Прилаживая подкову - мерин только вздыхал да косил недоверчиво - Вольс улыбался. Улыбаясь и домой вертался. И совсем про другое думал, на Аршу и недошитое красное платье глядючи.
Светлая ниточка, завязавшись узелком, дальше налилась чернотой. А после и вовсе оборвалась, хлестанув по пальцам: не туда смотришь.
Каваард придержал пальцами рассыпающееся лицо. Но куски сгоревшей - сгнившей? - плоти вываливались и разбивались. Пепел к пеплу.
- Война, - произнесла Элья. - Это из-за войны столько черного?
- А война из-за того, что столько черноты. Причина и следствие равнозначны. Равновесны. Но если нарушить равновесие… Иногда мне кажется, что Всевидящий мухлюет в этой партии. Играет монетой, у которой с двух сторон - черное.
- А что мне делать в этой игре? Подскажи, Каваард.
- Тогда опять решение будет принято не тобой.
Издевается, сволочь! Мстит… Нет. Он не способен мстить, потому что мертв. И решать поэтому не может. А Элья, наоборот, жива.
- Именно. Жива. Помни.
Каваард развел руками: смотри! Думай. И Элья снова повернулась к карте. Ну же, нити-ниточки. Ведете же вы куда-то?
Вниз, под землю, липнут друг к дружке, свиваются лохматым, свежевыпряденным волокном, которое - почему вдруг красное? - ползет под дорогами. Смотри, Элья, смотри! Беги по тракту, который люди Красным зовут. Лети навстречу яме-ямине. Только оглянись сначала. Посчитай.
Были камушки-башни на песке? Стали пасти голодные. Глотают пряжу, давятся. Сплетают в грубое непроглядно-черное полотнище. Мало белых нитей, да и те заткались темнотой. А полотно рвется лентами, узкими и жесткими, точно кованными. И медленно ползут они вверх, скрываясь в низких облаках.
Вверх, вверх, выше и еще выше. Туда, куда уже взглядом не проникнуть.
- Что там? Кто там? Каваард, ты же знаешь!
И она знает. Там, над облаками, плывут Острова.
- Зачем им? Зачем? - Элья лежала на песке, глядя вверх. Это ее убили сегодня. Удар в спину, и времени почти не осталось.
Времени на что?
На то, чтобы понять, а главное - принять.
Из овечьей шерсти прядут нити, из нитей ткут полотно. А из полотна плащи шьют. Из белого белые, из черного черные. Просто? Куда уж проще.
Но если вместо овец люди? Что можно состричь с людей?
- Многое, - Каваард почти рассыпался, но продолжал отвечать.
Вопросы, найдя которые уже не важны ответы.
- Понорки? В них ткут?
- Они ткут.
- А склан?
- Воруют пряжу. Кроят и шьют из ворованного. Лепят линг. Но это не заменит украденного, а потому Понорки тянут еще и еще.
- Мы живем эманом…
- Да. Живем воровством, не подозревая об этом. А те, кто подозревает - посылают соплеменников умирать в бессмысленной войне. Или в красивом дворике.
- Прости.
- Тебе важно мое прощение? Того, кто несколькими словами превратил всемогущих склан в жалких паразитов?
Молчание.
- Ты по-прежнему легковерна, Элья Ван-Хаард. Но если нужно прощение того, кого уже нет - я прощаю тебя, моя подельница.
- Соучастница, да. Но не в воровстве. В выживании, Каваард. В том, что в твоей книге звалось эволюцией.
- Видимо, ты читала исправленный вариант, легковерная Элья. - Смех разлился тягучей горечью. - Думаю, старик Фраахи хорошо потрудился, вымарывая целые страницы. Особенно вначале. Там, где говорится о тех, кто так неаккуратно впихнул склан в… эволюцию.
- Я читала о первогнездах и ульях прародителей.
- Молодец, Фраахи.
Послышался вздох.
- Но я говорю о людях, Элья.
Время кончилось хлопком пощечины.
- Именно, что закончилось. И время, и терпение, - Кырым-шад близко, как в тот раз, когда… Вот перекошенное лицо, на котором каждая морщина кричит о предательстве.
Предателей убивают. Был бы нож! И по горлу, чтобы крови глотнуть. Пусть этот удар станет последним, но лучше так, чем овцой стриженной помирать.
Сука он, Кырым-шад, змей ласковый. Заботился.
Ассс! Эй, когда и о ком он заботился?!
А не важно, главное, что горло рядом, а ножа нету. Зубами что ли?
Хан-кам, точно почувствовав, отстранился.
- Что ты решила, склана?
А что может решить склана?
- Ты бредила, - сказал Кырым, прикасаясь пальцами - переломать бы да по одному - к вискам. Прислушался, отсчитывая губами пульс, отпустил. - У тебя очень… гм, любопытный бред. Я бы даже сказал познавательный. И это, вне всяких сомнений, увеличивает твою ценность.
- Пошел ты, - Элья закусила нижнюю губу. Кожа сухо хрустнула, а левый клык зашатался в десне.
- Упрямство? Прежде ты была более сговорчивой. Неужели ты так любила этого мальчишку?
Чего ему надо? Чего он хочет? Или приручает разговором, как приручают лошадей ласковым словом? Подгадает момент и накинет на спину седло, а в рот трензеля вставит, чтобы, если лошадь дурить вздумает, быстро в разум вернуть.
А причем здесь лошади?..
И почему в губе нет кольца?
Ассс!
- Любовь - слишком ненадежная основа. Чувство долга? Ты ничего ему не должна. Страх проиграть? Ты уже проиграла. Ниже упадешь, только если будешь совсем несговорчива.
Кольцо у Ырхыза. А она - Элья Ван-Хаард.
- Зеркало.
- Что? - переспросил Кырым-шад.
- Зеркало дай.
Подал. Поддержал так, чтобы ей удобнее было смотреть. Да, она - это она. Отражение знакомо, кожа вот только побелела и пошла на висках сизыми крапинами, но уже отходит - Кырымово лекарство помогло? Если так, то она обязана ему жизнью.
Он предатель! Скотина и тварь!
Ырхыза нет. Умер. Пропадет в Мельши.
- Что ты сказала? - хан-кам убрал зеркало и очень внимательно посмотрел на Элью.
- Ничего.
Он выглядел очень обеспокоенным, Кырым-шад. Настолько обеспокоенным, что, уходя, запер дверь: Элья слышала, как щелкнул замок.
Ничего, как-нибудь выберется. Руки еще болят? Спину тянет? Придет палач, потянет еще сильнее. На четвереньки. Так, перевести дыхание и удержать комок, который к горлу подскочил. Теперь на колени. На ноги. Голова кружится, а тело ведет то влево, то вправо, как после хорошего намума. Ноги свело судорогой, а перед глазами заплясали черные нити. Только черные. Хоть бы одну светленькую… Всего одну, чтобы выжить.
…выживание, благородный Звяр, суть процесс низкий, животный, - старец с клочковатой бородой смотрел весело. - А вы говорите, что человек - существо высшее. Оглянитесь! Каждый день, каждый час в мире кто-то убивает, грабит, калечит…
Сидевший напротив парень возразил:
- А кто-то переступает через животную суть натуры своей.
- Подвиги случаются редко.
- Но случаются.
- Вы утопист.
- А что плохого в утопии? В мечте о том, что возможно жить так, чтобы другие за это не платили смертью?!
Старец, приняв свиток, не спешит разворачивать. Наконец, со вздохом, произносит:
- Вы мечтатель. Вы живете мечтой, ибо вам просто не доводилось жить там, где люди выживают. Лишь выживают.
Парень молчит. Очень долго молчит, и его неподвижность выразительнее всяких слов. Наконец он решается сказать:
- Я родом из Наирата.
- Простите, не знал. Ну что ж, тогда не удивительно, что вам, видевшему темноту, так мечтается о свете. Но помните, что порой мечты заводят совсем не туда. А ваша рукопись… я прочту ее. Я постараюсь быть беспристрастным.
Он разворачивает свиток, которому предстоит превратиться в книгу. В ней будет сказано многое, но неизвестно - услышат ли люди.
Наверное, услышат, если писавший её будет светом.
…темнотою ночь кружила, вычернила небо, седой росы на травы сыпанула. А и хорошо. Плывут по воде сполохи от костра, тревожат кувшинки. Бродят по-над обрывом кони, перекликаются ржанием, не дают уснуть. Хотя чего там, у Шоски сна ни в одном глазу, век бы на огонь глядел, на воду, на лошадок.
- Шоска, а Шоска, - Туська, меньшая из Вадулов, подсаживается ближей и сует горбушку хлеба. - А расскажи, как ты кагана видел?
И Шоска, принимая хлеб - не из голоду, а уважение выказывая, - начинает говорить.
Про Гаррах, про кагана, который красиво ехал, деньгу народу раздавая; про байгу, которая была; про то, как Сарыг-нане - храбрый, как и отец его - славной смертью помер.
Говорить-то говорил, но про иное думал. Про то, что жалко ему и коня, и Сарыга, и всех наиров, которым на байге ли, на войне, а смерти не минуть.
Иного для них хотелося. И желание Шоскино тонкой нитью уходило в землю.
В земле гудело. Ылым слышала этот гул всегда, сколько себя помнила. Порой он стихал, превращаясь в нудное мушиное жужжание, порой становился громким, надрывным, и тогда начинала болеть голова. Сегодня с самого утра под землею заворочалось, заскрипело старым мельничным колесом; смололо скрип в знакомое гудение, которое ближе к полудню переродилось в грозный рокот.
Плохо. Быть беде. В тот раз, когда под стенами распустились стяги Тай-Ы-кагана, так же рокотало.
Чуяли недоброе люди. Пугались, вспыхивали злостью по пустякам мужики, слезой расходились бабы. Топотали в стойлах кони, воем маялись собаки, а крысы серой волной хлынули из подвалов.
Но к вечеру все унялось - не перед бурей ли затишье? - а дозорный, посланный Ылым на стену, закричал всполошенно:
- Хозяйка! Едуть!
Не уточнил, кто, но Ылым велела:
- Открывайте ворота.
Запираться не имело смысла. От судьбы дряхлые стены замка не защитят.