* * *
Сотрудник особого отдела, что проводил спецпроверку, молоденький младший политрук с опухшей щекой, встретил Григория нормально. В измене Родине с порога не обвинял, рукоприкладством не занимался, подписывать ложные показания не заставлял. Спросил анкетные данные, уточнил, когда и при каких обстоятельствах сбили самолет Дивина, мельком поинтересовался, может ли кто-нибудь подтвердить его слова. А потом стал обстоятельно читать показания сержанта с подробным описанием его пребывания на оккупированной территории, задавая время от времени уточняющие вопросы.
Экспат, правда, все время ожидал какого-то подвоха и потому был настороже, взвешивал каждое свое слово. Можно сказать, что подозрительное отношение к особистам было у него в крови еще с времен общения с имперскими контрразведчиками.
Особист, по-видимому, обратил на это внимание. В какой-то момент он отложил в сторону листки с показаниями Григория и "вечную" ручку, положил на стол ладони и недовольно поинтересовался:
- Скажите, Дивин, у вас есть причины скрывать от меня что-то важное? Может быть, вас завербовали гитлеровцы, заслали к нам с заданием от их разведки? Нет? Тогда какого черта, сержант?! Или ты думаешь, мне заняться больше нечем, кроме как вести тут с тобой психологические поединки? - Младший политрук налег грудью на стол и смотрел на летчика с нескрываемым бешенством. - Работы пруд пруди, а он тут выкобенивается передо мной, в молчанку играет! Смотри, Дивин, довыступаешься, я тебе такую резолюцию оформлю, что враз перед строем приговор зачитают и башку дурную продырявят. Понял?
- Понял, - нехотя ответил экспат. - Извините, товарищ младший политрук, больше не повторится.
- Очень на это надеюсь, - особист вдруг схватился за щеку и тихо застонал. - У, вражина!
- Зубы? - осторожно поинтересовался Григорий.
- Они, проклятые, - пожаловался младший политрук. - Застудил, не иначе, болят - спасу нет!
- Так вам к врачу надо, - сочувственно произнес сержант. Ему вдруг стало неудобно за свое поведение. В чем, собственно, виноват этот парнишка, выполняющий свою работу?
- Без тебя знаю, - мгновенно окрысился особист. - Где время для этого найти, если такие, как ты, постоянно ваньку валяют! - Он нервно достал из кармана наброшенной на плечи шинели пачку "Беломора", взял из нее папиросу и щелкнул самодельной зажигалкой. - Покуришь вот, и вроде чуть полегче становится. А потом опять как накатит, спасу нет.
- Можно мне тоже закурить? - попросил Григорий, жадно глядя на папиросы. - Мои-то кончились давно. А от махры горло дерет ужасно, да и кашель страшный. Меня тут пехотинцы угостили, так я чуть не сдох.
- Кури, - младший политрук подвинул к нему пачку.
Сержант взял ее в руки, поднес к лицу и с шумом втянул носом запах.
- Ленинградские. Фабрика имени Урицкого, - с удовлетворением произнес он. - Позвольте зажигалку вашу?.. Спасибо. Как там город, держится?
- Трудно, - тяжело вздохнул особист. - Но стоит, сражается. Недавно вот школы снова заработали. А в конце месяца, говорят, даже футбольный матч проведут, представляешь? - Младший политрук оживился и, казалось, даже забыл про свои болячки. - Вот люди!.. Не то что ты! - вызверился он вдруг с новой силой. - На сотрудничество с органами не идешь, правдивую информацию предоставлять отказываешься. Ох, чует мое сердце, подозрительный ты тип, сержант Дивин!
- Да я…
- Молчать! - особист побагровел. - Надоел хуже пареной редьки. Иди отсюда, чтоб глаза мои тебя больше не видели!
В полк сержант попал спустя неделю после того, как перешел линию фронта. На родной аэродром, где разместился 586-й ШАП, его подбросила попутная полуторка. И первым из знакомых, кто попался ему на глаза, оказался Рыжков.
- Гришка, черт, живой! - вихрем налетел он на несколько ошарашенного такой бурей эмоций экспата. - А мы уже похоронили тебя. Думали, немцы тебя схватили и шлепнули. Это ведь я тогда тебя прикрывал, когда ты на брюхо плюхнулся, видел?
- Отпусти, медведь, задушишь, - отбивался от товарища Дивин. - Хрен им, фрицам этим. Я от них в лесу укрылся. Пробовали погоню за мной организовать, но я отбился и ушел. Даже нескольких эсэсманов из "Мертвой головы" грохнул, - похвастался Григорий.
- Врешь! - не поверил Рыжков. - Это ж зверюги еще те!
- Да я тоже не пальцем деланный, - ухмыльнулся экспат. - Ладно, расскажи лучше, как вы тут?
Прорва сразу погрустнел.
- Трудно. Мы-то еще ничего, так втроем и летаем - комэск, Петрухин и я. Первую эскадрилью здорово пощипали - у них всего четверо "стариков" осталось. На днях, правда, пополнение прибыло, по три летчика в каждую из эскадрилий, но им еще учиться и учиться. Да и с машинами напряг. Механики колдуют, по окрестностям рыскают, со сбитых машин запчасти снимают.
- А ты, значит, у нас теперь весь из себя такой прям ветеран, - с ехидцей подковырнул приятеля Григорий.
- Ну, ветеран не ветеран, а восемь боевых вылетов имеется, - не на шутку обиделся Рыжков. - Еще два, и обещали к награде представить.
- Ладно, не обижайся, - примирительно сказал Дивин. - Ты куда сейчас?
- Известно куда, на ужин.
- Ага, понял. Я к Бате, доложусь, а потом тоже в столовую, - решил сержант. - Наших там предупреди.
- Не учи ученого, - сухо ответил Рыжков, еще, по-видимому, обижаясь на подколку. - Иди, вон как раз Хромов куда-то с Багдасаряном направились.
Григорий повернулся. Командир полка и правда шел вместе с комиссаром, что-то возбужденно объясняя тому. Дивин махнул товарищу и резво припустил вслед за ними.
- Ну вот скажи, сержант, в кого ты такой? - Хромов смотрел на замершего перед ним по стойке смирно экспата с болезненным любопытством. - На кой черт ты на спецпроверке выделывался? Знаешь, что в сопроводительных документах особисты написали?
- Не могу знать, товарищ майор!
- Дурень ты, дурень, - комполка расстроенно покачал головой. - А мы тебя за того сбитого "мессера" к ордену представили, старшего сержанта хотели дать, а ты вон как все повернул. На ровном месте умудрился обгадиться. Придется теперь к комдиву ехать, просить, чтоб он за тебя словечко замолвил. Бои идут страшные, каждый подготовленный летчик буквально на вес золота. В полку каждый день потери. Пополнение присылают едва обученное, им до боевого вылета, как отсюда до Китая раком. Вот объясни мне, зачем было нарываться на скандал с особым отделом? Что молчишь, язык проглотил?!
- Николай Дмириевич, а, может, мы ему задание какое-нибудь потруднее поручим? - вмешался в разговор молчавший до сих пор комиссар. - Предоставим, так сказать, возможность доказать делом, что он настоящий советский летчик. А что, результата командование требует, а обученных пилотов раз-два и обчелся.
- А что, это мысль! - оживился Хромов, зловеще улыбаясь и поглядывая на сержанта с нехорошим блеском в глазах. - У нас на завтра вылет на штурмовку немецкого аэродрома планируется - чуть ли не вся дивизия пойдет, вот и пошлем заодно со всеми и провинившегося. Ты как, Дивин, готов к полетам?
- Готов, товарищ командир!
- Вот и славно, на том и порешим. И попробуй мне только завтра хоть самую капельку напортачить, я тебя собственноручно под трибунал закатаю. Понял? - майор потряс кулаком перед лицом экспата. - Свободен!
Выйдя из просторной землянки комполка, Григорий перевел дух. Надо же, штурмовка аэродрома! Старожилы рассказывали, что из всех возможных заданий это, пожалуй, самое трудное. Да там у фрицев прикрытие такое, что мама не горюй! И зенитки в несколько эшелонов, и "мессеры" постоянно висят - хрен прорвешься.
Интересно, что за гадость про него особист написал, что Батя так взъелся? А, не все ли равно - неизвестно, удастся ли завтра в живых остаться.
- Вот он, я же говорил! - вывел его из тяжелых раздумий чей-то радостный крик. - Смотрите, какой угрюмый, не иначе фитиль Батя вставил!
Григорий обернулся. К нему подходили комэск Малахов, лейтенант Петрухин и техник Свичкарь. А чуть впереди несся возбужденный Рыжков. Экспат вдруг с удивлением отметил, что очень рад им. Неужели эти люди стали ему настолько близки? А ведь и правда, ответил он сам себе на этот вопрос. Может быть, дело еще не дошло до той степени доверия, что присутствовала в его отношениях с друзьями, оставшимися где-то там, в далекой Империи, но, несомненно, нынешние боевые товарищи для него совсем не безразличны. Парадоксально, но факт!
Дивин вдруг почувствовал, как в душе шевельнулось какое-то теплое чувство, словно там все еще находился тот подобранный на нейтралке котенок. И экспат с радостной улыбкой пошел навстречу летчикам, решительно выкинув из головы все тяжелые мысли, пожалев лишь вскользь, что оставил забавного зверька пехотинцам.