* * *
Дверь была хлипкой и доверия не внушала. Именно за такими дверями доброхоты в цепях и без цепей оставляют на растяжках гранаты. Очень удобно для сверхдальних путешествий. Открыл, сосчитал до трех - и ау-ау, где вы, братья-ангелы?… Вадим однако рискнул и, распахнув дверь ногой, быстро вошел в подъезд. В квартиру Паучка стукнул условной дробью. Между делом осмотрелся. Старик часто менял квартиры, о всех своих новых адресах оповещая своевременно. И во всех его конурках наблюдалось одно и то же: убогая обстановка, первый этаж, возможность выхода на обе стороны дома. Паучок был не только великим партизаном, но и великим конспиратором.
Вадим снова постучал. В дверной глазок с той стороны заглянули, а через секунду загремели отпираемые засовы. Существо с куцей бороденкой, обряженное в ветхую одежку, щербато улыбнулось. Вадим улыбнулся в ответ.
- Здорово, анахорет!
- Заходи, Вадик, заходи! А я-то перепугался, чай вон на кухне даже разлил.
Пожав потную ручонку, Вадим прошел в квартиру. Ничего особенного, только на диване ворох смятых ассигнаций, на журнальном столике спиртовка, на которой старик разогревал утюжок. Страстью старика было собирать деньги и прятать. Прежде чем прятать, Паучок сортировал ассигнации по номиналу и тщательно разглаживал. Мятых купюр он не любил. Он и людей оценивал специфически. Про кого-то говорил: "А что с него взять, он все равно что трояк рваный!" Про того же Пульхена, например, отзывался с боязливым уважением: "О, это валюта!.." Словом, старикашка был еще тот и цену жизни знал лучше многих.
Проходя мимо дивана, Вадим прищелкнул по многорублевой стопке.
- Не надоело?
- Что надоело?
- Как что? Бумагу коллекционировать.
- Какая же это бумага? Это денежки, Вадик! Добротные денежки!.. - стряхивая хлебные крошки с усов и бороды, Паучок укоризненно покачал головой. - Денежки, Вадик, они - завсегда денежки. Хоть, значит, при любом строе. Кто знает, как оно дальше обернется, а с ними хоть какая-то надежа.
- Да уж, оптимист! - Вадим осторожно отогнул штору, бегло осмотрел улицу. Заглянув на кухню, одним движением сгреб со стола кубики сахара. Разумеется, в собственный карман.
- Вадик, ты чего?
- Да так… Больно кучеряво живешь!
- Так ведь у меня эта… Как его? Грыжа. Еще со старой работы. Мне питание нужно. Полноценное.
- У тебя грыжа, а у меня дети. Много детей. И им, представь себе, тоже необходимо питание. - Вадим ухмыльнулся. - Странно, да?
- Что ж тут странного… - Паучок пожал плечиками. - Дети - они тоже человеки.
- То-то и оно… Ого! А это что еще за номер? Раньше ты вроде не вооружался, - Вадим заметил в маленькой комнате прислоненную к стене двустволку.
- Так то когда было! Раньше я вообще не запирался. Потому как беден был и что с меня было взять? А нонча люди чести не ведают. Сперва палят, потом спрашивают. Только и признают - что силу.
- Умнеешь, Паучок!
- Теперь все умнеют. Иначе нельзя. Потому что люди, как звери, а звери, как люди. Собак вон диких сколько расплодилось. И ловят их, и отстреливают, а все бестолку. Хуже волков стали. Или воронье то же… Иду давеча по улице, и вдруг - рык, гавканье! Я за палку, озираюсь. Никого. Шаг шагнул, и снова рык - да не откуда-нибудь, а сверху. Гляжу, а там ворона! Представляешь? Вот ведь как приноровилась, подлость летучая!
Откуда-то из подмышки Паучок вынул миниатюрный счетчик Гейгера, продемонстрировал Вадиму, словно больной, показывающий градусник.
- А тут что - тут жить можно. Хороший район, спокойный.
- Ага. Если не считать того, что еще месяц назад все здешние подвалы были полны плесени.
Паучок довольно закивал головенкой.
- Вот и разбежался народец с перепугу. В центре вас, как огурцов в бочке, а здесь никогошеньки. А грибок тутошний, между прочим, того. Поцвел, поцвел, да и заглох.
- Это потому, что выжгли его тогда. Потому и заглох… - Вадим подцепил купюру, покрутил перед глазами. - Да… Гляжу я на тебя, Паучок, и удивляюсь. Кругом голод, люди от пуль, эпидемий мрут, а к тебе ни одна холера не пристает. Сахарком вон балуешься, усы отрастил.
- Чего ж усы… Усы - они сами по себе. - Паучок удивленно потрогал у себя под носом. - А убивать меня - рука не поднимется. Или патрон пожалеют. От заразы ить тоже надо бегать. Дымом окуриваться. А сахар - так это как повезет. Я, к примеру, за тараканами наблюдаю. Они хоть и звереныши, но хитрые! И тут главное - не спугнуть. Они лучше любой собаки чуют, где радиация, а где жратва. Так что, куда они, туда и я.
- Слушай, Паучок! А может, тебе лекции читать? Перед публикой? О голоде, о тараканах.
- А что? И смог бы. Очень даже просто. Особенно если не за так. Я и про бомбежку могу советов надавать. Хоть даже тебе.
- Ну да?
- А как же! Ты вот раздеваешься, когда спишь, а я нет. И окно - вот оно - завсегда рядом. Попадет бомба, и посыплятся кирпичики. А я раз - и в окно. И все мое при мне. Вот и соображай головушкой молодой.
Вадим хрустнул костяшками пальцев. Самовлюбленность старика порой откровенно раздражала.
- Любишь ты жить, Паучок. Ой, как любишь! И смерти, верно, боишься?
- Кто ж ее не боится? - хозяин суетливо зачесался, погружая руки в ветхое, понадетое в несколько слоев тряпье. - Может, оно и не страшно - помирать, да уж больно охота досмотреть. Чем, значит, все кончится.
Паучок поджался, встретив тяжелый взгляд Вадима.
- Я, Вадик, это… Мне бы в туалет, ага? - он метнулся в прихожую, торопливо щелкнул задвижкой.
Вадим снова приблизился к окну, попробовал наощупь шторы. Пыль. Жирная, многолетняя пыль. Грязь была там, где обитал Паучок, и там, где был Паучок, обитала грязь. Уравнение с двумя неизвестными. Хотя… Почему же неизвестными? Очень даже известными, потому как и сам Паучок представлял собой разновидность человеческой грязи. "Больно уж охота досмотреть…" Разумеется. Это ведь лучше любого кино, - раздвинул шторы и гляди, наслаждайся! И проблем никаких с жилплощадью. Когда две трети населения вымерло, жилищный вопрос решается сам собой. Так было, наверное, и в блокадном Ленинграде. Холодно, голодно, пусто.
Вадим обернулся к двери туалета.
- Эй! Ты там веревку проглотил? Или романом зачитался?
- Ага, "Войну и Мир" Льва Филимоныча…
- Почему - Филимоныча?
- Потому что потому, - голосок Паучка дрожал. - Ты, Вадик, не петляй. Мне про жизнь и смерть не надо рассказывать. Хочешь что спросить, - спрашивай.
- Ладушки! - Вадим колотнул кулаком о ладонь. В самом деле, чего взъелся на Паучка? Напугал бедолагу, дрожит, небось, там за дверью.
- Что ж, тогда слушай… Встреча у меня сегодня. Важная. И собеседник важный. Лили зовут. Вот и хотел про него поспрошать. Не слышал ли часом чего нового?
- Да вроде нет.
- А чего трясешься тогда, как заячий хвост?
- А того!.. - старичок за дверью мялся, подбирая слова. - Мне, Вадик, тоже не все можно. Так что это… Про чего попроще - я завсегда скажу. Потому как с вами. Но про эти дела не знаю и знать ничего не хочу.
- Это твое последнее слово?
- Последней и не бывает!
- Что ж, как хочешь… - Вадим поморщился. Знал про Лили Паучок. Еще как знал! Потому и наложил в штаны. Выходит, всех напугал двухголовый.
Вновь приблизившись к дивану, Вадим разгреб стопку купюр, выбрал парочку почище. Зачем-то ведь он сюда зашел, - так хоть это с собой унесет. Ну, а идеальных осведомителей не бывает. Нет их, Вадим Алексеевич. Природой не предусмотрено.
Вздохнув, Вадим вышел на лестницу, дверь за собой аккуратно прикрыл.