- Я думаю, что врата есть, но этот твой никому о них не сказал, - Ырхыз лег рядом, подперев подбородок кулаком. - И значит, он вас предал. А ты правильно сделала, что убила его. Предателей нужно убивать. Но не всегда это получается. Завтра доломаем стену и посмотрим, что внутри.
Снова у него все просто, а у нее куча вопросов и ни одного ответа. Почему Каваард поступил так? Кто предлагал ему сделку, в чем ее суть?
И что такое зародыш?
Больше всего это походило на узкую каверну.
Камень вокруг нее - и не камень вовсе, а что-то живое, темно-желтое с одной стороны и светлое, почти прозрачное, с другой. Теплое. Бледный свет внутри мечется по стенкам. Он то гаснет, то вспыхивает, отражаясь в ледяных зеркалах сталагмитов. Свет заставляет фонари стыдливо гаснуть, преломляется в глазах Ырхыза и пробуждает к жизни голоса в Эльиной голове.
Света слишком много.
"…если это правда, то зачем вам зародыш? Создать еще одну клоаку, которая…"
Сверху на камне-некамне - горячее, шершавое, остается на пальцах мелкими чешуйками.
"…которая кормит все ваше племя, уважаемый Кувард. Или скланы научились жить без эмана? Как, по-вашему, отнесутся к подобной перспективе ваши сородичи? Мир без эмана. Интересно будет понаблюдать. А если совсем серьезно - нужно просто задать верное направление. Создать правильные условия, почву, в которой росток…"
И корни. Или вены? Уходят в камень, хрупкие, прозрачные, как листья папоротника. Оборвать? Убить? Под руками отозвалось быстрой пульсацией.
- Голова… У меня голова раскалывается.
Звон стекла, масло на камнях, огонь. Каверне огонь не по вкусу, стенки тускнеют, дрожат. Страшно?
- Не надо бояться, - шепотом говорит Элья, прижимаясь щекой к горячей поверхности. - Все будет хорошо.
И приходит ответ. Провал, длинные ленты-корни, которые там, в глубине, свиваются с другими, обнимая, проникая в них, вытягивая каплю за каплей.
"То, что сумели отыскать вы - чудо, Кувард. Его не должно существовать там в принципе, это противоречит всему, что мы знаем… И тем большую надежду вселяет в ту затею, которую я вам предлагаю. Однако, судя по вашим словам, там присутствует сильная связь сродни связи с материнским организмом…"
Пуповина. А где то, что его питает? Какое оно?
Скачет всадник, шепчет многими голосами. Выбивают веселую дробь щербатые копыта, ухмыляется череп, уже не череп - серокожий мертвец с ножом в спине. Этого не видно, но Элья точно знает: есть кинжал, торчит между лопаток, закрывая рану.
- Мама, мамочка, - кто-то плачет рядом.
- Комше, Всевид, Комше, - заглушает стон.
Что с ней? Что с ними всеми? Уйти, убраться, закрыть, вернуть треклятую стену и забыть обо всем, что тут было.
Выйти получилось. Как - Элья не могла вспомнить, в себя пришла уже у саркофага. Отчего-то саднили руки и ныла скула. Коснулась - так и есть, ссадина. Откуда? Когда? А и плевать. Главное, что уже не там, не в пещере.
Рядом, прислонившись к мраморному кубу, сидел Ырхыз. Бледный с дрожащими руками. А по шее, из вновь открывшегося шрама, ползла кровь.
- Этот проход должны завалить, - сказал он, глядя на пол. - Вайхе, слышишь? Пусть его затворят. Навсегда.
И хан-харус поклонился, пообещав:
- Завтра же.
Вернувшись во дворец, Ырхыз не рассказывал о том, что видел или слышал, не задавал он и вопросов, словно разом потеряв всякий интерес к произошедшему внизу. Элья только радовалась подобному повороту.
А вскоре у стен Ханмы заговорили пушки, и двинулись навстречу друг другу корабли. Они шли, за победой ли, за смертью, двигаясь по ломаным волнам и оставляя за бортом крашеные камни.
Настало время большого празднества.
Триада 2.2 Бельт
…искусство витража в том состоит, чтобы ко всякому узору те стекла отыскать, свойства тайные и норов которых наиболее соответствуют задумке. Каждый малый элемент - лишь часть большого рисунка, а потому даже если один из многих сотен выбран и сделан неверно, то испорчен будет весь витраж…
Мэтр Аттонио, "Об искусствах прикладных"
Когда мясной бульон готов, то смело кидай туда репу тертую, морковь, лук и сельдерей, и пусть еще покипит. А после для запаху добавишь тимьяна сухого и шалфея. В отдельной мисочке разотри чесночку, кхарнского перчика, который красный и тонкий, смешай с топленым жиром и, как похлебка уже почти и дойдет, плесни, закрой крышкой да оставь на малом огне томиться.
Из рецептов старухи Гарры, поварихи трактира "У городских ворот"
Белое и черное, черное и белое сливаются в объятьях, пожирая друг другая. Белые клубы цветущего подмаренника, белые кисти донника духмяного, белые крылья аистов и белая известь на подпаленных яблонях. Черные стволы и черный зев земли, черная сажа и черные бревна. И снова белое - руки, которые бревна раскатывают, рубят, стесывая черноту до сухой костяной белизны. И снова черное - оседает стесанное на коже, въедается загаром. Рука дающая, рука берущая. Одна наделяет, другая отбирает. Где щедро, там и больно.
Топор с хрустом вошел в свежий сосновый ствол, застрял, а когда вылез, за ним тянулись тонкие смоляные ниточки. Плачет дерево свежей хвоей, янтарной живицей, скрипит, пощады просит. Но все просят, а никого не щадят. И Бельт нанес второй удар, третий, четвертый, полностью сосредоточившись на том, чтобы бить. И ненавидеть. Хотя бы сосну. И та, не устояв, протяжно застонала, хрустнула внутри, переламываясь, и начала медленно заваливаться набок.
- Поберегись! - запоздало крикнул Бельт.
Лес валили третий день кряду, стесывая прямо на месте крупные и мелкие сучья: первые рубили на круглые чурочки, вторые в широких корзинах таскали в подпол - зимой все сгодится. Хлысты волокли по полю, оставляя в земле глубокие рытвины. А уже в Стошено работали дальше, распиливая, скатывая, складывая, худо-бедно восстанавливая то, что еще можно было восстановить. Эта работа, нежданная и, по словам Ирджина, ненужная - отчего-то кам был уверен в скором отъезде - позволяла отрешаться от прочего. От собственных мыслей о белом, черном и справедливости, по которой если кого и наказывать, то виновного Бельта, но не невинную, непричастную даже Ласку. От вежливого Ирджина, с его успокоительными разговорами. От Орина, который теперь менялся стремительно, день ото дня преображаясь в того, другого, виденного Бельтом однажды. И сходство, поначалу слабое, крепло. Иной стала походка и сама манера держаться, былая плавность движений сменилась ломкой нервозностью, жестче стала речь, резче взгляд. Теперь его и вправду можно было принять за наир. За сына Тай-Ы, ясноокого тегина и светлейшего князя Ырхыза.
В лицо брызнуло мелкой щепой…
…и водой. Вода холодная. А земля теплая, ласкает босые ступни. От луга тянет запахом вяленой травы - вчера косили, от ведра - липовым цветом и мелиссой.
Зарна блаженно зажмурилась, вдыхая аромат, потом, подняв ведро, решительно перевернула над головою. Холодно!
Жарко! Разом по телу, от макушки до пяточек, кожа мелкой зыбью покрылась, рубаха к телу прилипла неприличественно, косы к спине приклеились. Но ведь хорошо-то! И полезно: Зарнина бабка до самой смерти своей - а пережила старуха и троих мужей, и четырех зятьев - водой колодезной обливалась, так и горя не знала.
И Зарна не знает. И знать не будет, если, конечно, иной какой беды не приключится, от рук человечьих, жестоких и бездумных. Тут уж бабкины наставленья не помогут, тут на Всевидящего одна надежа. Эта мысль несколько подпортила обыкновенно спокойное и радостное утро. Зарна, выкрутив волосы, стащила рубаху и скоренько, пока никто не сунулся за конюшни, натянула новую. Следовало поспешать: небо розовело, скоро полыхнет рассветом, а значит, проснется люд, зашевелится, поторапливать станет. Хотя куда торопиться, когда свершенного, будь ты хоть сам хан-харус, не повернуть? Так чего девоньку зазря тряскою мучить? Какая ей разница завтра в Ханме быть или денька через три? Она ж, по правде говоря, и разуметь не разумеет, куда ее везут.
Мысли совсем грустными стали, и Зарна заспешила в дом, кивнула сонной хозяйке и с её молчаливого разрешения стала к печи.
Хозяйство, при котором на ночлег стали, было небольшим, но крепким: с коровами, овцами, птицей и к превеликой Зарниной радости - парочкой черных ледащих коз: еще бабка сказывала о пользе козьего молока, если его с медвежьим жиром и медом смешать. Зарна и мешала, и поила смесью подопечную, которая, дурная от камовских трав, глотала покорно. И жалко было ее, молодая ж совсем, и видать, что не из простого люду, но вот оно как бывает… Вздохнувши над горестной чужою судьбиной, Зарна занялась готовкой.
Девоньку снова пришлось кормить с ложки - недавняя слепота оборачивалась неловкостью, зелья давали слабость, да и сама подопечная если и ела, то явно через силу.
- Осторожнее, милая, осторожнее, - Зарна положила руку девоньки на миску. - Видишь, какая мисочка славная? Да в синей глазури, вот она, гладенькая. А цветочки, цветочки-то чуешь? Беленькие они.
Пальцы под рукой дрожали, но послушно ползли, запоминая. И то дело.
- Сейчас еще ложечку.
Зарна ловко подтерла полотенчиком жижу, сползавшую по бледному подбородку.
- А то давай и сама, вот так, - помогла ухватить ложку, цыкнула на глазеющих людишек и зашептала: - Не то горе, что глаз нету, а то, что без глаз жизни нету. А коли жить правильно научишься, то и глаза не надобны будут.