Ящер дернулся, получив стальным жалом в бок. Прокрутился на кагане, мимоходом дробя хрупкие человеческие кости, раскидывая хвостом набегающих со всех сторон стражников, и понесся на толпу. А та уже бушевала когтями горящих зверей - не подвел порох! - мечами озверевших кунгаев, собственными кинжалами, пинками и удавками. Но главное - затопившим разум страхом. Людей выкашивало стрелами, предназначенными Турану. Одна из них пробила сумку, из утробы которой посыпались цилиндры, другая пригвоздила бедро к седлу.
Что? Рана? Нет никакой раны и боли нет, как и всадника. Только горячий нарост на спине ящера, присосавшийся намертво, приклеившийся к чешуе нелепым цветастым горбом. Нет поводьев и воли седока, только инстинкты зверя, его ловкость и желание выжить.
Сцерх протек вдоль длинной пики, на ходу сдергивая голову с плеч кунгая, перепрыгнул еще двоих вахтангаров с короткими мечами и рухнул в кипучее болото из халатов и шапок. Но не увяз, а ловко пополз, давя и разбрасывая неудобных, ломая гербовые шесты и хребты. Откуда-то сбоку выскочил уранк и, вереща, понеся рядом. Даже обогнал, дернул петушиной башкой, выводя за собой на замызганный кровью ковер. Только сейчас не было на этом пути никакой прямоты и запустения: бежали по нему люди, топча полотно, вытканное десятью поколениями каганари.
Повсюду шла отчаянная рубка. Умирали нойоны и кунгаи. Люди гибли в когтях зверей, а животные сгорали заживо, поджигая все вокруг.
Проломив хрупкую стену из спин в светло-голубом, сцерх выпрыгнул на остров спокойствия. В своей клетке сидел Вирья, прижимая к груди обезьяну. Под прутьями, вжавшись в камень, залегла шипящая рысь. Толкалась у её бока крылатая свинья, чуть пофыркивая в сторону бронного вермипса.
Уранк скользнул в распахнутую дверцу и прижался к ногам Вирьи. Завертелся на месте в какой-то внутренней борьбе и сцерх, мяукая и тряся треугольной башкой.
- Эйхххх, - вместо слова вышел затяжной вдох. - Б-беги.
Никак не выходило крикнуть, подхлестнуть глупого мальчишку словом и тем более пинком. Что-то крепко держало левую ногу и мешало спрыгнуть. Ах да, стрела. Рана. Боль. Потом будет. Все потом.
- Ух-хо-ди.
- Это ты уходи! - А вот у Вирьи вполне получалось кричать громко и пронзительно. - Ты убийца. Твоя свобода - не для меня!
- Дурак! Дурак!!! Он мертв. Кому ты тут нужен? Пойдешь на плаху…
- Он мертв, но Ханма жива! Ханма злая. И будет новый хозяин, тоже злой. И одинокий! Он придет в зверинец. Мы будем говорить!
Темные панцири вахтангаров собрались линией. Дугой. Полукругом. Еще немного и петля замкнется. Туран зарычал, натянул узду, заставив сцерха попятиться, а потом бросил зверя в сужающуюся горловину. Левая рука отнялась… Нет, это показалось лишь на мгновение, после которого пришла боль. Она же будто разморозила левое бедро, заставляя мучительно отозваться тем же, созвучным и раздирающим.
Прижимают! Гонят к краю площади, прямо на стену, подальше от арок! А у входов и того хуже - прирастают кунгаями черные пробки.
Сцерх несся прямо на желтоватую кирпичную кладку, сшибая остатки зрителей. Позади пылала гора мяса, все еще похожая на тигра-нуая.
- Аджаааа! - взвыл Туран.
Зверь, истыканный стрелами, ошалел от боли.
Еще чуть-чуть - и конец. Стена и поломанные кости. Или стража и кости разрубленные. А ведь подумалось было, что спасение есть…
Сцерх прыгнул. Изогнулся всем телом, распластался на стене, цепляясь за выступы, и пополз, пополз, пополз! Деревянный балкончик заскрежетал, балка вывернулась вместе с куском штукатурки и зашуршала вниз.
Бедро рвануло болью… И напугало свободой. Туран вцепился в упряжь, чувствуя, как сползает седло, как уходит куда-то стремя под здоровой ногой, а ящер карабкался все выше, к фигурному парапету, отчеркивающему небо. Когтистые лапы выдрали еще несколько глиняных прямоугольников, и сцерх перевалился через невысокий бордюр. Затрещала черепица. И одновременно с этим Туран начал соскальзывать по мокрому от крови сцершьему боку. Зверь еще бежал куда-то, опережая несущиеся следом трещины, огибал дымоходы, но Туран уже перестал чувствовать болезненные встряхивания, не видел слепящего Ока, в упор рассматривающего беглецов.
Он не заметил даже длинного прыжка с одной крыши на другую, как не ощутил и перемалывающего падения сквозь черепицу, камень и дерево, то ли подальше от Всевидящего, то ли именно на встречу к нему.
Триада 4.1 Элья
Лишь пылкие юноши да страдающие любовным недугом девицы расточают клятвы о том, что разделят смерть, как делили жизнь. Но, взрослея, и они приходят к пониманию, что смерть, в отличие от жизни, неделима, и каждому она своя.
Аркас Безвзмах, ханмийский палач.
Элья догадалась о том, что случится, за долю мгновенья до того, как светловолосый кхарнец взлетел на спину ящера. Всё поняла, увидев выражение на его лице: отчаяние, страх и решимость. Почувствовала, но опоздала, как самый паршивый недофейхт… Её крик потонул в гомоне толпы, когда по площади, пугая людей, полетели клубы дыма, а из распахнутых клеток рванула горящая живность.
- Каган! - Кырым, подхватив полы халата, кинулся с помоста. - Морхай, закрывай его! Закрывай, сука!
Морхай - уже на земле. Крутится, пытаясь подняться, нащупывает меч, целит в светлое ящериное брюхо. А сцерх, неудержимая тварь, танцует по Ырхызу!
Лишь бы зубами не схватил, лишь бы…
Элья бежала вниз, распихивая остолбеневших от ужаса шадов и застывших жрецов, уворачиваясь от рук стражников.
Воздух плотный. Лопатки жжет. Ноги точно отмеряют нужные шаги. И все равно не успеть! Далеко. Сцерх - не лошадь, вдвое тяжелее. Когтистые лапы кинжалами пробьют и ткань, и слабое человеческое тело. Порубят на соленый манцыг, сдобренный алым вином…
А эта падаль, предатель, евший с Ырхызовых рук, свесился с седла! Широкие ножи в его руках ходили медленно… Нет, это только кажется. Это горячая спина и невозможный эман замедляют время. А на самом деле лезвия летают стремительно. Поднимаясь и опускаясь. Добавляя ран. Предопределяя исход.
Ырхыз - человеческий воин, не фейхт. Нет крыльев. Нет мембраны, выгорающей, чтоб напоить тело. Чтобы восстановить и зарастить раны. Поднять с земли, дать сил на ответный удар.
И охрана… Где они были? Почему пропустили?
- Каган! - Урлак пробивается сквозь солдат. - Морхай, стража! Кольцо! Двойная цепь - между толпой!
Как же медленно! Высокий помост, много людей. Разбегаются, пытаясь спастись. У смерти много явных ликов, ярчайший из которых - пылающее ошалелое зверьё. И огонь, что бежит по дорожкам, по деревянным балкам, по узорчатым коврам да шелковым халатам. Льется пламя, пышет из земли жаром. А ей туда надо, вниз, и потом через кордон черных панцирей. Где вы раньше-то были, сволочи?!
И Элья спрыгнула. На чьи-то плечи, оттуда - на оброненный щит, скользя на нем по ступеням между взмахами мечей. Расталкивая, выгибаясь, ныряя под удары, сама нанося их вслепую. Упала. Попыталась перекувыркнуться, но запуталась в треклятом халате. Прокатилась по камням, сдирая кожу, но сберегая кости, выходя в полуприсядь.
Над головой беззвучно рвали воздух стрелы. Не по ней, по сцерху, удирающему в толпе.
- Кагана убили!
Не убили. Еще не убили. Живой, истерзанный, но живой! Стража смыкается, окончательно заслоняя лежащего на камнях человека и от людей, и от животных.
- Кагана! Убили! Убили!
При Вед-Хаальд было дымно от людских пушек, и также пахло порохом. При Вед-Хаальд было честно. Война ведь. Не Курултай, не праздник, не… Предательство. Нельзя бить сзади. Нельзя бить в спину. Потому что ничего не решить чужой смертью, ничего не исправить.
- Стоять! - Её отбросили щитом. От двух копейных тычков увернулась, хоть и с трудом.
- Ырхыз! - Элья закричала, пытаясь быть громче толпы. - Пустите, я могу помочь!
Клинок прошел вдоль живота, заставляя развернуться боком. Неудачно, внутрь к противнику, под еще один секущий удар щитом. Нырнула, еле сдерживаясь, чтобы не врезать в пах, и отскочила.
- Пустите, я могу помочь! - Глупо надеяться, но…
Ничего она не может. Крыльев нет. Эмана нет. Есть то, что осталось после подземелий, но это мало, ничтожно мало. Если бы для себя…
- Пусти! Морхай! Морхай, я могу! Скажи им, Морхай!
От ловкого удара мечом она снова уклонилась. В следующий раз будут метить еще замысловатее.
- Морхай! Урлак! Кырым!
Имена слетали с губ, бесполезные в сутолоке и давке. Не пустят. Ее, чужачку, серошкурую и ненавистную, к тому, кто сейчас беззащитен после предательского удара? В жизни не пустят.
- Коня! Во дворец! - Этот голос оставался спокоен, и спокойствие распространялось на прочих людей. Урлак-шад коротко отдавал команды, и никто не осмеливался спорить с ним.
Между воинами мелькнула седая голова хан-кама.
- Кырым! Кыры-ы-ым! Я могу помочь, я отдам эман, у вас будет время!
Снова послышалась какая-то возня и крики, но бить перестали. Хотя легко начнут в любой миг снова.
- Пустить! Пропустить склану! - посажный умел и орать.
Строй разошелся узким коридором и тут же сомкнулся за спиной.
Ырхыз лежит на синем плаще. Ужасен, но дышит. В прорванном рукаве торчит кость, темнеют взрезы и глубокие вмятины на легком панцире. И откуда в людях столько крови? Не оттого ли они так щедро льют ее, что чужую, что свою?
Наспех приложенные к ранам тряпицы набухли темным, а люди медлили, пререкаясь.
- Хан-бурса ближе. Ближе хан-бурса, - твердил Вайхе, разминая пальцами раскрошенные стекла окуляров и сгибая дужки.