Вот она, твоя новая война, Бельт. Вовсе не такая, как в лесах под Симушницами, где достаточно умения снимать головы собственноручно. Здесь другое. Что толку, что ты не резал нынче хозяина поместья, не раздвигал ноги мертвой хозяйке и не гонял слуг и детей по коридорам и подвалам? Ты просто привел сюда тех, кто сделал это по твоему слову.
Твоему?!
Твоему.
- Уходим, - рявкнул Бельт.
Показалось или нет?
- Ясноокий, - Усень подскочил к стремени. - Малый амбарчик ишшо остался!
Может это просто голубь метнулся в оконце под самой крышей амбара?
- Уходим, я сказал!
Бельт вдруг понял, что стал слишком надеяться на чудеса. На то, что какой-то вахтангар был слишком увлечен сундуком, что дом имеет потайные неприметные двери, а огонь не выест до конца этот самый амбар. И главное - на то, что его меченное шрамами лицо хорошо видно из амбарного оконца и когда-нибудь за спиной зашуршат то ли ножны, то ли голубиные крылья.
Покрикивая на камчаров, Усень собрал людей и погнал их следом за Бельтом.
Столица походила на огромную неповоротливую бомбарду, забитую порохом сверх меры. Такими разносят стены непокорных ханмэ и сшибают неповоротливых големов. Но частенько эти пушки взрываются при выстреле. Так и сейчас - затаились люди-пороховинки, плотно забились в дома-казенники. А на улицах ой как душно и жарко. Шарахнет, точно шарахнет.
Не попасть бы под осколки.
Вахтага прошла опустевший рынок и остановилась около алхимической лавки. Пришлось долго тарабанить в дверь, прежде чем Кошкодав решился открыть. Молча пропустил внутрь Бельта и запер снова. Точно так же без слов Бельт выложил на стол свиток с печатями кагана. Письмо Тойве-нойону.
- Надо бумагу составить. Быстро, - произнес вместо приветствия Бельт. - Сможешь?
- Разумеется.
- А потом навесить на нее эти печати.
Кошкодав замер, потянувшись было к одной из полок. Но вопросов так и не задал, продолжил движение, доставая листы, чернильницу и мешочек с песком.
- Диктуй, - коротко бросил он, обмакнув перо в чернильницу.
Текст вышел коротким и корявым, но не из-за недостатка мастерства у Кошкодава, а от бельтовского косноязычия. Ну и ладно, тут не стишки-песенки, нужное сказано и ладно. Не до словоблудных красивостей.
- Все так паршиво? - Кошкодав сдул песок с листа.
Паршиво? Скорее, неизбежно и вполне обычно. Только не для тебя, Бельт. Потому пришлось даже не кивнуть, а пожать плечами.
- Ты знаешь, что за такое, - Кошкодав помахал шнурами с печатью, - мне полагается отрубить сначала пальцы, потом кисти, а после - и руки сначала у локтей, а потом у самых плеч? И каждый раз макать срезы в горячее масло?
Алхимик говорил и аккуратно перевязывал новое письмо, тщательно сводил сургучовые обломки вместе.
- Теперь буду знать.
- Мне будет легче от этой мысли, когда я увижу чашу с кипящим жиром. Готово.
Сошлись обломки, встретились друг с другом, чтобы слиться в прежнем рисунке. Горячая спица, с волос толщиной, убрала трещину, словно той и не было. Ловкие пальцы распрямили шелковые шнуры, а после, балуясь, чуть надорвали лист, придавая ему полное сходство с тем, что остался лежать на столе.
- Спасибо, Кошко… А имя у тебя нормальное есть?
- Когда-то один мальчик из любопытства решил удавить кошку. Надел ей на шею петлю и спустил с дерева. Кошка брыкалась как припадочный демон Ши, и это напугало мальчишку. Пока он слазил с дерева, чтобы спасти её, кошка сдохла. И тогда мальчик испугался второй раз. Намного сильнее и навсегда. Потому - Кошкодав будет в самый раз.
- Тогда спасибо, Кошкодав.
- Бывай, Бельт. И учти, таких честных посланцев убивают первыми.
- Учту. Сожги настоящее письмо.
- Зачем так сразу? Отличный чистый лист. Пригодится.
Бельт спешно вышел из лавки, вскочил на коня и, прикрикнув на зазевавшегося камчара, двинул вахтагу дальше.
А Кошкодав посидел за прилавком еще с четверть часа, глядя на пустой свиток, после чего поднялся на второй этаж и оглядел тщательно упакованные торбы. Усмехнулся, выбрал из них самую простую котомку, пахнущую мятой и колбасой, и спустился в торговый зал. Там уже сидело с дюжину животных, а рыжая и вовсе вылизывала выводок прямо на хозяйском стуле.
Кошкодав взял со стола тот самый пустой свиток, испятнанный кое-где сургучом, поднес к свече, давая заняться, и бросил полыхающее письмо на полку с травами. Заскворчало и задымило мгновенно.
- Я же говорил, что пригодится.
С треском лопнула склянка, следом вторая, жидкое пламя брызнуло на деревянные стены.
Вскинув на плечо котомку, Кошкодав вышел из лавки и бодро зашагал по улице. Следом трусила длиннющая мягколапая процессия, замыкали которую рыжая кошка и черный кот. Оба несли в зубах по котенку.
Десять человек во главе с Бельтом стояли около большого костра. Плотной кучей, но так, чтобы в случае чего удобно рассыпаться и ощетиниться клинками во все стороны. Правда, опасное это дело, когда вокруг - под тридцать чужих вахтангаров. Одна надежда на товарищей, что готовы броситься из засады на помощь. Да только той помощи поди дождись, уповая, что помогатые быстро прорубятся через баррикады, телеги и шатры к центру лагеря.
Тойва-нойон, если и увидел своим единственным глазом трещины в печати, виду не подал. Ловко раскатал свиток левой рукой, чуть придерживая хитрым лезвием, что венчало железную корзинку-нашлепку на культе правой.
Вот сейчас и надо бы подскочить и в живот двумя ударами ножа. Тот сам просится в руку…
Тойва расправил лист лезвием и чуть зашевелил губами, читая. Прочитал. Вперил в Бельта нечистый взгляд. А сейчас уже Тойве самое время махнуть культей, спуская воинов с цепи. Нечего всяким дуракам ак-найрум потворствовать в их глупости…
- Спасибо, - нойон бросил свиток в костер. - Жду.
Воины расступились, выпуская Бельта и его десятку. Зазвучали отрывистые приказы. Вахтага готовилась к бою.
Через четверть часа два злых табуна сошлись лицом к лицу, надолго отравив кровью и смертью колодцы некогда спокойного квартала Дурдаши.
В полдень следующего дня по улицам и площадям понеслись глашатаи.
- Ясноокий каган Ырхыз жив и здравствует волею Всевидящего!
- Ясноокий каган Ырхыз жив и здравствует высоким умением хан-кама Кырыма!
- Ясноокий каган жив и здравствует чудесной волшбой скланы!
- Жив и здравствует! Жив и здравствует!
Глашатаев охраняли конные вахтангары в тяжелых панцирях, но даже они не совались в некоторые районы. К Трем башням, где ночью легкими пушками расстреливали голема рода Хурды-шада. На перекрестный рынок, где приколачивали к прилавкам, брали на вилы или просто руками рвали чужеземцев, без разницы, что из Лиги, что из степей. В огненную круговерть Тихого квартала, что занялся от лавки какого-то алхимика. А главное - в те места, где носилась вахтаги с желто-белыми лентами на одежде. Правда, частенько цвет лент трудно было разобрать под грязью, копотью и засохшей кровью, но многие быстро научились угадывать эти колоры, даже не глядя на повязки. Кто не обладал подобным чутьем, умирал под мечами и копытами.
Бельт сорвал с плеча истрепанный лоскут ткани. За три дня он менял его уже в пятый раз. Это простому воину можно не заботиться об отличительных знаках, но никак не табунарию, хозяину серебряной плети и трех десятков вахтангаров. Тридцать из пятидесяти. Много? Мало? Все еще достаточно для того, чтобы резать по поместьям и амбарам. Нобеля жалко, тезку отцовского, и глупо как получилось-то… Поспать бы.
Вахтага стояла прямо перед зверинцем, в крытой загородке, где до того, видимо, выгуливали животину. Да, вот так вот, под нормальной крышей дали сночевать только первую ночь, точнее часа три перед рассветом, а потом снова погнали в город. И еще раз, и еще.
Приказы всегда отдавал лично Урлак, для чего требовал Бельта в главную башню замка или в крыло хан-кама. Теперь табунарий и с закрытыми глазами нашел бы дорогу туда. Он уже почти ненавидел углы Шестиконечной башни, поварской дворик и полдюжины воротец и дверей с неисчислимыми коридорами и ступенями. Почти, потому как однажды все-таки дали там встретиться с Лаской. Она бормотала непослушным языком что-то про брата, пыталась плакать и рвать на себе платье, некогда белое, но посеревшее, давно не менянное. А еще Ласка просила покоя. Комнату, где можно лечь и не вставать. И чтобы Зарну наградили и отпустили, не мучили при проклятой. А главное, умоляла не показывать её Бельту, тому самому, у которого шрам. Незачем ему мараться. Так и уснула.
Еще как-то почудилось, что видел кагана. И ясноокий Ырхыз его заметил. Чуть поправил перевязь, на которой покоилась раненая рука, сдвинул на лоб еще одну перевязку, укрывающую всю правую половину лица, и вдруг подмигнул, дернул носом, оскалился.
Так делал иногда Орин их Хурда.
На том и всё.
Остальное было одинаково. Привычный путь и приказы, которые не заканчивались. Посажный Урлак без раздумий и колебаний опрокидывал кувшины с ханмийской кровью да навешивал на Бельта Стошенского тяжелые камушки. Нет, не выбраться из этой полыньи с таким грузом. Не зря беспокоилась Ласка. Замарался он. Так замарался, что вся хан-бурса не отмолит. И клопом присосалась мысль, что клятый Жорник, дохлый загляд, в чем-то был честнее.
Сегодня посажный был иным, появилась в нем вальяжность и спокойствие, которых прежде не было. Видать, ладилось задуманное.
- Скоро уже выплывем на твердое, - проворчал он, забрасывая в рот горсть сырных крошек. - Вроде приспокоили Ханму. Остался только Лылах, хитроумный мудрознавец. Его многоумность Лылах, позорно просравший покушение на ясноокого кагана!