- Кругом белый пенопласт. Я понимаю, нужны мягкие стенки, чтобы в невесомости не стукнуться... Ну и при посадках... Но почему белый? Как в больнице...
- Брось придираться, - перебивает Раздолин, - какое это имеет значение...
- Пусть, пусть придирается. - Степан Трофимович кивает головой. - Не день, не два лететь - месяцы. Белый - действительно цвет суховатый. Надо сделать что-нибудь этакое, домашнее...
И он записывает каракулями на перекидном календаре: "Пенопласт!!"
- Степан Трофимович, - говорит Воронцов, - у иллюминатора поставили откидывающийся кронштейн для киноаппарата. Это удобно. Но аппарат крепится к нему намертво. Там бы шаровой шарнир с зажимом...
- Хорошо, - говорит Главный и опять помечает в календаре.
- У меня все, - официально, по-военному говорит Воронцов.
- Та-ак. - Главный оглядывает их. Как сказать?
- У меня неприятные для вас новости, товарищи...
Все трое сразу подумали об одном.
"Не полетим!" - Раздолин.
"Старт откладывается", - Воронцов.
"Зря готовились", - Агарков.
Степан Трофимович замолчал, и все трое тоже молчат, ждут.
- Астрономы не дают погоды. В июле и последующие месяцы возможно резкое увеличение активности Солнца. Та биозащита, которая стоит на "Марсе", может не справиться... Это все, правда, предположения. Вполне возможно, что ничего и не будет, предсказать тут трудно... Но я говорю вам все начистоту, чтобы вы знали. Возможно, что доза радиации на борту превысит допустимую. Ненамного, но превысит. Для жизни опасности нет, для здоровья, может быть, и есть. Вы должны это знать. Ваш полет не простое задание летчика. Вы имеете право отказаться...
Трое молчат.
- Я готов лететь, - наконец говорит Раздолин.
- Степан Трофимович, - медленно начал Агарков, не глядя на Главного, - вы вот сами говорите: может, будет, может, нет, может, дождик, может, снег. А лететь надо. Марс не Луна. Если бы можно было отложить полет на несколько месяцев, ну переждать, что ли, тогда другое дело. Что ж, теперь следующего противостояния дожидаться? Риск есть риск. А где его нет? Хамсу ловить - и то риск. Как, ребята? - Он обернулся к Воронцову. - Я думаю, летим. А если...
- Я не полечу, - перебивает Анатолия Воронцов.
- Как не полетишь? - не с удивлением, а скорее со страхом спрашивает Раздолин.
- А вот так не полечу. - Рыжие глаза Воронцова уперлись в зрачки Андрея.
- Ты боишься? - Раздолин напрягся, как струна.
Главный под очками сощурил глаза. Вертит в руках толстый красный карандаш.
- Боюсь... Помню, как пустили слух, что Титов заболел лучевкой. Он лежал с ангиной и не мог приехать на какое-то заседание, а старухи в очередях жалели Германа. Я хорошо помню, что тогда говорили... Но это была глупость. А тут?! Кто летит? Раздолин? Воронцов? Ерунда! На Марс летит Советский Союз! И если что случится, то не о нас же речь в конце концов... Да что говорить, - Воронцов махнул рукой, - все ясно... Степан Трофимыч, - он обернулся к Главкому, - надо что-то сделать... Я, конечно, не знаю, возможно ли это, но...
Главный щурится, играет карандашом.
- Мы усиливаем экраны биозащиты, - говорит он. - Усиливаем за счет веса полезной нагрузки корабля. Иного выхода, учитывая сроки, нет. Поэтому полетят не трое, а двое...
Три молодых, красивых, очень серьезных лица.
"Воронцов полетит обязательно", - думает Главный.
17
Прозрачное зябкое утро. К проходной идут люди. Если взглянуть сверху, увидишь, как пролегли черные нитки пешеходов, узелком перевязанные в маленьком домике проходной. Подошел автобус, красненький жучок, и посыпались из него люди. И из передней двери и из задней, над которой висит пугающая своей безысходностью табличка: "Нет выхода".
Ближе к забору, справа от проходной, выстраивается шеренга автомобилей. Не так много. Десятка два. В основном "Москвичи". Вот медленно и аккуратно встает в автомобильный строй "Волга" Бахрушина. Бахрушин легко выпрыгивает из машины. В этот момент с ревом и ядовитым синим дымом рядом с "Волгой" тормозит мотоцикл Редькина.
- Здравствуйте, Виктор Борисович, - весело говорит Игорь, снимая очки.
- Добрый день. - Бахрушин запирает дверцу "Волги". - У вас вид отважного гонщика.
- Я не отважный, я несчастный. Мне, чтобы добраться, нужно делать четыре пересадки. Я ведь живу у черта на рогах - Живописная улица.
- Это где же? - с интересом спрашивает Бахрушин.
- От химкомбината на автобусе № 100 до конца. Это уже близко от советско-афганской границы...
Они подстраиваются в одну из коротких, быстро двигающихся очередей, вращающих турникеты проходной, словно речной поток лопатки гидротурбины.
За проходной начатый разговор продолжается.
- А почему бы вам не обменяться поближе к работе? - говорит Бахрушин. - Многие, я слышал, меняются...
- Да, меняются, я знаю... Но мамина школа рядом с нашим домом. Тогда ей придется ездить...
- Она учительница?
- Да, русского языка.
- Но ведь и тут тоже много школ.
- Она работает в школе-интернате для слепых детей. Она не уйдет...
- А ваш отец?
- Его убили. Десятого мая... Есть такой городок в Чехословакии - Ческа Липа...
Помолчали.
"Как мало мы знаем друг о друге, - думает Бахрушин. - Редькин работает у меня четыре года, и я всегда думал почему-то, что у него большая, шумная такая семья".
- А вы один у матери? - спросил он.
- Да нет, - виновато улыбнулся Игорь, - еще сестра и брат. Сестра замужем, уехала в Караганду, а брат - технолог на химкомбинате.
"Некогда просто поговорить с человеком, - думает Бахрушин. - Это ужасно, что мы говорим только о делах". И он спросил:
- Сегодня будете пускать ТДУ?
- Да, хотим попробовать.
- Я смотрел ваши цифры, не торопитесь. И осторожно...
- Да она смирная...
- Позвоните, когда будете пускать.
- Хорошо.
И они разошлись. Бахрушин - к себе в кабинет, Редькин - на стенд.
18
Испытательный стенд находился в двухэтажном домике и состоял из бетонированного бокса, где устанавливали двигатель, и комнаты с аппаратурой и пультами управления. В боксе сейчас жила ТДУ - тормозная двигательная установка Редькина и Маевского, в комнате - люди. Бокс соединялся с комнатой массивной дверью. Как в бомбоубежище. Два окошечка с толстыми небьющимися стеклами позволяли наблюдать двигатель в работе. В комнате рядом с окошечками - большой пульт с кнопками, тумблерами, циферблатами приборов. Карандаш на веревочке. Внизу блестящие никелем штурвалы главных клапанов. Над головой лампы дневного света. Другие лампы освещают приборную стенку - десятки циферблатов и ряд высоких стеклянных трубок ртутных манометров. На стенку нацелен фотоаппарат. Часто запуски длятся всего несколько секунд, и, конечно, никто никогда не успеет записать показания всех приборов. Поэтому стенку фотографируют.
В углу рваное по сварному шву сопло и какие-то ржавые железяки. Лежат с Нового года. К майским праздникам будет во всех лабораториях повальная уборка, и сопло снесут на свалку. Снесут много и нужных вещей. Потом инженеры из разных лабораторий будут ходить на свалку "ковыряться", искать кому что надо. После 1 Мая и 7 Ноября на свалке что хочешь можно найти, только не зевай...
В боксе опытная тормозная двигательная установка, чудовищное переплетение трубопроводов и кабелей разных диаметров и цветов, грозди клапанов и реле, динамометры, замеряющие тягу.
Сегодня первые испытания ТДУ. Вернее, не первые, конечно. Уже не раз проводили холодные проливки, сверяли цифры расхода горючего и окислителя. Пока все сходилось хорошо. (Редькин говорил: отлично!) Сегодня первые огневые испытания. Двигатель должен "запуститься" и проработать положенное ему время. Если все будет хорошо, можно попробовать несколько раз остановить его и запустить снова: посмотреть, мягкий ли у него запуск. А может быть, даже испытать его на разных режимах.
На корабле, который должен стартовать на Марс, ТДУ уже есть. ТДУ Егорова. Маевский и Редькин считают ее грубой в управлении. Бахрушин знает, что егоровская ТДУ вовсе не так уж груба и хорошо отработана, но убежден, что истина рождается в споре. Поэтому он включил работу по новой, мягкой ТДУ в план лаборатории. Степан Трофимович, утверждая план на ученом совете, высказался тоже "за". У него были свои тайные мысли. Его устраивала егоровская ТДУ для Марса. Но ТДУ с мягким режимом нужна была ему для Венеры. Там больше гравитационная постоянная, там грозовые разряды мешают работать радиоиндикаторам посадки, там облака снижают видимость, и еще черт знает что там есть. Вот там ему нужна будет мягкая ТДУ, и было бы хорошо иметь ее загодя. Коль скоро она будет, можно бросить лабораторию Бахрушина сразу после Марса на ориентацию обсерватории-спутника на восемь человек, который должен пойти в производство через год, в декабре. Разумеется, всего этого Степан Трофимович Бахрушину не сказал, но своей находке в плане был искренне рад и даже про себя помянул добрым словом этих двух ребят, фамилии которых стояли в графе "Исполнители".
Вот так родилась ТДУ Редькина и Маевского. Вернее, не родилась, а рождалась.