В главной палатке прозвучал выстрел. Закричала медсестра, слава богу, от страха, а не от боли.
- Ну, чтоб вас всех, - тоскливо пожаловался в никуда хирург и пошел смотреть, что случилось, с трудом переставляя затекшие ноги.
Раненых оказалось двое, оба в рваных черных комбинезонах. Один ходячий, достаточно молодой, а может быть, и не очень. Выяснить не представлялось возможным - все его лицо было покрыто засохшей коркой крови, на которой мутно краснели воспаленные глаза. Танкист размахивал пистолетом и нечленораздельно кричал, чего-то требуя. Второй раненый был плох, очень плох.
Поволоцкий неожиданно почувствовал, как он устал от всего этого. Мало ему врагов, раненых и прочей рутины, еще и ненормальный с оружием посреди госпиталя. Быстрым шагом он подошел к носилкам, сделал успокаивающий жест охране, взявшей на прицел безумца с пистолетом.
Молодой танкист вздрогнул, когда санитар, по знаку Поволоцкого, поднес к голове лежащего раненого кривой "садовый" нож. Шлемофон, разрезанный на куски, свалился на пол. Под шлемом был один огромный багровый синяк с сочащейся через треснувшую кожу кровью. Дыхание раненого соответствовало его виду - сиплое, неровное, рвущееся. На то, чтобы нащупать биение сонной артерии, ушло секунд двадцать. Пульс редкий, не чаще чем раз в две секунды, неровный, слабый - сердце вздрагивало, как будто невидимый связист отстукивал последнее "SOS".
- Скверно… - пробормотал хирург, его длинные чуткие пальцы легли на израненную голову. "Кости черепа подвижны под пальцами, как клавиши рояля", - так было написано в одном хорошем учебнике. Несведущему трудно понять, насколько сложно устроен человеческий череп - чудесное инженерное создание природы и эволюции, органичная комбинация множества костных пластин. Пальцы безошибочно подтвердили хирургу то, что уже сказали глаза и опыт. Человек на носилках, мужчина средних лет с нашивками корнета, был уже не жилец.
Поволоцкий встал, встряхнул кистями и молча качнул головой.
- Безнадежно. Часа два-три, даже Господь бессилен. Там уже ничего, кроме дыхательного центра, не функционирует.
- Н-не может б-быть! - Наконец-то первый танкист смог произнести что-то членораздельное, его голова мелко тряслась, рука тряслась еще сильнее, так что ствол пистолета ходил широкими кругами.
- Ложись, дурень, - устало посоветовал хирург. - А то сейчас загнешься от спазма.
- Лечи! - визгливо крикнул танкист, морщась от боли, засохшая кровь спадала с его лица черно-багровыми чешуйками.
- Он уже, считай, мертв, - терпеливо объяснил Поволоцкий. - Под черепом сплошная гематома. Сразу помогла бы срочная трепанация, при очень большом везении. Но уже поздно. Я могу удержать его на этом свете дополнительных часа четыре. Но в любом случае он умрет.
- За-стре-лю, - по складам проскрипел танкист. - Лечи, го-ворю!
Он был почти невменяем. "Почти" невменяем, а значит, оставалась кроха надежды, что все удастся решить без покойников. Хирург слишком устал, чтобы бояться, но ему очень не хотелось стрельбы в госпитале. А госпитальная охрана уже была готова положить обезумевшего солдата на месте.
- Хорошо, - сказал Поволоцкий. - Буду лечить. Только вот беда, я, может быть, смогу снять отек мозга и удержать его здесь на несколько часов дольше. Но… Трепанация, попробовать снять давление, катетер, гипертонический раствор соли в вену, противошоковое… Словом, час как минимум. Этот час мне придется отнять у другого больного. Пойдем, покажешь, у кого персонально стоит забрать лечение.
Раненый все так же стоял, раскачиваясь, как на палубе в хороший шторм, но пистолет рывками опускался все ниже и ниже, а на окровавленном лице все более явственно проступала обида. Настоящая детская обида и непонимание. Только теперь медик увидел, что его "собеседник" очень молод, наверное, ему и двадцати нет.
- А ты как хотел? - удивился Поволоцкий. - По-другому никак. Чтобы дать отсрочку ему, - хирург указал на носилки, - нужно у кого-то забрать. Я не буду решать, выбирай сам…
Корнет Арсений Вахнин умер через час с небольшим, он отошел тихо и безболезненно. Гедеон сидел рядом с телом, держал на руках его страшную, синюшно-багровую голову и не мог даже плакать. В душе была звенящая, мертвая пустота. У радиста проверили пульс, убедились, что не шоковый, выдали сантиграмм морфия подкожно. Далее его ждал пункт сбора легкораненых.
Наверное, следовало бы написать, что Александр Поволоцкий подошел, ободрил и утешил молодого бойца, так рано и так быстро ставшего настоящим ветераном… Но это было бы неправдой. Наступило раннее утро, и началась Битва. Страшное побоище, перед которым померкли все предшествующие сражения этой войны. Нелюдь использовала атомное оружие для прорыва фронта, имперские войска не остались в долгу, подрывая атомные фугасы на пути наступающей стальной армады. Рукотворные солнца изобильно всходили над горизонтом, как веселые праздничные фейерверки. Вместе с первыми залпами Битвы госпиталь захлестнула новая волна - раненых, обожженных, отравленных ядовитым дыханием радиации. И, конечно же, хирург очень быстро забыл о рядовом, в общем, случае в жизни его госпиталя.
"Однако мы ни в коей мере не можем согласиться с подобной трактовкой. Разумеется, общий перелом хода кампании и в целом всей войны совершенно справедливо ассоциируется с безмерно жестокой и кровопролитной схваткой на Смертном Поле, а также с самоотверженностью расчетов атомных мортир, прикрываемых бронепехотой полковника Зимникова. Однако следует понимать, что итог схватки был определен в том числе и "незначительными эпизодами" предшествующих суток. Танкисты, пехота, артиллеристы - все, кто вступал в безнадежные, зачастую самоубийственные локальные бои, предшествующие генеральному сражению на Поле, вносили свой вклад в общее дело, подготавливали общий результат. Они погибали, погибали с разгромным счетом, неся огромные потери, кратно превосходящие потери Врага. Но каждый "незначительный эпизод" распылял силы Черных Братьев, выводил из строя - пусть на краткое время - драгоценную технику, заменить которую было нечем. И, оценивая тотальное поражение танкового корпуса "Братьев", завершившее активную экспансию нацистского анклава в Восточную Европу, следует помнить "неучтенных" солдат, чей забытый подвиг незаметно подготовлял будущую победу".
Д. Шаинов, А. Буланов, "Железная элефантерия XX века"
Владимир Березин
ЧАСЫ СО СВЕТЯЩИМСЯ ЦИФЕРБЛАТОМ
Кто-то пнул меня в каблук, когда я лежал под трофейным "Опелем", разбираясь с его еще пока родной, а не разбавленной русским железом немецко-фашистской подвеской. Все давно ждали, что на Московском заводе малолитражных автомобилей пустят наш отечественный "Москвич" по его лекалам, но "Москвича" все не было, а вот "Опелей" навезли массу.
Когда меня стукнули по ботинку, я даже сперва не понял, что произошло. Никто из моих товарищей не позволил бы себе такого - у меня была репутация бешеного, которую я старательно поддерживал.
Прошло всего пять лет после войны, и психованных все еще боялись. Психованные были неподсудны - круче них были только инвалиды-самовары. Кстати, именно по образцу инвалидных каталок я придумал себе тележку на четырех колесах-подшипниках, на которой сейчас и лежал. Тележка так понравилась всем нашим, что я их потом наделал с десяток.
И теперь какое-то чмо пинало меня, на ней лежащего. Я выкатился из-под "Опеля" и снизу вверх уставился на человека, стоявшего против света.
Что-то в нем было знакомое, но что - я не понимал.
- Здравствуй, старлей. - Человек явно улыбался.
Точно, я его помнил. Смешная такая фамилия у него была. Фамилии я не помнил.
- Я сразу понял, что это ты, - сказал гость. - Видишь, как жизнь-то нас приподняла да бросила. Теперь ты мою машину чинишь.
Парня этого я помнил хорошо. В первый год войны я попал в батарею к самоходчикам. Артполк, отступавший сквозь маленький городок, обнаружил на местном заводе запас спирта.
Но спирт оказался метиловым. Это обстоятельство стало известно личному составу в тот момент, когда мы уже имели двенадцать трупов среднего командного состава и пять ослепших от отравления.
В трибунал вызывали и того парня, да по ходу дела стало понятно, что этот ефрейтор был мало в чем виноват. Скромный паренек из-под Пензы, он просто поднес канистры. Фамилия у него была еще такая смешная…
По моей линии там тоже ничего не было: никакие шпионы не подливали в кружки эту дрянь. Два десятка здоровых молодых мужчин сами чокались отравой. Ну, известно - за товарища Сталина, за маршала Тухачевского, за ракеты, без которых нам не жить.
Но ракеты и противотанковые гранатометы Курчевского нам не помогли, и мы драпали до Волги - пьяные и трезвые. Тогда этот парень здорово перетрусил, и я даже его успокаивал.
А потом я столкнулся с ним, уже ставшим танкистом, в Польше. Он уже надел погоны младшего лейтенанта, видимо, после краткосрочных курсов, и теперь командовал самоходкой.
Вторая встреча тоже была неприятной - линия фронта была рваной, как всегда во время наступления, и во время немецкой контратаки комполка со своим начальником штаба попали в плен. Как писали в официальных документах контрразведки, "гитлеровцы склонили его к предательству", по радио они дали приказ на отступление, и в этой сумятице немцы пожгли весь батальон в чистом поле.
Единственная уцелевшая самоходка была его, этого парня.
Он не получил приказа, потому что порвал шнур от наушников, и шесть часов маневрировал на своей машине, отстреливаясь, пока немцев не отбросили назад.