи скрывали вершины гор. Он попытался разглядеть постройки Золотых Садов, потом махнул рукой и обернулся.
Дорога кончалась, дальше по заснеженным склонам вилась тропа, поднимаясь к последнему посту на недалеком уже перевале. Низко нависшие тучи скрывали его и тропа, казалось, уходила за край мира. Юноша ощутил уже привычную радость - сейчас он увидит новые земли, где будет пускай не лучше, но интереснее, чем здесь.
- Ну что, пошли? - он повернулся к Иккину и поправил лямку рюкзака.