- Н-нет… Нет-нет, он с Валькой остался, она тогда совсем малышка была, годика три… или четыре… Так вот что самое странное тогда случилось. Я устала, да и опьянела сильно, и присела отдохнуть на диван. И сейчас же ко мне подсел Воронцов. Сел рядом, как сейчас помню, руки на коленях сложил и негромко говорит мне, на меня глядя: "Вы не беспокойтесь, Вера Фоминична, с гландами у вас всё обойдётся благополучно". Я так глаза и вытаращила. С гландами у меня действительно с самого детства было не в порядке, последние годы я всё собиралась оперироваться, да не решалась, но ему-то откуда про это знать? Я его спрашиваю: "Откуда вы знаете про мои гланды?" Вот тут он ко мне наклонился и говорит чуть ли не шёпотом: "Я о вас, Вера Фоминична, ещё и не то знаю. Например, что есть у вас очаровательная родинка на…" И называет, простите, местечко на теле, которое и родному мужу не часто показываешь. Я обмерла, рот разинула, не знаю, то ли пощёчину ему дать, то ли ещё что, а он встал и ушёл. Совсем ушёл с вечеринки…
- Но родинка есть?
- В том-то и дело, что есть… И на том самом месте!
- И с гландами благополучно обошлось?
- Прекрасно обошлось. Хотите верьте, хотите нет, но я как-то сразу бояться перестала и буквально через неделю пошла на операцию. И всё вышло как по маслу… Скажите, товарищ следователь, вот вы, я вижу, Воронцовым и после смерти занимаетесь. Вы тоже думаете, что он был вроде как бы колдун или ясновидец?
- А сами вы как думаете, Вера Фоминична? Я ведь его живого в глаза не видел, а вы с ним худо-бедно почти два десятка лет бок о бок в одном учреждении, наверняка общались, разговаривали. У вас какое сложилось впечатление?
- Не знаю даже, что сказать… Сказать правду, мы больше и не общались никогда. Разве что по работе. А так встретимся в коридоре или в буфете - "здравствуйте", "привет", - только и всего. Хотя, конечно… Действительно, два десятка лет прошло, чего только не случилось за это время, многое забылось, а я его на той вечеринке как сейчас вижу.
- И он с тех пор так ни разу с вами и не заговорил?
- Ни разу. Наверное, чувствовал…
- Что?
- Да ведь боялась я его, товарищ следователь! Как чумы боялась. Как дети буку боятся. Когда Валька рассказала мне, что сошлась с ним, я неделю тряслась от горя и страха. Сейчас смешно вспомнить, но рвалась даже заявить в партком, в милицию, ещё Бог знает куда. Хорошо ещё, что муж меня удержал. Здорово бы это получилось: старый злодей совратил бедную девочку, а бедной девочке двадцать третий год миновал…
- Кстати, а как Валя восприняла смерть Воронцова?
- Вы знаете, удивительно спокойно. Ни слова, ни слезинки… Возможно, не так уж и любила.
- Возможно… Скажите, Вера Фоминична, вас никогда не прозывали таким словечком - Нэко-тян?
- Нэко-тян? Нет, впервые слышу. Что это такое?
- Это слово японское. "Кошечка" значит.
- Кошечка… Меня мама в детстве звала Кошечка…"
- Вот всё по Самохиной, - сказал Варахасий. - Впечатляет?
- Впечатляет, - проговорил Алексей Т. - Интересно, где это была у неё родинка?
- Пошляк, - с отвращением сказал Варахасий.
- Извини. Я пошутил. Читай дальше.
Варахасий пошелестел бумагами.
- А дальше у нас пойдёт дочка Самохиной, - сказал он. - Валентина Мирленовна. Очаровательная особа, доложу я тебе. Ну-с, с нею я беседовал с первой, она сама вышла на меня - с просьбой вернуть её вещи, оставшиеся на квартире у Воронцова. Тут мы и побеседовали. Читаю:
- "Как мы с ним познакомились? Очень просто и вообще-то довольно случайно. В октябре… нет, в ноябре прошлого года начальство приказало мне срочно отрецензировать справочник по австрийской системе патентования. А я по-немецки ни в зуб ногой, в институте учила английский, но это было первое мне серьёзное задание на работе, да и самолюбие играло. Ну, обложилась словарями, поползла по тексту, день корплю, другой, и всё на первой странице… Нет, думаю, ничего у меня так не выйдет. Стала думать, что делать. Перебрала всех друзей и знакомых - как назло, никого с немецким. Кто с английским, кто с испанским, один даже с эсперанто, а с немецким ни одного. Тогда решила я подключить родителей: может быть, у них есть кто-нибудь. Вышла к ним, а у мамы - помнится, была суббота - гости, две пары из её института. Так и так, говорю, товарищи, помогите бедному ребёнку, срочно нужен знаток немецкого языка. Да ничего проще, кричат, у нас Воронцов отлично немецкий знает, Никита Сергеевич… И тут же дядя Сева достаёт записную книжку и даёт мне его домашний телефон. Мама было на дыбы, не смей, дескать, беспокоить человека, но они её заговорили, что Воронцов - мужик добрый, что ему ничего не стоит и прочее. Ну, а я - в прихожую, к телефону. Позвонила, назвалась, сказала, по какому делу вторгаюсь в его домашний покой. Он помолчал несколько секунд и очень спокойно, негромко так сказал: "С удовольствием помогу вам, Валя. Я свободен, можете приехать хоть сейчас…" - и продиктовал адрес. И я тут же к нему поехала.
- И помог он вам?
- Не помог - сам всё сделал. Когда я два дня спустя после работы к нему поехала, как мы условились, рецензия была готова - напечатана в двух экземплярах, всё честь по чести. Я его благодарить, а он головой покачал и сказал: "Не надо, Валя, это я в своих интересах, чтобы нам с вами сегодня не работать, а шампанское пить…" И глаза у него были в тот момент необыкновенные - грустные и какие-то сияющие, я таких ни у кого ещё не видела. Наверное, в тот момент я в него и влюбилась. Что ж, я - человек решительный. Прямо при нём сняла трубку и позвонила домой, что буду ночевать у подруги.
- Любовь с первого взгляда, так сказать…
- Это что, ирония?"
(Варахасий прервал чтение.
- Я уже доложил тебе, - сказал он, - что эта девица оказалась очаровательной особой. И говорила она со мной охотно, словно только и ждала случая выговориться. А когда я сострил насчёт любви с первого взгляда, лицо её исказило бешенство. То есть это я говорю - исказило, на самом деле оно осталось прекрасным.)
- "Это что - ирония?
- Какая уж тут ирония, Валентина Мирленовна, избави Бог…
- Вы его не знали… Да и никто его не знал, даже самые близкие приятели. Одна только я знала, потому, наверное, что он был первым в моей жизни мужчиной. Я его любила без памяти. Хотя с самого того вечера знала, чувствовала, что не надолго мне это счастье…
- Он вам сказал, что скоро умрёт?
- Ерунда! Не мог он мне этого сказать. Он был здоров, он был совершенно здоров и невыразимо нежен… Мать никогда не была со мной так нежна, как он. Только однажды…
- Что?
- Незадолго до… Ну, недели за две до смерти он вдруг сказал мне ни с того ни с сего, ночью, я уже задремала… Громко и отчётливо сказал: "Скоро нам расставаться", а я спросила сквозь дремоту: "Почему?" И он ответил: "Потому что тебе дальше, а мне обратно, Нэко-тян…"
- Простите… как он вас назвал?
- Нэко-тян. Он меня так называл иногда. Когда-то он был в Маньчжурии и влюбился там в одну японочку, и она научила его так её называть. Ласкательное прозвище. Нэко-тян. Мне очень нравилось, когда он так меня называл…"
- Теперь у нас пойдёт мужчина, - сказал Варахасий. - Константин Пантелеевич Шерстобитов, бывший однополчанин Воронцова. Рассказал он много любопытного, и много чего я из его рассказов выписал, но всего читать не стану, а зачитаю только небольшой отрывочек. Слушай.
- "…Вот там-то, за Друтью, меня и накрыло. Друть мы с ходу перескочили, а как на обрыв выперлись - трах-бах, и ничего не помню. Очнулся уже в санбате. Полноги как не бывало, мозжит - сил нет, лью слёзы, а что поделаешь? Ладно. И вот за час, как меня в тыл отправлять, является Никитка. Живой-здоровый, весь в пыли, рот до ушей, левая рука на перевязи, тоже его зацепило, но легонько, остался в строю. Как уж он ко мне прорвался - не знаю, не скажу. Ну, торопливо перекинулись о том о сём, оказывается, комбата у нас опять убило, поцеловались на прощанье, а затем суёт он мне в руку сложенную бумажку и говорит мне: ты, говорит, как я тебе написал здесь, так и сделай, да не забудь, говорит, а то после Победы сам тебя найду и, несмотря, что ты теперь инвалид, рыло на сторону сворочу по старой дружбе. И убежал. Ну, развернул я бумажку, читаю. Сейчас уже не помню в точности, как там было написано, лет-то много прошло, но смысл был вот какой. Чтобы осенью в сорок седьмом году, когда буду жениться на Любаше из Медведкова, чтобы непременно позвал на свадьбу. Во как.
- И что вы тогда подумали, Константин Пантелеевич?
- Что подумал… Я тогда ни о какой Любаше ни из какого Медведкова слыхом не слыхал. Первое, что я тогда подумал, - что Никита таким способом просто подбодрить меня хочет: ничего, дескать, жизнь продолжается, ты и без ног мужик хоть куда, не тушуйся, после войны встретимся… Но потом вспомнил всякие с ним случаи, ну, что я вам уже рассказал, и знаете, товарищ следователь, скрывать не стану, повеселел. А потом, пока по госпиталям валялся, всё это, признаться, как-то подзабылось. И записку ту я где-то затерял, и помучиться порядком пришлось, мне ведь ещё две операции делали… Словом, вспомнил я об этом только через четыре года, летом сорок седьмого.
- Расскажите, пожалуйста.