27
Они ужинали втроем за одним столиком – Кравцов, Оловянников и Али-Овсад. Старый мастер жевал ростбиф и рассказывал длинную историю о том, как его брат-агроном победил бюрократов Азервинтреста и резко улучшил качество двух сортов винограда. Кравцов слушал вполуха, потягивал пиво, посматривал по сторонам.
– На днях, – сказал Оловянников, когда Али-Овсад умолк, – я стал невольным свидетелем такой сцены. Токунага стоял у борта – видно, вышел подышать свежим воздухом. Мне захотелось его незаметно сфотографировать, и я принялся менять объектив. Вдруг вижу: японец снял с запястья какой-то браслет, посмотрел на него и бросил за борт. Тут как раз Морозов к нему подошел. "Что это вы кинули в море, Масао-сан? – спрашивает. – Не Поликратов ли перстень?" Токунага улыбается своей грустной улыбкой, отвечает: "К сожалению, нет у меня перстня. Я выбросил магнитный браслет…" Ну, знаете эти японские браслеты, их носят многие пожилые люди, особенно гипертоники…
– Слышал, – сказал Кравцов.
– Да, вот так, – продолжал Оловянников. – Морозов стал серьезным. "Не понимаю, – говорит, – вашего хода мыслей, Масао-сан. Вы что же, полагаете, что нам не удается…" "Нет, нет, – отвечает Токунага. – Мы, конечно, вернем магнитам их свойства, но не знаю, дождусь ли я этого…" "Ну зачем вы так…" Морозов кладет ему руку на плечо, а тот ему говорит: "Не обращайте внимания, Морозов-сан. Мы, японцы, немножко фаталисты".
– А дальше что? – спросил Кравцов.
– Они ушли. Он, видимо, и вправду неизлечимо болен, Токунага…
– Да, – сказал Кравцов. – Не очень-то веселая история.
Некоторое время они молча ели.
– Что это за пигалица с седыми усами? – вполголоса спросил Кравцов, указав движением брови на маленького человечка, который ужинал за столиком Морозова.
– Эта пигалица – профессор Бернстайн, – ответил Оловянников.
– Вон что! – Кравцову стало неприятно из-за "пигалицы". – Никак не думал, что он…
– Такой немощный? А вы читали в американских газетах, как он вел себя в Принстоне? Он забаррикадировался в своей лаборатории и создал вокруг нее мощное электрическое поле. Он получал энергию от электростатического генератора, который вращался ветродвигателем. Бандитов затрясло, как в пляске святого Витта, и они поспешили убраться. Все шесть дней он просидел в лаборатории с двумя сотрудниками, на одной воде. Вот он какой.
– Все-то вы знаете, – сказал Кравцов.
– Профессия такая.
– Между прочим, Чулков рассказывал, что вы извлекали из него различные сведения обо мне. Зачем это?
– Болтун ваш Чулков. Просто я интересовался, как вы подавляли мятеж.
– Ну уж – "мятеж", – усмехнулся Кравцов.
– Он про тебя писать хочет, – вмешался Али-Овсад. – Он хочет писать так: Кравцов стоял возле Черный столб…
Оловянников со смехом протянул мастеру руку, и тот благосклонно коснулся пальцами его ладони.
– Целый месяц крутимся вокруг Столба, – сказал Кравцов. – Наблюдаем, измеряем… Осторожничаем… Надоело. – Он допил пиво и вытер губы бумажной салфеткой. – Действительно, трахнуть его, дьявола, атомной бомбой…
Морозов оглянулся, мельком взглянул на Кравцова. Услышал, должно быть. В тускловатом свете керосиновых ламп седина его отливала медью.
Кельнер-японец неслышно подошел, вежливо втянул воздух, предложил мороженое с фруктами.
– Благодарю, не хочется, – Кравцов поднялся. – Пойду Макферсона проведаю.
Али-Овсад посмотрел на часы.
– Через час Брамульян придет ко мне чай пить, – сказал он. – Один час времени есть.
– Приохотили вы его, однако, к чаю, Али-Овсад, – засмеялся Оловянников.
– Мы с Брамульяном в воскресенье будем джыз-быз делать. Мне повар обещал кишки-мишки от барана.
– Вы идете к Макферсону? – спросил Оловянников. – Разрешите, я тоже пойду.
28
Несколько дней назад врач разрешил Уиллу двигать руками и поворачиваться с боку на бок. Нет-нет да искажала гримаса боли его лицо, и нижняя челюсть как-то особенно выпирала, и Норма Хемптон в ужасе бежала за врачом.
Но все-таки опасность, по-видимому, миновала.
Уилл лепил из пластилина фигурки, а когда лепить надоедало, просил Норму почитать газеты или излюбленные "Записки Перигрина Пикля". Он слушал, ровно дыша и закрыв глаза, и Норма, взглядывая на него, не всегда могла понять, слушает ли он, или думает о чем-то своем, или просто спит.
– Как только ты поправишься, – сказала она однажды, – я увезу тебя в Англию.
Уилл промолчал.
– Как бы ты отнесся к мысли поселиться в Чешире, среди вересковых полей? – спросила она в другой раз.
Надо было отвечать, и он ответил:
– Я предпочитаю Камберленд.
– Очень хорошо, – сразу согласилась она. И вдруг просияла: – Камберленд. Ну, конечно, мы провели там медовый месяц. Боже, почти двадцать пять лет назад… Я очень рада, милый, что ты вспомнил.
– Напрасно ты думаешь, что я вспоминаю медовый месяц. Просто там скалы и море, – сказал он спокойно. – Почитай-ка мне лучше эту дурацкую историю о черепахах.
И Норма принялась читать роман "Властелины недр", печатавшийся с продолжением в "Дейли телеграф", – нескончаемый бойкий роман о полчищах неких огненных черепах, которые вылезли из земных недр и двинулись по планете, сжигая и губя все живое, пока их предводитель не влюбился в прекрасную Мод, жену торговца керосином.
Страсть огнедышащего предводителя как раз достигла высшего накала, когда в дверь постучали и вошли Али-Овсад, Кравцов и Оловянников.
– Кажется, вы правы, Уилл, – сказал Кравцов, подсаживаясь к койке шотландца. – Надо перерезать Столб атомной бомбой.
– Да, – ответил Уилл. – Атомная бомба направленного действия. Так я думал раньше.
– А теперь?
– Теперь я думаю так: мы перережем Столб атомным взрывом, и магнитное поле придет в норму. Но Столб все равно будет лезть и снова достигнет ионосферы. Снова короткое замыкание.
– Верно, – сказал Кравцов. – Как же, черт возьми, его остановить?
– Наверно, он сам остановится, – сказал Али-Овсад. – Пластовое давление выжмет всю породу – и остановится.
– На это, Али-Овсад, не стоит рассчитывать.
– Позавчера, – сказал Оловянников, – журналисты поймали Штамма в салоне, зажали его в углу и потребовали новостей. Конечно, ничего выведать не удалось, – просто железобетонный человек, – но зато он стал нам излагать свою любимую теорию. Вы слышали что-нибудь, Саша, о теории расширяющейся Земли?
– Кое-что слышал – еще в институте были у нас споры.
– Очень странные вещи говорил Штамм. Будто Земля во времена палеозоя была чуть ли не втрое меньше в поперечнике, чем теперь. Это что – серьезно или дядя Штамм шутит?
Кравцов усмехнулся.
– Не говорите глупостей. Лев. Штамм скорее… ну, не знаю, укусит вас, чем станет шутить. Есть такая гипотеза – одна из многих. Дескать, внутреннее ядро Земли – остаток очень плотного звездного вещества, из которого некогда образовалась Земля. Ядро будто бы все время разуплотняется, его частицы постепенно переходят в вышележащие слои и… ну, в общем расширяют их. Все это, конечно, страшно медленно.
– Вот и Штамм говорил, что внутри Земли возникают новые тяжелые частицы
– протоны и нейтроны, кажется, – и наращивают массу Земли. Но откуда берутся новые частицы?
– В том-то и вся сложность вопроса, – сказал Кравцов. – Я сейчас уж не очень помню, а тогда мы бешено спорили об этой гипотезе; у нас одно время преподавал ученик ее автора – Кириллова… Откуда берутся новые частицы?.. Помню разговор о взаимном переходе поля и вещества, качественно разных форм материи, этот переход и создает впечатление… как бы рождения вещества. В общем, тут совместное действие гравитационного, электромагнитного и каких-то других, пока неизвестных полей… Что говорить, только единая теория поля открыла бы нам глаза.
– Уж не хотите ли вы сказать, мистер Кравцов, – раздался насмешливый голос шотландца, – что наш дорогой Столб состоит из протонного или нейтронного вещества?
– Нет, мистер Макферсон. Я просто припоминаю гипотезу, которую исповедует наш дорогой Штамм.
– А вы что исповедуете?
– Гречневую кашу, Уилл, вы же знаете. – Кравцов взял со стола и повертел в руках пластилиновый самолетик. – Я смотрю, в вашем творчестве появилась новая тематика.
– Дайте-ка сюда. – Макферсон отобрал у него фигурку и смял ее в комок.
– Все-таки хорошо, Уилл, что вы стали буровым инженером, а не скульптором, – заметил Кравцов.
– Вы всегда знаете, что хорошо, а что плохо. Всезнающий молодой человек.
– Вот не думал, что вы обидитесь, – удивился Кравцов.
– Чепуха, – сказал шотландец. – Я не обижаюсь, парень. Мне только не нравится, когда вы лезете в драку с американцами.
– Вовсе я не лез, Уилл. Не такой уж я драчливый.
Помолчали немного. Мигало пламя в керосиновой лампе, по каюте ходили тени.
– Я много спать теперь хочу, – сказал вдруг Али-Овсад. – Раньше мало спал. Теперь много хочу. Наверно, потому, что магнитное поле неправильное.
– Теперь все можно валить на магнитное поле, – улыбнулся Кравцов. – Или на гравитационное.
– Гравитация, – продолжал Али-Овсад. – Все говорят – гравитация. Я это слово раньше не знал, теперь – сплю и вижу: гравитация. Что такое?
– Я же объяснял, Али-Овсад…
– Ай, балам, плохо объяснял. Ты мне прямо скажи: тяжесть или сила? Я землю много бурил, я знаю: земля большую силу внутри имеет.
– Кто же спорит? – сказал Кравцов.
– Недаром в русских сказках ее почтительно называют "мать – сыра земля", – заметил Оловянников. – Помните, Саша, былину о Микуле Селяниновиче?
– Былина? Расскажите, пожалуйста, – попросил Уилл.