-..Пульмонарная адгезия, - продолжал перечислять Милтон задумчиво. - Пока не особенно серьезная и, определенно, не туберкулезная, что радует. Но эти спайки чертовски болят, кровоточат, и ужасно мне не нравятся. И еще - acne rosacea.
- Это, кажется, когда нос начинает светиться красным, как стоп-сигнал?
- Парню, о котором я тебе рассказываю, не до смеха.
Это заставило меня присмиреть.
- Что же с ним случилось? На него напали бандиты?
Милтон отрицательно покачал головой.
- Тогда, может быть, его переехал грузовик?
- Нет.
- Значит, он просто откуда-нибудь упал. Милтон остановился и, повернувшись ко мне, посмотрел мне прямо в глаза.
- Нет, - сказал он. - Ниоткуда он не падал. И ничего с ним не случалось, добавил он, снова трогаясь с места. - Вообще.
Я промолчал, потому что сказать мне было нечего.
- Просто как-то вечером он почувствовал, что у него пропал аппетит, задумчиво промолвил Милтон, - и пораньше лег спать. И все эти вещи случились с ним одна за другой.
- В кровати? - не поверил я.
- Ну, - проговорил Милтон скрипучим голосом врача-педанта, - если быть абсолютно точным, то его ребра треснули, когда он шел из туалета в спальню.
- Ты шутишь! - вырвалось у меня.
- Нисколько.
- Тогда твой пациент лжет. Милтон снова покачал головой.
- Я ему верю.
Он верил своему пациенту, а я поверил ему. Я хорошо знаю Милтона: раз он допускает, что такое возможно, значит, у него есть к тому веские основания.
- Сейчас я много читаю о психосоматических расстройствах, - сказал я. - Но перелом фе… как ты ее назвал?
- Фемуральной кости, - повторил он. - Говоря по-человечески, у него перелом бедра. Сложный перелом. Да, это действительно бывает достаточно редко, но все-таки бывает. Ты ведь знаешь, что мускулы бедра очень сильны? Когда человек просто поднимается по лестнице, они развивают усилие в двести пятьдесят - триста фунтов при каждом шаге. При некоторых спастически-истерических состояниях эти мускулы легко могут сломать даже самую крепкую кость.
- А как насчет всего остального?
- Функциональные расстройства, все до единого. Никаких вирусов, никаких инфекций.
- Похоже, дружище, теперь тебе есть о чем подумать! - воскликнул я.
- Да, - согласился Милтон.
Расспрашивать дальше я не стал. Дискуссия была закрыта - я понял это так ясно, как если бы услышал щелчок замка, замкнувшего уста доктора.
Через несколько минут мы остановились перед неприметной дверью, почти не бросавшейся в глаза благодаря соседству двух магазинных витрин, и по узенькой лестнице поднялись на третий этаж. Милтон поднял руку к кнопке звонка, но сразу же опустил, так и не позвонив. К двери квартиры была приколота записка, гласившая: "Ушел за лекарством. Входите".
Записка была не подписана. Милтон неопределенно хмыкнул, повернул ручку, и мы вошли.
Первым, что я почувствовал, был запах. Он был не особенно силен, но любой человек, которому когда-либо приходилось копать траншею на том самом месте, где на прошлой неделе была захоронена целая гора трупов, сразу бы его узнал. Такие вещи не забываются.
- Это некроз, черт бы его побрал! - пробормотал Милтон. - Ты пока присядь, я скоро вернусь.
И с этими словами он направился в дальнюю комнату, еще с порога бросив кому-то жизнерадостное: "Салют, Гэл!.."
В ответ послышалось неразборчивое, но радостное бормотание, услышав которое я почувствовал, как у меня ком встал в горле. Этот голос казался настолько усталым и измученным, что он просто не имел права звучать так приветливо.
Некоторое время я сидел, прилежно рассматривая рисунок на обоях и изо всех сил стараясь не слышать доносившихся из спальни характерно докторских, бессмысленно-бодрых междометий и ответного мучительно-радостного мычания. Обои в гостиной были совершенно кошмарными. Помнится, в одном ночном клубе я видел номер Реджинальда Гардинера, который переводил на язык музыки самые разные образцы обойных рисунков. Сейчас я прибег к его методу, и у меня получилось, что обои в этой квартирке должны звучать примерно так: "Тело плачет, уэк-уэк-уэк… Тело плачет, уэк-уэк-уэк…" Мелодия была очень тихая, как бы полустертая, причем последний слог напоминал по звучанию сдавленную отрыжку.
Я как раз добрался до особенно любопытного стыка в обоях, где они поменяли свою мелодию на противоположную и затянули "Уэк-уэк-уэк; плачет тело…", когда входная дверь отворилась, и я от неожиданности вскочил, чувствуя себя совсем как человек, которого застали там, где ему совершенно не полагается находиться, и который не может достаточно коротко и внятно объяснить свое присутствие.
Вошедший - высокий, легко и неслышно ступавший мужчина со спокойным лицом и прищуренными зеленоватыми глазами - успел сделать целых два шага, прежде чем заметил меня. Тогда он остановился - опять же не резко, а очень плавно и мягко, словно его организм был снабжен невидимыми рессорами и амортизаторами и спросил:
- Кто вы такой?
- Черт меня побери!.. - вырвалось у меня. - Да ведь это Келли!
Он взглянул на меня пристальнее, и на его лице появилось точно такое же выражение, какое я видел уже много, много раз, когда во время наших вылазок в бары мы вместе сражались с "однорукими бандитами", и Келли напряженно всматривался в маленькие квадратные окошечки. В какое-то мгновение я почти услышал щелчки рычагов и увидел вращающиеся барабаны: лимон… вишенка… вишенка… Щелк!.. Танкер, прошедшие годы. Щелк!.. Техас, Келли. Щелк!..
- Будь я проклят! - протянул он, и я понял, что Келли удивлен еще больше моего. Потом он переложил в левую руку маленький сверточек, который принес с собой, и мы крепко пожали друг другу руки. У него была такая большая ладонь, что он с легкостью мог обхватить мою, а остатка пальцев вполне хватило бы, чтобы завязать полуштык.
- Где ты скрывался все это время? Как сумел меня выследить? - спросил он.
- И не думал, - ответил я. (Произнося это, я невольно вспомнил, с какой легкостью я всегда усваивал чужую манеру выражаться. Чем большее впечатление человек на меня производил, тем сильнее мне хотелось ему подражать. Были времена, когда я копировал Келли лучше, чем его собственное зеркальце для бритья.) При этом я улыбался так, что у меня заныли лицевые мышцы.
- Рад тебя видеть, - сказал я и в телячьем восторге снова тряхнул его руку. - Я приехал с доктором.
- Так ты теперь врач? - уточнил Келли, и по его тону я понял, что он готов к любым неожиданностям и чудесам.
- Я писатель, - возмутился я.
- Ах да, я слышал, - припомнил Келли и прищурился, как когда-то. И точно так же, как много лет назад, его взгляд напомнил мне хорошо сфокусированный луч мощного прожектора.
- Да, я слышал о тебе, - повторил он с нарастающим интересом. - Ты пишешь рассказы о гремлинах, летающих тарелках и прочем.
Я кивнул.
- Паршивый способ зарабатывать себе на жизнь, - без осуждения заметил Келли.
- А как насчет тебя?
- Я-то по-прежнему имею отношение к морю. Одно время я работал в сухих доках, занимался чисткой нефтяных танков, регулировал компасы, даже занимал должность страхового инспектора. Ну, в общем, ты знаешь…
Я бросил взгляд на его большие руки, которые, как я отлично помнил, умели с одинаковой легкостью вести сварной шов, держать курс и производить сложнейшие подсчеты, и снова поразился тому, что сам Келли не видел в этом ничего из ряда вон выходящего. Лишь с некоторым трудом мне удалось вернуться из прошлого к настоящему, и я кивнул на дверь спальни.
- Я, наверное, тебя задерживаю.
- Нет, нисколько. Милтон и сам знает, что делать. Если я ему понадоблюсь, он свистнет.
- Кто же болен? - удивился я. Его лицо потемнело как море перед штормом потемнело внезапно и сильно.
- Мой брат, - промолвил Келли и окинул меня изучающим взглядом. - У него…
Тут он, похоже, сделал над собой усилие и сдержался.
- Он болен, - зачем-то повторил Келли и тут же добавил с какой-то неуместной поспешностью:
- Впрочем, он скоро поправится.
- Ну разумеется, - так же торопливо ответил я; при этом у меня сложилось впечатление, что мы оба лжем друг другу, и ни один из нас не знает, зачем.
Милтон появился из дверей спальни с довольным смешком, который оборвался лишь только он отошел достаточно далеко, и больной уже не мог его слышать. Келли повернулся к нему. При этом он двигался так медленно, словно это нарочитое спокойствие было единственным, что он мог противопоставить своему жгучему желанию схватить врача за горло и вытрясти из него последние новости.
- Привет, Кел. Я слышал, как ты вернулся.
- Как он, док?
Милтон быстро поднял голову, и взгляд его круглых, ясных глаз встретился с напряженным взглядом прищуренных глаз Келли.
- Тебе нельзя так волноваться, Кел, - спокойно сказал Милтон. - Подумай о брате: что будет с ним, если ты откинешь копыта?
- Не откину, док, не беспокойтесь. Скажите лучше, что я должен делать?
Милтон огляделся и заметил маленький сверточек, который Келли успел положить на стол. Взяв его в руки, он развернул бумагу. Внутри оказался черный кожаный футляр и два пузырька с лекарством.
- Приходилось когда-нибудь пользоваться этой штукой, Кел?
- Прежде чем стать матросом, Келли прослушал подготовительный курс при медицинском колледже, - неожиданно вставил я.
Милтон удивленно воззрился на меня.
- Так вы знакомы? Я посмотрел на Келли.