Так же без промедления, но и без суеты Немой подал карточку, покрытую пластиком. Данван помедлил, задержал её перед слепой маской и отсалютовал, вскинув прямую ладонь к правой брови:
- Удачи в городе, разведчик. И приятного отпуска, - добавил он, возвращая карточку. - Если тебе и вправду нужен рынок рабов, то он начинает свою работу рано, на центральной площади. Ты её легко найдёшь по указателям. Может быть, один из них. - жест в сторону застывших хангаров, - покажет тебе гостиницу - корчму, как вы говорите?
- Я так никогда не говорил, - равнодушно ответил Немой. - Я хобайн, а не славянин… Лайс свэс хлаутс н'д байра хит.
- О-о! - голос данвана вдруг изменился, стал моложе и приобрёл живые интонации. - У хлиган ват'с хаусйен?! Скейнан!
- Т'экт, - Немой тоже отсалютовал рукой и, больше ни на кого не глядя, вошёл в город через ворота, бесшумно и плавно закрывшиеся за его спиной…
… Узкой мощёной улицей Немой шёл между двумя рядами высоких домов, чьи окна были закрыты ставнями. В тишине по ровным булыжникам коротко стучали шаги подкованных сапог. Далеко впереди, над крышами домов, вознеслась, словно чёрный призрак, Цитадель Капитана. Такая же, как и в любом другом городе. Построенная по плану, с пристрелянными подходами, непоколебимая и несокрушимая. Символ власти данванов - ни для кого не секрет, что они специально строят свои крепости вот так, чтобы их было видно из каждого уголка города, чтобы они висели над кварталами и площадями, над крышами и стенами, как судьба, как рок… Это не просто крепость. Это напоминание.
Лайс свэс хлаутс н'д байра хит.
Я знаю своё место и несу жребий.
Немой сплюнул. Каждый раз, когда он говорил на этом языке, ему хотелось потом прополоскать рот родниковой водой.
Было пустынно. Лишь нарушал теперь тишину доносящийся откуда-то спереди голос, возвещавший что-то через равные промежутки времени. Металлический, неживой голос, похожий на голоса, которым данваны говорят на языках своих рабов. Автомат говорит. Наверное, какое-нибудь объявление Капитана.
Он ещё раз посмотрел на Цитадель. Площадка для кораблей была пуста. Ни фрегатов, ни даже патрульных вельботов. Все в разгоне. Это и к лучшему.
Что он там твердит?
Впереди, в свете мощных прожекторов, обрисовался вход на площадь. Та самая, на которой днём рынок рабов - или другая? Голос нёсся оттуда…
- … так! Эти четверо злоумышленников казнены согласно законам Данвэ за разбой, нападения на слуг Данвэ и злоумышления против граждан Данвэ! Да будет так! Эти четверо злоумышленников…
Немой остановился у выхода на площадь - небольшую (вряд ли это рыночная), залитую иссушающе-мощным дневным светом четырёх ламп, наклонно размещённых на четырёх мачтах по углам. Идти дальше было опасно. Кроме того, Немой боялся.
Он боялся того, что мог увидеть и что означало провал. Полный провал десятилетий работы.
Четыре человека были посажены на колья, вделанные между булыжниками площади. На тонкие металлические колья - такие, чтобы человек умер не сразу. Колья были в засохшей крови. И булыжник. И люди.
НЕ ТЕ, кого он боялся увидеть.
Немой испытал кощунственное облегчение, когда понял это.
Он не знал никого из умерших на этой площади. Ни могучего сложения мужчину лет тридцати с огненно-рыжей бородой. Ни другого - помладше и пониже ростом. Ни седого старика с обожжёнными ногами. Ни коротко подстриженного мальчика примерно лет четырнадцати. Отсюда, с края площади, он видел белые лица казнённых, запрокинутые вверх, к небу, залитые кровью рты. Видел пыльные, остановившиеся глаза. Видел одинаковые позы, характерные для принявших смерть на колу - руки вытянуты вдоль тела, ноги чуть расставлены и выпрямлены последней судорогой.
Немой пожалел, что уже давно не верит ни в каких богов. Иначе он непременно помолился бы. Трудно верить в богов, живя здесь. Впрочем, Христос принимает всех. И утешение дарует всем. А в обмен забирает одно только - желание бороться ЗДЕСЬ, на этой земле, в этой жизни.
Недаром эту веру так поощряют данваны.
* * *
Когда Немой добрался до полуподвала, на дверью которого висела доска с изображением факела и надписью глаголицей: "Ночной огонёк", то уже совсем стемнело. Он пригнулся и вошёл внутрь по ступенькам, заросшим в углах у стены мохом.
"Ночной огонёк" больше напоминал берлогу ведьмака, а то и что почище. Но сейчас тут не было обычного люда - беглых рабов, разных перехожих из леса, нищеты с окраин… Для всей этой публики было ещё слишком рано.
Хозяин смерил клиента скучающим взглядом, но всё же придал своему разбойничьему лицу максимально приветливое выражение - даже вышел из-за грязного прилавка, на котором удобно отдыхало его брюхо.
- На площади был, - вместо приветствия сказал Немой.
- На той, где четыре трона стоят? - спросил хозяин. - Знаем, видели… Сидеть на тех тронах колко, да только тех, кто на них садится, народ по-выше Капитана ставит. Жаль только, что сойти с тех тронов своими ногами никому не пришлось…
- А ты, Чреватый, не меняешься, - тихо бросил Немой. Лицо хозяина осталось прежним, лишь чуточку сузились зеленоватые глаза, и через секунду он так же негромко спросил:
- Немой? Зато ты поменялся, не узнать… Так это тебя ждут? - Немой наклонил голову. - Тогда пошли, чего стоять-то?
Он неожиданно быстро заспешил за стойку, нырнул, отодвинув серый занавес из некрашеного льна, в низкую дверь. Немой, быстро оглянувшись, скользнул за ним, почти упершись в спину корчмаря - тихо пыхтя, тот с натугой отводил в сторону рожок масляного светильника, вделанный в стену короткого коридорчика. Послышался тихий лязг - и небольшой квадрат стены ушёл в темноту, открыв лаз, в который Немой ловко и без промедления юркнул, ухитрившись не звякнуть, не лязгнуть и не зацепиться ничем из своей амуниции. Он услышал, как корчмарь за спиной отпустил рожок - и стало темно.
Несколько секунд он стоял неподвижно, полный неприятного ощущения, что его - слепого - внимательно разглядывают из темноты. Потом негромкий девичий голос произнёс:
- Он, всё в порядке, - и зажёгся свет газового рожка.
В колеблющемся, призрачном свете Немой увидел двух человек, одетых, как горожане - в сероватые просторные рубахи, синие штаны и короткие сапоги с завязками. Девушка лет восемнадцати с переброшенной на грудь великолепной косой держала в правой - уже опущенной, впрочем - руке пистолет, у кряжистого густобородого мужика был наготове самострел. Правда, он тут же опустил своё оружие, в спутанной бороде блеснули крепкие зубы - улыбка.
- Здорово, друг!
Помня об искреннем убеждении Ломка, что объятие без хруста в рёбрах не считается, Немой успел подать руку. Ломок немедленно обиделся:
- Что ты мне руки тычешь? Или я не верю тебе, не вижу, что зла в ладони не держишь?! Обидеть не хочешь - так давай обнимемся, да поцелуемся, как заведено…
- Погоди, дядя Ломок, - остановила его девушка, и Немой вдруг понял с изумлением, что это Зоринка. Боги, как переменилась-то за три года! Так выходит, не восемнадцать ей, а шестнадцатый… - Дядя Немой, знаешь, зачем вызывали?
- Догадываюсь, - неохотно ответил Немой. - Ведите давайте.
Запалив от рожка факел, Зоринка пошла впереди. Ломок тащился следом, всё бубнил что-то обиженно. Выложенный камнем коридор уводил вниз с еле заметным наклоном.
- Каких людей казнили на площади? - на ходу спросил Немой. Зоринка передёрнула плечами под грубой рубахой:
- Не наши, - тихо сказала она. - Стреляли в Капитана. Из самострелов.
Глупые…
Немой стиснул зубы. Да, глупые. Он вспомнил, как отлетали от ненавистной брони тяжёлые стрелы отца… и как данван подошёл почти вплотную и выстрелил.
И он, рождённый в славянской семье, в лесной вёске, превратился в хобайна. По крайней мере, так ОНИ думали, не подозревая, что по какому-то странному капризу природы он ЗАПОМНИЛ…
Да, запомнил, хотя больше не помнил ничего из своей прошлой жизни.
Немой стиснул зубы ещё сильней и встряхнул головой, выбивая навалившиеся воспоминания. Нет, об этом сейчас нельзя думать.
А в следующий миг стало не до воспоминаний - Немой услышал, как впереди надтреснутый голос повторяет:
- Трук, трук, йа хнесто, йа хнесто… Трук, трук, отфеть хнесто…
- Живой?! - с искренним изумлением выдохнул Немой, даже остановившись.
- Чего ему сделается, - буркнул за спиной Ломок. - Лопатой не прибьёшь, нас с тобой переживёт…
Но Немой его почти не слушал, потому что они вошли в небольшую комнатку, в которой немой последний раз был три года назад… и этот же надтреснутый голос тоже звучал здесь, со своим чудным, неистребимым выговором произнося славянские слова.
Тут было совсем светло - горела электрическая лампа. Около установленной на двух сдвинутых вместе столах станции, внутри которой что-то потрескивало и скрежетало, сидел в кресле, обтянутом мягкой кожей, Ялмар Берг, бессменный (и бессмертный, как порой казалось Немому) связист виардхоранских "крамольников". Сухощавый, подтянутый, в чёрном мундире, на котором во множестве поблёскивали непонятные значки - такой, каким Немой помнил его всегда.
Ялмар Берг появился в городе лет пятьдесят - нет, больше! - назад, когда всё ещё только начиналось. Рассказывали, что там, откуда он пришёл, Ялмар был убийцей и преступником. Но для "крамольников" он оказался настоящим кладом, потому что… потому что дал им связь. Странную, как он сам. Непонятную. Но связь. И надежду.
- Не отвечает? - спросил Немой, сбрасывая плащ. Ялмар повернул сухое, изрезанное морщинами лицо:
- А, этто ты… Пусть Зоринка коворит. Йа попропую снофа… - и, отвернувшись, заговорил в микрофон: - Трук, трук…