А потому, уехав учиться в Калинин, Наташа не считала копейки и с хлеба на воду не перебивалась. И мама денег давала изрядно, и стипендию получала. Нет, вовсе не с нищей сироткой имел дело Жора…
Прошлой осенью, в середине ноября, Наташа, вместо того, чтобы ехать на воскресенье домой, в Бежецк, отправилась в Москву. Туда, выйдя замуж за офицера и так и не окончив институт, перебралась лучшая ее подружка Таня Феоктистова. Они на младших курсах вместе снимали комнату у одной бабки - в общежитии селили далеко не всех и далеко не сразу. Наташа погостила у Тани полсубботы и полвоскресенья - вот уж наговорились вволю! А потом, прежде чем ехать на Ленинградский вокзал, а оттуда - в Калинин, Наташа завернула в ГУМ. Как это - оказаться в "сердце Родины", которая уже потом была прозвана "Нерезиновой" и "Понаеховском", и не побывать в ГУМе?
Вот уж где было всего - аж глаза разбегались… Не зря ходила такая шуточка (за шуточки, слава богу, уже давно не сажали): в Советском Союзе очень изящно решена проблема обеспечения населения товарами. Все свозится в Москву, а народ сам туда приезжает, покупает и тащит домой. И, опять же, не зря тогда же гуляла по Калинину вполне отражающая реальность загадка-отгадка: "Что это такое - длинное, зеленое, колбасой пахнет?" Ответ: "Калининская электричка возвращается из столицы". Да, везли, везли из Москвы колбасу, и не только колбасу - благо до Белокаменной было недалеко, и электрички ходили довольно часто…
Наташа бродила по ГУМу в толпе таких же приезжих - москвичи из-за толкотни туда ходить не любили, - и застряла в одной из секций, разглядывая женские кофточки. И тут к ней за советом обратился высокий черноволосый парень: какая, мол, кофточка подойдет девушке, которой вот-вот стукнет девятнадцать? Наташа от роли советчицы вежливо отказалась, потому что у каждого, а уж, тем более, у каждой - свой вкус, и пошла себе дальше. А через два часа, в вагоне электрички, готовой отправиться в Калинин, тот же парень помахал ей рукой и похлопал по свободному месту рядом с собой.
От судьбы, как известно, не уйдешь.
Уже потом выяснилось, что кофточка предназначалась вовсе не подруге, жене или невесте, а двоюродной сестре, на день рождения, а сам парень - из тверских, и приехал в Москву, главным образом, чтобы купить себе зимнее пальто; в Калинине такого товара днем с огнем не найдешь. Правда, в этот раз и в столице не нашлось.
Электричка дотрюхала до конечной станции в первом часу ночи, и, конечно же, Георгий не мог не проводить Наташу до общежития. Так все у них и началось…
Однажды, в разговоре, в ответ на рассуждения Наташи о крайней маловероятности двойной их встречи в Москве, Жора высказал соображение, которое заставило ее задуматься и как-то по-новому взглянуть на своего кавалера. Это только кажется, заявил Жора, что такие встречи случайны. Если бы мы могли увидеть откуда-нибудь сверху жизненные линии людей, то обнаружили бы, что все они образуют грандиозный четкий узор с точками пересечений. И обрываются линии не где попало, а в строго определенных местах, что делает композицию геометрически совершенной. Просто мы не в состоянии окинуть всю эту картину отдаленным взглядом, так как вписаны в узор, и нам не дано взлететь над собственными жизненными линиями.
- А если не дано взлететь, откуда ты знаешь? - не без язвительности спросила Наташа.
Жора пожал плечами:
- Просто знаю. Считай - приснилось.
- То есть жизнь каждого человека уже расписана до конца? - задала новый вопрос Наташа.
- Выходит, так, - ответил Жора.
- И кто же ее расписал?
Жора рассмеялся:
- Ну, уж не я.
- Тогда кто - бог? - настаивала Наташа. - Ты что, в бога веришь? А как же нас учат, что бога нет?
- Вот этого я не знаю, - уже без смеха произнес Жора. - Я просто хочу сказать, что и в ГУМе мы встретились не случайно, и в электричке. Линии жизни у нас с тобой не только пересекаются, но и дальше идут вместе.
Наташа исподлобья взглянула на него и неуверенно улыбнулась:
- Это принимать как предложение?
- Это принимать как констатацию, Натунчик!
Существовал ли на самом деле такой узор или нет, и создал ли его Господь Бог или кто-то другой, - но теперь жизненные линии Наташи и Жоры тянулись в будущее рядышком друг с другом.
И в Ленинграде вместе, и здесь, в деревне. И дальше тоже вместе. Будут жить долго и счастливо… Так думалось Наташе. Эту известную фразу можно и не продолжать, не время еще.
Ну, не то чтобы всюду ходить вдвоем, как привязанные. Интересы все-таки кое в чем различались. В театр, кино или в филармонию на концерты - это всегда пожалуйста. Но чтобы идти с Жорой на футбол и болеть то за вагонзаводскую "Планету", то за калининскую "Волгу" - нет уж, увольте! Или на рыбалку. Вставать ни свет ни заря, брести куда-то, зевая и ежась от предосенней уже стылости… Еще раз увольте.
Именно поэтому Наташа отправилась сегодня в магазин без мужа. Жора с соседским дедом Матвеем пошел посидеть с удочками, да не на близкую вертлявую речку Тьму, а на Волгу, аж куда-то за деревню Кокошки.
"И какой же здесь чудесный воздух! - подумала Наташа, продолжая крутить педали. - Сосны, хвоя… Благодать!"
Воздух действительно был чудесный, особенно по сравнению с Калинином, где нещадно дымил завод с хитрым номерным названием "пятьсот тринадцатый", распространяя на всю округу благоухание тухлых яиц. Да и в Ленинграде воздух был похуже, чем здесь, в сосновом лесу, широкой дугой огибавшем зеленую пойму. Контраст!
Вспомнив про Ленинград, Наташа тут же подумала и о другом контрасте: Гостиный двор, Пассаж, "елисеевский" гастроном на Невском проспекте, размах, изобилие - и полупустые полки здешнего сельмага, неказистой избенки, где она только что побывала. А ведь вот уже в апреле и столетие Ленина отметили, и двадцать четвертый съезд КПСС не за горами. И четверть века уже без войны, - а с благосостоянием народа до сих пор как-то не очень. Хотя все время и по радио говорят, и по телевизору, и в газетах пишут, что оно все растет и растет…
Впрочем, им с Жорой грех жаловаться - живи и радуйся. Если бы еще можно было здесь, в деревне, подольше остаться!
Они с Жорой уже несколько раз ходили и по грибы, и купаться на Тьму, хотя местные и говорили, что купальный сезон прошел - "Илья-пророк в воду нассал". А они все равно купались, и еще собирались взять моторку и махнуть вверх по Волге, километров за пятьдесят-шестьдесят - просто так, прокатиться с ветерком. "И жизнь, товарищи, была совсем хорошая!" - кажется, примерно так писал любимый Наташин детский писатель Аркадий Гайдар. Грибы… Малина…
Малина!
Наташа затормозила и развернула велосипед. Вот ведь как: задумалась, замечталась - и проскочила поворот на тропинку, ведущую к ручью! У ручья была поляна со следами чьих-то костров, а за поляной - чудесный малинник. Позавчера они с Жорой туда уже наведывались - но пропадай там хоть и целый день, все равно всех ягод не соберешь. Она еще с утра подумала про этот малинник, а потому и корзинку прихватила, и надела брюки от спортивного костюма и футболку с длинными рукавами - чтобы не поцарапаться. А на ногах у нее были купленные в Ленинграде китайские кеды - обувь легкая и удобная для утренних пробежек, к которым обязательно хотел приучить ее Жора, благо стадион вагонзавода находился совсем рядом с их домом. Правда, сам Жора бегать не собирался, ссылаясь на то, что, во-первых, нужно рано вставать на работу, а во-вторых, беготни, мол, и в цехе хватает…
Выехав на поляну, Наташа соскочила с велосипеда и сняла с руля плетеное лукошко Серафимы Ивановны, которое та почему-то называла "зобней". "Зобню-та не забудьте, коль пойдете за ягодам", - говорила она Жоре с Наташей. Конечную "и" она, как и многие другие верхневолжцы, не признавала: "в лес за грибам", "в огород за огурцам"… Наташа прислонила старенький, повоенных еще времен, "ХВЗ" к стволу высокой сосны, тоже ветерана, и направилась к зеленым зарослям малинника. Бояться было некого: медведей - любителей сладкой ягоды тут не водилось, а если и забрался уже кто-то из местных в малинник - ну так что из того? Это ведь не Калинин, где вечером лучше на улицу не выходить, чтобы не нарваться на пьяные компании…
Где-то неподалеку стучал-постукивал дятел, и эти прерывистые звуки только подчеркивали лесную тишину. Наташа трудилась по системе "в корзинку пяток - одну в роток", ни о чем особенно не думала и то и дело отмахивалась от приставучих мух. Ягодку за ягодкой, ягодку за ягодкой…
4
В детстве Герман, как, наверное, и каждый мальчишка, был ближе к отцу, чем к матери. А потом потихоньку отдалился от отца, но и к маме не приблизился. Просто появилась у него своя жизнь, со своими секретами, неприятностями и радостями, о которых вовсе не надо знать ни родителям, ни, вообще, взрослым. Любой человек в глубине души одинок, и не потому что специально к этому стремится, а потому что так устроен мир. Правда, после того, как отец оставил семью, Герман качнулся к матери, понимая, что ей несладко. Вечерами они иногда играли на кухне в домино или вместе смотрели телевизор, а подчас случались у них и задушевные беседы. Вот тогда и узнал он о давних словах отца насчет нарисованного кем-то или чем-то Высшим жизненного узора, обусловливающего полнейшую предопределенность жизни человеческой.