Что испытал Брокман при этом появлении, словами передать невозможно. Михаил видел, как гладкий сухой лоб Брокмана вдруг покрылся крупными каплями пота, капли слились, и пот побежал вниз, на глаза, а Брокман смотрел не мигая, и его неподвижный взгляд был пуст.
Михаил прикрыл за собою дверь и стал перед Брокманом в трех шагах. Так они стояли долго, не менее минуты. Наверное, если бы в это время раздался взрыв или к лицу Брокмана поднесли бы горящую спичку, он ничего бы не почувствовал, не услышал. Он был в шоке.
- Здравствуй, - сказал Михаил.
Брокман молчал. Михаил обошел его, сел на табуретку к столу. Брокман повернулся к нему, как манекен, и лицо у него было как у манекена.
- Ты меня узнаешь? - спросил Михаил.
- Мишле, - тусклым, совершенно без всякого выражения голосом сказал наконец Брокман. Он вспомнил фамилию, под которой Монах представил Михаила при их официальном знакомстве перед отъездом в Швейцарию. Настоящей фамилии Брокман, должно быть, так и не узнал.
- Садись, поговорим, - сказал Михаил.
Брокман послушно сел на койку, не сводя с него немигающих глаз. Михаил вынул из кармана сигареты - французские "Голуаз", крепкие, их он всегда предпочитал другим. Это была последняя пачка из привезенных им.
- Кури.
- Почему?.. - явно не услышав его, спросил Брокман. Понятно, что он хотел сказать: "Почему ты здесь?"
Михаил сказал:
- Я приехал домой.
Брокман наконец вышел из шока.
- Кто ты, Мишле? - спросил он почему-то шепотом.
- Советский разведчик.
- Ты работал на них?
- Говори нормально, - сказал Михаил. - Успокойся. Что-то ты сдавать начал.
- Ты советский? - Брокман никак не мог уложить это в своей голове.
- Я уже сказал: ты плохо соображаешь.
- Ох, кретины, какие кретины! - Облокотившись о колени, Брокман обхватил голову руками и застонал.
- Ты сейчас, как в Гштааде, - сказал Михаил. - Помнишь, когда увидел тех типов, от Алоиза?
Это подействовало на Брокмана так, словно ему дали понюхать нашатыря.
- Зачем тебя ко мне прислали? - подняв голову, спросил он совсем другим тоном, уже готовый к сопротивлению.
Михаил посмотрел на него, не скрывая презрения.
- По делу. Но я и сам бы тебя навестил.
- По-дружески? - усмехнулся Брокман.
- Ты, оказывается, еще и свинья, - сказал Михаил. - Память у тебя хорошая, а Гштаад забыл?
- Спасибо хочешь услышать?
- Тебя бы уже давно черви съели, но я не об этом. - Михаил прикурил сигарету от зажигалки, затянулся раз, другой. Он хотел быть поспокойнее. Оторвал от пачки кусок плотной обертки, свернул на пальце кулечек - для пепла. И сказал: - Помнишь, ты рассказывал в Гштааде, как людей на тот свет спроваживал?
- Я врал, фантазировал, - зло ответил Брокман.
- Может, и так. Но про старика, которого железкой в висок, - это ты не врал. Фамилию его не помнишь?
Брокман не понимал, почему вдруг речь зашла о каком-то старике, которого он когда-то убрал между делом и давно забыл о нем и думать и фамилию которого действительно не мог вспомнить. А когда Брокман чего-нибудь не понимал, он сразу терял почву под ногами. Он не знал, что говорить этому Мишле, который оказался совсем не Мишле.
- Я тебе напомню, - сказал Михаил. - Фамилия старика была Тульев, Александр Тульев. Это мой отец.
Брокман помолчал, соображая, и снова сник.
- Но это чистая случайность… я же не знал…
- Скотина.
Последнее слово Михаил произнес тихо, как будто не для Брокмана, а для себя. И он совсем не ждал того, что произошло дальше.
Брокман повалился на койку, закрыл лицо руками и заплакал. Он всхлипывал, плечи его вздрагивали.
Михаил встал и начал ходить между столом и дверью, время от времени взглядывая на Брокмана, на его вздрагивающие плечи. Он был взволнован. Когда плачут такие, как Брокман, - это не пустяк, это не всякому дано увидеть. Не потому он лил слезы, что ему напомнили о давнем преступлении. Что для него какой-то старик, хотя бы и оказавшийся отцом человека, спасшего ему жизнь? Так, частный случай. Над всей своей изломанной, страшной жизнью плакал Брокман. И, как тогда, в курортном городке Гштааде, Михаил почувствовал к нему странную, смешанную с презрением, горькую жалость. И вновь, как тогда, подумал, что сам мог бы попасть в такое положение, не окажись к нему судьба чуть милостивее. Михаил остановился перед койкой. Брокман теперь не всхлипывал, он только тяжело дышал.
- Не раскисай, - сказал Михаил.
Брокман повернулся и лег лицом в подушку.
- Я не квитаться с тобой пришел, - сказал Михаил. - Дело есть.
- Говори, - совершенно спокойно, без всякого надрыва, отозвался Брокман.
- Ты напрасно молчал на допросах.
- Я не молчал.
- Но главного не говорил.
- Не знаю, что главное.
- Врешь.
- Чего ты хочешь? - Брокман сел. Лицо его было очень усталым.
- Имей в виду: если человек добровольно сознается во всем на следствии, суд это учитывает.
- При чем здесь суд?.. Тебя послал тот, который меня допрашивал?
- Да.
- Ему нужен мой тайник, понимаю.
- Не только.
- Ладно. Пусть вызовет.
Брокман в присутствии Павла Синицына рассказал Маркову все, о чем умалчивал раньше, - и о тайнике, заложенном в лесу, и о том, что передал дипломату в сигаретной коробке пленку со снимками, сделанными в квартире академика Нестерова и в районе села Пашина, и со схемой местности, на которой помечен тайник.
В конце его долгого рассказа Марков задал Брокману несколько вопросов.
- То, что вез Воробьев, нужно было там же спрятать или в другом тайнике?
- Где-нибудь недалеко. Но ни в коем случае не вместе. Я выбрал там подходящую точку. На схеме она тоже отмечена.
- Дипломат понадобился, потому что вы лишились рации?
- Пленку я все равно обязан был передать. У меня остался дубликат.
- Где он?
- Дома у Стачевской. Надо показать, сами не найдете. Там и письмо Суховой.
- Дипломат вам нужен был лишь для этого?
- Нет. Когда пропала рация, оставалась связь только через него. Было бы радио - не было бы открыток и всех этих телефонных переговоров.
- Если бы все сошло благополучно с Воробьевым - что дальше?
- Шестого июля Стачевская позвонила бы по телефону.
- Дипломат и так знал, что Воробьев взят. У Воробьева был билет на самолет, его группа улетела пятого ночным рейсом.
- Звонок был обязателен в любом случае. Раз не позвонила - значит, взяли и ее.
- Стало быть, и вас?
- Мой контрольный срок - десятое июля.
- Тоже звонок?
- Да.
- А потом?
- Потом бы меня списали.
- Видите, что вы наделали своим молчанием.
- Виноват.
Марков посмотрел на часы - было без четверти девять. Начинало смеркаться.
- Найдете тайник ночью?
- Могу, - сказал Брокман.
Марков отправил его в камеру, предупредив, что скоро за ним придут.
- Да-а, Владимир Гаврилович, если бы этот подлец сразу все выложил, шестого июля можно было бы сочинить хороший сюжет, - сказал Павел.
- Ты-то уж, пожалуйста, без "если бы". - Не скрывая досады, Марков бросил на стол карандаш, который вертел в пальцах. - Сколько езды до Пашина?
- Тогда мы добрались за час с небольшим.
- Семенов еще здесь?
- Домой вернулся.
- Захвати кого-нибудь. Поезжай с Брокманом. Проверь. Если тайник цел - не нарушайте. Отбери одну батарейку. Завтра с утра организуй там наблюдение.
- Слушаюсь, Владимир Гаврилович.
- На обратном пути заедете к Стачевской, возьмете пленку.
- Понял, Владимир Гаврилович. Может, Михаила пригласить?
- Ты же Марию вызвал.
- Они с Сашкой еще не приехали. Завтра утром.
- Ну, как знаешь… Только захочет ли он…
- Захочет, Владимир Гаврилович.
Тайник Брокмана оказался в целости, Павел убедился в этом и оставил все, как было, взяв только одну батарейку - для анализа.
У Маркова не было уверенности, что кто-то обязательно явится за спрятанными батарейками. Но он надеялся на это.
Что давало надежду? Он рассуждал просто. Главное: со стороны тех, кто все это организовал, было бы неразумно оставлять содержимое тайника на произвол судьбы.
Однако изъятие батареек связано с риском: можно попасть в засаду.
Ставя себя на место противника, Марков пытался определить, какие соображения перевесят. И получалась такая картина. Во-первых, раз они послали Воробьева, значит, считали, что до пятого июля Брокман не был известен советской контрразведке. Во-вторых, арестованный Брокман не станет сообщать о тайнике - это равносильно самоубийству. Никаким иным путем о существовании тайника чекисты узнать не могут.
В общем, исходя из этого, надежду свою Марков не считал беспочвенной.
Господин с симпатичной таксой до 2 августа никуда из пределов Москвы не выезжал. 2-го он отправился за город, но совсем не в том направлении, где его ждали, - по Минскому шоссе. С ним в машине, кроме таксы, была молодая женщина. Километрах в пятидесяти от города они съехали на проселок, оставили машину и немного погуляли. А потом вернулись в Москву.