– Я ходила к Эйкоту.
– Да? - сказал я. - А в чем дело?
– Насчет Мэтью, - прибавила она.
Я посмотрел на нее:
– А Мэтью не взяла?
– Нет, - Мэри покачала головой. - Хотела взять, а потом раздумала.
– И то хорошо, - сказал я. - Мэтью решил бы, что мы его предали. Лучше ему не знать.
– Да, - довольно уверенно согласилась она.
– Я уже говорил, - продолжал я, - для чирьев или там кори Эйкот годится, но это не по его части.
– Верно, - сказала Мэри. - Не думай, я ничего и не ждала. Я постаралась рассказать как можно лучше. Он терпеливо слушал и, кажется, немного обиделся, что я не привела Мэтью. Я все пыталась втолковать ему, дураку, что мне нужно не его мнение, а рекомендация - к кому обратиться.
– Надо полагать, он все-таки высказал свое мнение?
– Вот именно. Побольше ходить, холодные обтирания по утрам, простая пища, салаты всякие, открывать на ночь окно…
– И никаких психиатров?
– Да. Созревание сложней, чем мы думаем, но природа - великий целитель, и здоровый режим устранит временные расстройства.
– М-да,- сказал я.
Мы помолчали. Потом Мэри воскликнула:
– Дэвид, надо ему помочь!
– Мэри, милая, - ответил я, - тебе не понравился Лендис, но он хороший психиатр, признанный. Он бы не сказал так, зря, что Мэтью вряд ли нужна помощь. Мы с тобой тревожимся, потому что ничего не понимаем. Это нечто необычное, но у нас нет оснований считать, что это опасно. Будь у нас причины для тревоги, Лендис так бы и сказал.
– Ему-то тревожиться нечего! Мэтью ему чужой. Трудный случай; сейчас интересно, а вылечится - и не нужен.
– Милая, не приписывай ему таких помыслов. И потом, Мэтью не больной. Он совершенно нормален, но в нем есть еще что-то. Это совсем другое дело.
Мэри выразительно взглянула на меня - так она глядит, когда хочет придраться.
– А мне что с того? Я хочу, чтоб он был просто нормальный, без всяких "что-то". Я хочу, чтоб ему было хорошо.
Я решил не спорить. У Мэтью бывали срывы - у какого ребенка их нет? - но мне совсем не казалось, что ему плохо. Однако скажи я это Мэри, мы бы втянулись в спор о том, что такое счастье, а мне его не вытянуть.
Так мы и не решили, что делать. Я не хотел терять контакта с Лендисом: Мэтью явно доверял ему, он явно интересовался Мэтью. Но пойти против Мэри можно было только в крайнем случае. А срочности пока не было, до кризиса дело не дошло…
И вот мы снова утешились воспоминаниями о том, что кончилась же история с Пифом. Однако я намекнул Мэтью, что мама не очень любит Чокки и лучше пока о нем помалкивать.
Недели две мы слышали о нем совсем немного. Я понадеялся было, что он нас покидает - не то чтоб его уволили, а скорей он сам понемногу расплывается и блекнет. Увы, надежды мои скоро рухнули.
Как-то вечером, когда я собрался включить телевизор, Мэри меня остановила. "Постой минутку", - сказала она, пошла к своему бюро, принесла несколько листов бумаги (самый большой - дюймов шестнадцать на двенадцать), молча вручила их мне и села на место.
Я посмотрел на листы. Те, что поменьше, оказались карандашными рисунками; те, что побольше, - акварелями. Все они были странные. Сначала шли два пейзажа. Места я смутно узнал, хотя не мог понять, откуда же смотрел художник. Поразили меня фигуры: и коровы, и овцы были какие-то узкие, прямоугольные, люди - не то живые, не то деревянные, тощие, угловатые, словно куклы из палочек. Но движение он схватил хорошо.
Рисунок был уверенный, точный, краски - немного мрачные; по-видимому, художник слишком увлекся тончайшими оттенками зеленого. Я ничего не понимаю в живописи, но мне показалось, что уверенная линия и скупость изобразительных средств говорят о немалом мастерстве.
Были и два натюрморта - ваза с цветами, в которых нетрудно было узнать розы, хотя ботаник увидел бы их иначе; и миска с красными ягодами - несомненно, клубникой, только уж очень пупырчатой.
Еще там был вид из окна - кусок школьной площадки, по которой бегают очень живые, хотя и слишком голенастые фигурки.
И наконец два портрета. На первом был изображен мужчина с длинным, резко очерченным лицом. Не скажу, чтоб я его узнал, но что-то в линии волос подсказало мне, что это я - хотя глаза у меня, по-моему, ничуть не похожи на фонари. Другой портрет был женский, и этого лица я никогда не видел. Я рассмотрел рисунки, положил их себе на колени и взглянул на Мэри. Она кивнула.
– Ты в этом лучше разбираешься, - сказал я. - Это и вправду хорошо?
– Да. Они странные, но какие-то живые, простые, точные… Я их случайно нашла. Упали за комод.
Я посмотрел на верхний рисунок - на тощих коров, на овец и на бестелесного мужчину с вилами в руках.
– Может, кто-нибудь из его класса? - предположил я. - Или учительница…
Мэри покачала головой:
– Нет, ее рисунки я видела. Они выписаны очень уж тщательно. Вот последний - ее, а ты на него посмотри!
– Можно положить их обратно и ничего ему не говорить, - сказал я.
– Можно… только мне от них не по себе. Лучше б он сам нам объяснил…
Я посмотрел на второй рисунок и вдруг узнал это место, излучину реки.
– Мэри, милая, - сказал я. - Боюсь, ты сама была бы не рада.
– С чего мне радоваться? Я не радовалась даже тогда, когда твой Лендис еще не болтал про одержимых. Но я хочу знать, а не гадать. В конце концов, ему могли их подарить…
Я понял по ее лицу, что она и впрямь так думает, и не стал откладывать, хотя и понимал, что таким образом мы вступим в новую фазу. Я взял Мэри за руку.
– Ладно, - сказал я. - Вряд ли он уже спит.
И, выглянув в холл, позвал Мэтью, а тем временем разложил рисунки на полу.
Мэтью явился прямо из ванной - розовый, лохматый, в пижаме. Увидев рисунки, он замер и тревожно посмотрел на Мэри.
– Понимаешь, Мэтью, - сказал я как можно беспечней. - Мама тут убирала и нашла их. Они упали за комод.
– А! - сказал он. - Вот они где.
– Они очень интересные. Нам они понравились. Это твои?
Мэтью подумал.
– Да, - не без вызова ответил он.
– Я спрашиваю, - уточнил я, - это ты нарисовал?
На сей раз его "да" звучало немного иначе - словно он защищался.
– Гм… Раньше ты рисовал по-другому. Наверное, за них тебе поставили хорошие отметки.
Мэтью попытался схитрить.
– Это не в школе, - сказал он. - Это я так.
– Ты стал по-другому видеть, - заметил я.
Мэтью согласился.
– Наверное, - с надеждой предположил он, - я просто расту.
Он умоляюще смотрел на меня. В конце концов, я сам посоветовал ему молчать.
– Ладно, Мэтью. Нам только хочется узнать, кто же это все нарисовал.
Мэтью бросил страдальческий взгляд на Мэри, посмотрел на ковер и стал водить ногой по узору.
– Я, - сказал он, и тут его решимость ослабла. - То есть, - уточнил он, - ну… я рисовал…
У него был такой несчастный и растерянный вид, что я не решался давить на него. Мэри пришла к нему на помощь.
– Бог с ними! - сказала она и обняла его. - Нам они очень понравились, вот мы и спросили.
Она наклонилась и подняла один рисунок.
– Например, этот пейзаж. Он очень умный, хороший, но какой-то странный. Ты правда так видишь?
Мэтью не сразу смог ответить, потом выпалил:
– Честное слово, мама, это я сам! Они такие смешные, потому что Чокки так видит.
Он испуганно покосился на нее, но увидел только внимание, облегченно вздохнул и стал объяснять.
– Это было после урока. У меня с рисованием не особенно, - печально признался он. - Вот мисс Сомс и сказала, что мое дело плохо. И Чокки тоже не понравилось. Я ему говорю - я стараюсь, а ничего не выходит. А Чокки говорит, я просто не умею смотреть. Я говорю - при чем тут "умею"? Или ты смотришь, или нет. А он говорит, можно смотреть и не видеть, и мы немножко поспорили. А потом он сказал: "Давай поставим опыт - ты рисуй, а смотреть буду я".
Сперва ничего не получалось, я не мог. Ужасно трудно совсем не думать. Ты думаешь, что не надо думать, а это не то, не годится. А Чокки сказал: "Сиди себе, держи карандаш и ни о чем не думай". Мне уже надоело, а он не отстает. Ну, на четвертый раз кое-что вышло, а потом пошло легче и легче. Теперь я сажусь, беру краски, что-то у меня, ну, как будто включается, и пожалуйста - картинка. Только это Чокки так видит, не я.
Я заметил, что Мэри барабанит по столу, но лицо ее не менялось.
– Кажется, я понял, - сказал я. - Это чудно, а?
– Первый раз было чудно! Тогда было как… ну, как будто тормоза убрали. А теперь дело идет скорей… - Мэтью нахмурился в поисках сравнения, потом улыбнулся, - вроде как едешь без рук на велосипеде. - Он нахмурился снова. - Нет, не совсем… Чокки держит руль… трудно объяснить, - виновато кончил он.
Не для себя, а для Мэри я спросил:
– Это не бывает насильно, против твоей воли?
Мэтью быстро закачал головой:
– Что ты! Если я хочу рисовать, я ни о чем не думаю, и все выходит. А теперь даже и того не нужно. Последние раза три я видел свою руку, и, знаешь, - я совсем сам рисовал. Он только смотрел за меня.
– Да, милый, - сказала Мэри, - мы понимаем, но… - она заколебалась, пытаясь найти слова помягче, - как по-твоему, хорошо так делать?
Мэтью посмотрел на рисунки.
– Наверное, хорошо, мама. Они куда лучше тех, моих… хотя немножко чудные… - честно признал он.
– Я не совсем о том… - начала Мэри, но передумала и взглянула на часы. - Поздно уже, - сказала она мне.
– Да. поздно, - поддержал я. - Только вот что скажи, Мэтью: ты никому их не показывал?