Двумя этажами выше в другом крыле здания в кабинете под номером 8032 спал сном праведника следователь МГБ Павел Мороз. Он спал в очень неудобной позе, по-американски закинув ноги на стол, и проснулся сразу же, как только дверь его кабинета отворилась. Мгновение он всматривался в высившуюся в дверном проеме худую фигуру, затем узнал и скинул ноги со стола.
- А, это ты, Андрей… Заходи.
Тот, кого он назвал Андреем, прошел мимо него и остановился возле большого - в полстены - окна, из которого открывался прекрасный вид на город.
- Все спишь, Паша, - укоризненно сказал бритый.- Да еще как-то не по-нашему…
- Да ну, Андрей, ты скажешь,- отмахнулся следователь.- Ночи бессонные, когда ж еще отсыпаться… Это же только ты у нас такой двужильный, вообще, говорят, не спать можешь… А ноги на стол - так это по необходимости - у нас же у всех варикозное расширение вен, как у парикмахеров –профессиональное заболевание… Хорошо вам, волкодавам, все носитесь где-то, а вот попробуй-ка двадцать четыре часа на ногах около врага народа…
- Хватит, - сказал Андрей. - Слушай меня внимательно. Сегодня вечером поедешь в Лефортово. Займешься там Лопухиным Романом Сергеевичем, археологом. Вытряхни из него все, узнай, где находится это, - он, не оборачиваясь, протянул руку за спину, и оторопевший Мороз взял из длинных подвижных пальцев старую фотографию, на которой была изображена чаша, стоящая в каком-то углублении и освещенная невидимым источником света. –Знать, что это, тебе не обязательно. Он знает, и это главное. Он будет упираться, нести всякую чушь. Но это у него. Или было у него. Ты узнаешь, где это сейчас. Все ясно?
- Но, Андрей, на мне шесть дел сейчас висит. - Мороз подошел к гостю, которому не доставал и до плеча, и попытался заглянуть ему в лицо. Тот не отрываясь смотрел на город. - Ты представляешь, что со мной генерал сделает?
- Это не твоя печаль, - сказал бритый. - С генералом я поговорю. Запомни одну вещь - это, может быть, самое важное дело из всех, которые тебе поручали. Не я поручал, а вообще. Сделаешь - получишь подполковника.
- Да ну тебя, - пробормотал Мороз растерянно. Он вынул из ящика стола гибкую резиновую дубинку и помахал ею в воздухе. - Ты посмотри лучше, какие игрушки наши делать научились. Не хуже немецких…
Тот, кого он называл Андреем, не обернулся. Он смотрел на засыпанный снегом город, на золотые купола церквей, блестевших в лучах позднего зимнего рассвета, и думал о том, что вот так же сверкали золотые шлемы индейских воинов в неверном свете чадящих смоляных факелов там, в горах, у цитадели Кахамарка полтысячелетия тому назад…
2. МОСКВА, 1991. ЧЕРЕП И КОСТИ
Телефон зазвонил в двадцать пятый раз.
Я выругался и прошел в кухню. Телефонного провода на полметра не хватало для того, чтобы поставить аппарат в лоджии. Конечно, можно было бы его как-то удлиннить, но, во-первых, я плохо разбираюсь в таких технических тонкостях, а во-вторых, мне просто лень. Зато не лень шастать через каждые пять минут в кухню, подумал я не без злорадства, и снял трубку.
- Хай, - сказал голос моего, условно говоря, приятеля, а скорее, просто делового партнера Сашки Косталевского - он не звонил мне месяца два. - Как твои ничего?
- Ничего, - ответил я в тон ему, хотя терпеть не могу этой присказки. - Сам-то как?
- Кручусь, - бодро сказал Сашка. - Слушай, у меня к тебе дело…
- Нет, - отрезал я. - Нет, только не это. Я в отпуске сейчас, дела меня не интересуют…
- Кретин! - радостно завопил нетактичный Сашка. - Знал бы, от чего отказываешься!… Это ж золотое дно, охрана грузовиков со стройматериалами, атас! И не напряжно совсем. Контракт на месяц, контора солидная, десять штук снимешь, как с куста…
Я разозлился. Я не люблю, когда меня называют кретином, особенно если это делают такие непришейкобылехвосты, как Сашка.
- Косталевич, - сказал я проникновенно - он бесится, когда его так называют, - я же тебе объяснил: я отдыхаю. Никакого вдохновения у меня эти твои перевозки не вызывают. Говорят, сейчас Кабан на мели, свистни ему, может, он и побежит… А я пиво пью, - сообщил я ему, чтобы еще позлить. –"Туборг" называется.
- Ким, - забормотал он уже не так бодро. - Ну выгодное же дело, ну как ты не врубаешься… Я думал, ты сечешь фишку, а ты… - он помычал нечленораздельно, может быть, листал блокнот с записями. - А вот такое дело… Тут армян один спрашивал, нет ли мужика надежного для охраны на недельку… Дать ему твой телефон?
Язык у меня чесался ответить в том смысле, что лучше бы ему, Косталевичу, дать себе в морду, но я сдержался и спокойно повторил:
- Нет. Я же сказал - я не работаю. Баксов у меня достаточно, еще недельку прокантуюсь в городе и двину в Крым. А вот осенью позвони, подумаем.
- Осенью ты уже в тираж выйдешь, - огрызнулся озлобленный Косталевич. - Для тебя же стараюсь, контракты выгодные ищу… Есть еще перегон японских тачек из Владивостока, - добавил он без особого, впрочем, энтузиазма.
- Четыре штуки чистыми.
- Саш, - сказал я ласково, - Ты с рождения такой тупой или это тебя уже в юности головой об асфальт приложили?
- Ну, как знаешь, - возмущенно хмыкнула в трубке оскорбленная добродетель. - Буду нужен, позвонишь.
- Позвоню обязательно, - заверил я Косталевского и повесил трубку. Совершив это несложное действие, я некоторое время раздумывал, что предпринять дальше, раз уж я оказался на кухне. Был очевидный соблазн отключить аппарат к чертовой матери вообще, потому что как раз сегодня, когда я в кои-то веки собрался спокойно посидеть на балконе в кресле-качалке, предаваясь размышлениям о возвышенном, телефон звонил с удручающим постоянством с интервалом в пять минут и останавливаться, похоже, не собирался. Но была, с другой стороны, крохотная вероятность того, что раз уж собрались мне сегодня звонить те, кто не объявлялся месяцами а то и годами, то могла позвонить и Наташа. Может быть, она прилетела в Москву на пару дней, а может, добралась до переговорного пункта там, в своем Усть-Чукотске. Я представил себе, как Наташа набирает мой номер, и вслушивается в равнодушные длинные гудки, и понимает, что меня опять нет дома, что я опять где-то далеко, что я работаю, и в конце концов ей становится все равно - а может быть, даже немножечко больно, - и она решает никогда больше мне не звонить и уходит куда-то в тундру с бородатым геологом с гитарой за плечами… а может, и не с гитарой, а с киркой или теодолитом, и они идут, обнявшись, потихоньку растворяясь в голубом просторе, а я сижу у себя в лоджии, смотрю на вечернее небо и размышляю о возвышенном…
- Ладно, - сказал я телефону. - Живи пока.
Я открыл холодильник и достал бутылку "Пепси-колы". Насчет "Туборга" я Косталевичу не соврал, но то была последняя банка, завалявшаяся у меня еще с дня рождения, и допил я ее как раз перед Сашкиным звонком. С бутылкой я вернулся в лоджию, сбил пробку о металлическое ограждение и уселся в кресло-качалку.
Был душный июньский вечер, и было приятно сидеть на свежем воздухе, потягивая ледяную пепси-колу, и слушать, как шуршат тяжелые кроны деревьев где-то внизу. Я рассчитывал посидеть так еще с полчасика, а потом приняться, наконец, за Хэммета - "Кровавая жатва", для которой я уже месяц не мог выкроить время, ждала меня на журнальном столике.
Зазвонил телефон.
"Если это не Наташа, - подумал я, - я его отключу". Поставил бутылку под кресло и решительно шагнул в кухню.
Это была не Наташа. Это был мой бывший однокурсник Димка Лопухин (не звонил мне уже года два).
- Привет, - сказал он. - Не узнал, наверное?
- Отчего же, - любезно ответствовал я. - Дмитрий Дмитриевич Лопухин, краса и гордость группы ДМ-1.
- Потрясающе,- засмеялся Дмитрий Дмитриевич. - Как твоя мужественная жизнь?
- Регулярно, - сообщил я. Я не люблю этих обязательных формальностей. Может быть, поэтому большинство моих бывших однокашников считали меня человеком несветским.
- Рад за тебя, - сказала гордость группы. - Ты знаешь, у меня к тебе дело…
- Э, нет, Димочка, - я старался выдерживать все тот же любезный тон. - Никаких дел до сентября. Это принципиально.- Тут меня осенило, и я начал быстренько прикидывать, какое же дело может быть ко мне у Д.Д. Лопухина, человека, насколько я помнил, глубоко благополучного и, в отличие от меня, пошедшего по стезе большой науки.
- Это не совсем обычное дело, - замялся ДД. - Но очень спешное и, по-моему, чертовски интересное… Кстати говоря, Ким, ты по-прежнему интересуешься своими доколумбовыми индейцами?
- А что, есть связь? - автоматически спросил я.
- Есть, - коротко ответил он и замолчал.
Я мысленно закряхтел и зачесал в затылке. Д.Д. Лопухин заинтриговал, а уж упоминание об индейцах и вовсе походило на запрещенный прием - если у меня и остались какие-нибудь склонности к научным штудиям со времен Университета, то лишь в этой области. Причем здесь я опускался до оголтелого фанатства, и ДД это, кажется, знал.
- Хорошо, - сказал я. - Я с удовольствием тебя выслушаю…
Тут я замялся, потому что стал соображать, в какой же день можно безболезненно уделить часок старому однокурснику, но он опередил меня.
- Если ты не возражаешь, я подъеду к тебе сейчас. Это удобно? - быстро спросил он и повторил: - Дело очень срочное.
Мой Хэммет накрылся медным тазом, понял я. И сказал:
- Ты помнишь адрес?
- Да, - обрадовался Лопухин. - Я подъеду через час, хорошо?
- О'кей, - обреченно отозвался я и повесил трубку.