Участки-контроллеры обнаружились у всех людей, вне зависимости от личных качеств, и работали совершенно одинаково. У самого безжалостного убийцы происходили те же процессы, что и у праведника. Совершив дурной поступок, человек бессознательно стремится причинить себе боль. Но тело, не желая получать наказание, вырабатывает иммунитет к совести. У психопатов он оказался абсолютным.
Необходимо было помочь мозгу наказывать тело за проступки. С этим отлично могли справиться ДНК-нанороботы, если бы кто-то рискнул поставить такой эксперимент. И Готфрид решился.
Несмотря на истерию, нагнетаемую вокруг свободы совести, опыт прошёл не просто хорошо – блестяще! Участники, из числа заключённых, оказались полностью социально адаптированы. Они всё еще могли врать, воровать, но не хотели. Просто не хотели! Наоборот, осознали прелесть хороших поступков. Шустрые наниты, воспринимая команду из Бумеранга, имитировали все синдромы "мук совести" и "социального поглаживания", становясь естественной частью личности. Число повторных арестов стремительно снижалось, и все – все! – они были по добровольным признаниям.
Тогда же доработали систему "возврата" провинности. Общественное или индивидуальное возмездие, снимающее чувство вины.
Когда усовершенствованный Бумеранг начали устанавливать первым гражданским, люди неохотно шли на процедуру трепанации – и это понятно, но зато каким доверием пользовался человек с искусственной совестью! Кто откажется нанять сотрудника, который работает вовсе не за страх? А уж в политике… Только представьте, какой поддержкой будет пользоваться кандидат в президенты, который не даёт пустых обещаний! Тогда же ввели вторичные индикаторы – чтобы издали было заметно.
– В общем, как ни посмотри, а без Бумеранга теперь никуда.
– А если у него будет заячья губа? – Айна не дала себя сбить с толку.
– Зашьём, – сухо ответил я.
– Ну а…
– Если вы ставите ребенку Бумеранг, то, что бы ни случилось при родах, мы будем лечить его, как своего собственного, – проникновенно сказал психиатр, – то есть если бы наш ребёнок родился в вашей деревне. Не наш общий, конечно…
Юкка хмыкнула, и в этот момент распахнулась дверь. В кабинет ворвалась ночная сиделка из местных. Чепец, каким-то образом приколотый к облаку её кудряшек, бессмысленно болтался сбоку.
– Доктор! Там мальчик… ему совсем худо. Я за вами! Надо бежать, доктор!
Я не сразу понял, о чём речь. Местные с какими только болячками не обращались, хотя стандартный медцентр в округе имелся. В конце концов мы смирились – вакцины у нас были, почему бы не помочь населению? Доброе дело.
– Что там такое? С чем пришёл твой мальчик?
– Доктор, да младенчик же! Вчерашний. Скорее, доктор! Он синий весь и…
Не дослушав, я вскочил и бросился в реанимацию.
Накануне была десятая установка на ребёнке, и делал я её, считай, в одиночку. Второй хирург – Саманья – подхватил местную лихорадку, но я не стал откладывать трансплантацию.
Отголосок вчерашней эйфории ещё щекотал где-то в груди. Я сделал хорошее дело, и мой Бумеранг не скупился на удовольствие. Ради этого я и пошёл на риск. А теперь из-за моей самонадеянности умирает ребёнок…
Нет-нет, всё могло быть не так страшно – местные склонны к панике. И то, что я решился оперировать в одиночку, ничего не меняет! Я ведь никогда не совершал ошибок. Вчера же всё прошло хорошо. Может, что-то случилось в реанимации? Могло произойти что угодно, тысячи объяснений, сотни причин!
Но я уже чувствовал, как у меня горят щёки.
Через два часа всё закончилось. Юкка прекратила реанимацию и собирала аппаратуру, не глядя в мою сторону. Мальчик умер.
Ничего особенного я ещё не чувствовал. Чем сильнее проступок, тем дольше шоковый период. И потом, где доказательства моей вины?!
– Может, врождённые отклонения? – эхом отозвалась Юкка. – Надо бы послать в институт на подтверждение.
– Да-да…
– И вам бы следовало поехать самому. Пусть на месте и заменят Бумеранг.
– Да, конечно…
Я смотрел на миниатюрного, почти незаметного паучка, извлеченного из головы мальчика. Такой крошечный, он бывает только сразу после установки. С годами наниты надстраивают Бумеранг. Интересно, какого размера мой собственный?
– Может, попался бракованный? Вам стоит его с собой взять. Как доказательство.
– Да, конечно.
Конечно, мог попасться бракованный Бумеранг. А ещё возможно это злой дух Вулу не позволил чужеродному аппарату захватить власть над мозгом маленького, чёрненького, как уголёк, мальчика. Юкка быстро накрыла тело стерильной пелёнкой. После чего с размаху лягнула меня по коленке. Ужасно больно, но я всё-таки улыбнулся:
– Юкка, это бесполезно.
– Знаю, босс. Просто… хоть немного лучше будет.
Она права, маленькая Юкка. Искупить персональное преступление можно только полноценной местью со стороны потерпевшего. Но облегчить муки совести возможно. Почему же мне кажется, что ей просто хотелось меня ударить – за ту утреннюю оплеуху? Какая глупость в голову лезет. И как не вовремя.
– Ты умница. Я свяжусь с институтом – пусть высылают вертолёт. Приберёшься тут? Я хотел сказать…
– Тело упакуют и приготовят к перевозке. Прибор тоже.
– Да, да, именно. Молодец…
Казалось, нужно ещё что-то сказать или сделать. Но я не придумал что и, прихрамывая, побрёл в кабинет.
"…понимаю тебя. Я, как и ты, родился и вырос в мире, где каждый человек сам виноват в своих муках. Но разве имеет значение, насколько справедливым было возмездие, если пострадал твой любимый? Если пострадал ты сам?"
Разгоревшийся на щеках пожар спустился на шею, а потом и на грудь. Ручной индикатор ритмично вспыхивал алым, но, несмотря на это, меня сковывала какая-то апатия. Точно всё происходило не со мной. Потянуло прилечь…
Да что происходит-то? Какая беспечность! Скоро начнутся первые приступы, а ещё столько нужно сделать. Встряхнувшись, я быстро отправил в институт все документы и отчёты по вчерашней операции, одновременно дозвонившись до куратора. Выслушав мой сбивчивый рассказ, Нео Векеса подытожил:
– Кажется, тебе требуется помощь.
– Разумеется, требуется!
– Ну что ж. Я отправлю твоё дело в следственный комитет. Об этом не беспокойся. Но пока всё выяснится, пока ты доберешься сюда… как ты себя чувствуешь?
– Как? – Я чуть не засмеялся. – Будто слон на грудь наступил!
– Ну, это всё цветочки. В общем, чтобы ты продержался, я тебя увольняю. Без отчислений, ясно?
У меня перехватило дыхание.
– Эй, ты чего молчишь? Слышал меня?
– Да, – давление в груди чуть ослабло, – да, всё хорошо.
– Тогда до встречи. Если что-то ещё случится – звони. Я буду держать тебя в курсе. – Нео помолчал и вдруг ни с того ни с сего добавил: – Помнишь, как ты Хамази на последнем курсе завалил? Как же я тогда на тебя злился…
– Так то сколько лет назад было?
– Пять. Пять лет. Ну ладно, до связи.
– До связи.
Я отключил доисторический аппарат. Вроде бы всё устроилось, остаётся только ждать.
Хамази… сын куратора. Его дрожащая рука над билетами была залита ярким розовым светом наручного индикатора. Не знаю, что он там натворил, но я-то действовал по справедливости. И почему Нео об этом вспомнил? Неважно.
Что ещё нужно сделать? Я огляделся – бетонный коробок для защиты от непогоды, совершенно не похожий на мой городской кабинет с солнечными панорамными окнами. Ну почему, почему я не остался в уютном мирке из стекла и пластика, тёплом, почти стерильном. Там нет лихорадки и второй хирург всегда рядом. Любой проступок сразу делится на всю клинику, и не нужно получать увольнение, чтобы продержаться до суда. Мама всегда говорила, что я не ценю то, что имею. Также она говорила, что я плохо кончу. Как сейчас вижу её лицо, когда оказывалось, что я вляпался в неприятности, – удовольствие от осознания собственной правоты боролось с раздражением. И часто побеждало. Наказание – первая справедливость, которую познают дети. Я почти уверен, что какая-то часть мамы получала удовольствие от этого процесса. После переезда в общежитие я почти не общался с ней. Стоит ли теперь начинать.
Итак, звонить мне больше некому, а попытки вспомнить прошедшую операцию и что в ней пошло не так, отзываются тошнотой.
Страшная вещь – всё, что я испытываю сейчас, – это скука. Тоскливая, ноющая, как на пресловутых экзаменах, когда сидишь в очереди и не знаешь, чем себя занять.
Я открыл бар и тут же закрыл – алкоголь способен исказить информацию о моём состоянии. Нестандартной работы Бумеранга мне только не хватало.
Скучно. Мутит. Интересно, это психокорректор или мои собственные нервы? Я стал выдвигать и вновь с грохотом возвращать на место бесчисленные ящики рабочего стола. В четвертом или пятом из них лежал предмет, который с первого взгляда показался мне незнакомым. Две чёрные пересечённые ленты и странной формы чехол. Вытащив всё это, я усмехнулся. Неудивительно, что я его не опознал. Даже фильмы с таким оружием уже не показывают.
Когда на третий день работы мне притащили револьвер, я испугался, что в деревне идут войны группировок. Перед отъездом нас стращали сказками про диких людей из джунглей. Но оказалось, то был раритет, бережно хранимый трофей и единственное, чем семья могла возместить мне лечение их дочки. Отказаться почему-то не пришло в голову.
Разглядывая подарок, я не сразу обратил внимание на робкий стук в дверь. Но он повторился, и гораздо настойчивей, а потом раздался такой грохот, что я чуть не выронил оружие.
– Да что такое-то? – Я открыл дверь, которую, оказывается, успел запереть.