Подброшенные камушки зависают в воздухе, складываются радугой. Красиво. Но Элья хочет не этой красоты, а выбраться отсюда. Однако вместо бегства садится на жесткую траву и говорит:
- Ты мертв.
- Мертв, - соглашается Каваард. - Ты же меня убила.
Он не двигается, но теперь Элья видит не лицо - спину. Потухшие крылья, пятно на фракке, рукоять ножа торчит точно из спинного узла.
- Прости. Я не… Нет, я хотела! Тогда это казалось правильным.
- А сейчас?
…сейчас вам меньше всего следует беспокоиться о подобных мелочах. Конечно, живая склана была бы весьма кстати, но…
Это второе тело тоже неподъемное. И горячее, словно вместо крови по жилам расплавленный металл течет, сам себя согревая.
Но это тело хотя бы дышит. И сердце в нем есть; медленное, уставшее, но стучит.
- Она моргнула.
Знакомый голос. Невозможно. Показалось.
- Показалось, - подтвердил хан-кам, приподнимая веки. Заглянул в зрачки, отшатнулся, выпадая из поля зрения. Исчез.
Сволочь! Убийца! Предатель!
- Предателей нужно убивать, - произнес Каваард голосом Ырхыза.
Теперь камушки лежали на листе желтого пергамента. Рваные края, ломаные линии. Карта? Это ведь та карта, которую старый Вайхе показывал. Откуда она здесь? Или "здесь" есть все?
- Это другая. Просто похожа. - Каваард почесал плечо, и рукоять ножа качнулась, плотнее врастая в спину.
- Почему они хотели твоей смерти?
- Думали, она что-то решит. И продолжают думать. Вот только смерть ничего не решает. Ибо смерть ведет лишь к смерти и ни к чему более. Теперь ты понимаешь?
- А я? Почему именно я?
- А почему бы нет? - Каваард, зачерпнув горсть песка, высыпал на карту. Уже не песок - пепел перегоревших крыльев, перетертых тел засыпа́л линии границ, ленты рек и пятна городов. - Почему не ты?
- …Ты запомни, многоуважаемый Усень, - сиплый старческий голос проникает сквозь дерево. - Всегда найдется тот, кто более терпелив, или умен, или силен, или ловок. Или, наоборот, менее. Менее брезглив и одурманен честью.
Звуки отчетливее. Крики, гомон и конское ржание. Запахи проявляются патокой с редкими нотами тлена. Последний приносит страх и крик, который опять никому-то не слышен.
- И в конечном счете все зависит от того, где ты чуть более, а где - чуть менее.
- Вы мудры, Хэбу-шад, - отозвались с другой стороны.
- Я терпелив. И немножечко удачлив.
Люди замолкают, предоставляя говорить колесам и камням. Стук, звон, скрежет протяжный - на гранитной шкуре дороги будет новый шрам. Колдобина и подъем. Острый бок в попытке пробить обод … Громко. Заглушает.
Я жива! Слышите? Жива! Выпустите…
- Такие вещи выпускать нельзя. Ладно - склана, она в кулаке, но мальчишка-кхарнец! Пусть он не в себе, но вдруг окажется достаточно сметлив, чтобы заметить некоторое… хм, несоответствие?
Вкрадчивый шепоток хан-кама пробирается под веки вместе с горячим пламенем.
Жар к жару. Вдох к вдоху. Жизнь к жизни. Хорошо.
- На молоко дуешь. Мальчишка сидит в зверинце и одинаково болтает, что с людьми, что со зверьми. Велика опасность, выше аж некуда.
Другой голос. Знакомый и почти правильный, но другой. Возможно? Или это тянется агония, и бред становится привычным…
Элья и привыкла. Лежала, слушая, как переваливается в груди сердце. Дышала, пользуясь тем, что "здесь" - где бы оно ни находилось - позволено дышать. Слушала.
- Не трогай мальчишку, слышишь, Кырым?
Ей поднимают веки, но разглядеть, что по другую сторону их, не получается. Мутное. Плывет, пятнышками рассыпается. А Кырым-шад не спешит с ответом.
Сука он. Недобиток. Ничего, Всевидящий попустит - исправится недоразумение.
- Не много ли ты на себя берешь?
- Не много. В самый раз для кагана.
Элья ему почти поверила.
- Я умер, потому что верил, - Каваард терпелив, он дождался ее возвращения. Вот только карту почти замело пеплом. И косым парусом торчало из него крыло икке. Дрогнули жилы, сплетаясь в знакомый узор, сузилась и заострилась лопасть. Это Эльино крыло! Она протянула руку, но прикоснуться не сумела.
- Оно того стоило?
- Умирать - нет, жить - да. Только так и стоило.
- Я мертва?
- Еще нет.
- Я жива?
- Еще нет.
Каваард ждет. Позволяет ей обойти дворик вдоль стены, коснуться золотарницы - жесткие листья царапают ладонь. Он даже разрешает нырнуть под мостик. Знает, что арка, вывернувшись наизнанку, вновь толкнет во двор. И только тогда говорит:
- Если хочешь что-то увидеть, то садись и смотри.
Перечить Элья не смеет. А пепел на карте приходит в движение.
Дорога. Красный камень. Копыта. Много. Сапоги. Сапог мало, один рваный, но след от него самый четкий, пылающий. Постепенно тухнет, впитывается.
А если присмотреться, то… Камень сам хватает и за колеса, и за копыта, и за ноги. Липнет, тянется жадными ртами и пьет непонятное, проталкивая в глотку-жилу. А та ползет под плитами, повторяя каждый изгиб дороги. На некоторых перекрестках еще и ветвится.
- Что это было?
- Дорога, - Каваард улыбался, но левая сторона его лица вспухла черными горошинами язв.
- Какая дорога?!
- Красная. Ты же сама видела.
Видела. Только это видение - ненастоящее, как все вокруг. Она, Элья, бредит на пороге смерти. Перегорела, отдавая тегину больше, чем могла.
Она посмотрела на руки. Кожа между пальцами растрескалась, обнажая серое волокно мышц.
- Жалеешь? - тотчас поинтересовался Каваард.
- Нет.
И это было правдой. Но Каваард снова молчит, предоставляя говорить ей.
И Элья произносит:
- Он… был бы ужасным правителем. Возможно, так лучше.
- Кому?
- Тем, кто решил. Точнее, они думают, что лучше, но… Это не решение.
- …Решения бывают разными, - и снова скрежещущий голос бьет по ушам. - Жадный дурак решил поживиться золотом, внимательный кучер пресек это. Рад, уважаемый Паджи, что наши методы сходные.
Снова повозка на камнях скачет, качается и баюкает ящик-колыбель. Только теперь звук другой, словно не по гранитным плитам едут, но по мягкому.
Живому.
- Люди, склонные к иным решениям, проигрывают. - Это Паджи? Тот самый спорщик Паджи?
- Именно. Наират не терпит слабости.
Колеса едут по алчущим ртам, подставляясь под шершавые языки. А те вылизывают колеса дочиста, снимая частицы живого… Вкусно и сытно, как с тем неудачливым взломщиком ящика. А ловкие и хитрые рты пируют что на мертвом воре, что на убийце. И от скрипучего голоса отхватывают лакомые кусочки. Нет, не отхватывают - он сам их щедро разбрасывает, прикармливая пожирателей. И сплавляет единая утроба черные песчинки в черные нити.
- До Мельши осталось два дня.
- И не поспоришь.
- Вот и не надо. Не люблю.
А с чем спорит Элья? С тем, что она жива, хоть и заперта внутри мертвеца? Или давно мертва, хоть и слышит собственное сердце в одном из миров? Зачем спорить? Пора принимать решение.
- Жива, - Кырым-шад склонился так, что рыжая косица коснулась Эльиного лица. - Очнулась. Вовремя, вовремя… Пить хочешь?
Она не знала. Слишком много всего: слабость, немота, жар, боль в спине и руках. Есть ли среди них жажда? Вроде бы.
- Одно слово - фейхт. Живучесть высшей степени. Удачно, удачно… Будет чем обрадовать кагана.
Внимательный взгляд: ну же, склана, выдай себя. Ты ведь знаешь, что каган мертв. И знаешь, кто его убил. И молчание - единственная тропа к спасению.
Тропа над обрывом.
Тебе будут благодарны, Элья. Быть может, убьют не сразу.
- Т-ты… - губы не слушались, язык кляпом заткнул рот, но Кырым-шад понял правильно. Взмахом руки отпустил прислугу, сел рядом и, ухватив пальцами за горло, легонько сжал.
- Я. И ты вместе со мной. Тебе везет. Умеешь выживать.
Он отпустил Элью, позволяя ей говорить.
Тяжело телу, но не мыслям:
- Я… Больше. Не хочу. Так. Выживать.
На этот раз получилось не пропасть из лаборатории. Час? Два? День? Отблески огня на стене, слабый зуд эмана, туша голема, который кажется мертвым, но на самом деле спит. Слышно, как изредка шелестят шестерни и всхлипывает жижа в патрубках. Видно темную струйку, ползущую по кривому когтю. Вот-вот доберется до края, закапает на пол.
Уже. По паркету расползается лужица, а убирать не спешат.
Угол, который виден Элье, пуст. Движения не чувствуется нигде в комнате. Ее не считают нужным сторожить? Правильно. Куда бежать? Как?
Она выгорела. Особенно руки - пальцы перехвачены полосками полотна и сами белые, как полотно. Но руки это всего-навсего руки. И спина лишь спина. И слабость не смертельна. Пока не смертельна.
Смерть ведь ничего не решает, а Элья жива.
И не хрен лежать и ныть.
Она подтянула ноги к груди. Уперлась коленями и руками - проклятье, оказывается, не только у гебораанов пальцы спекаются - и оттолкнулась. Крик удалось задавить, но стало ясно - спина закипела.
Ковер встретил длинным ворсом. Почти как трава во дворике, где остался Каваард. За траву можно было бы уцепиться, а ворс выскальзывает…
Человек появился из-за портьеры. Он не крался, но по привычке двигался легко и бесшумно, а потому подобрался вплотную, прежде чем Элья его заметила. Даже не его, а высокие сапоги из алого сафьяна: расшитые золотом голенища, кованые носы и посеребренные звездочки шпор.
- И куда собралась? - спросил голос того, кого больше не существовало. - Далеко?