* * *
… После приземления все стало как-то празднично, дремотно и уютно. Столица открывалась им, словно родной двор или даже собственная квартира. Денег на такси было жалко, поэтому они долго перлись с чемоданами до ближайшей станции метро, дивясь и вдыхая пестрый аромат родного для каждого русского сердца места.
Как многоярусный улей жужжал вокруг них, дымился и сверкал электрический ночной город, прекрасный в вечной слякоти и ползущем от теплотрасс тумане. Бродвейскими рубинами и парижскими бриллиантами мерцали и рассыпались фейерверки его лукавых огней. Светились ночные витрины с выставленными в них шикарными автомобилями, вдруг бархатная алая дорожка выкатывалась с крыльца казино, из дверей на нее выскальзывала туфелька – дороже, чем всё заведение…
В огромных сияющих окнах, словно похищенные из Лувра, блистали и грозились обрушиться от негодования небес вычурные хрустальные люстры. Стаи бомжей ныряли в мусорные баки так, что оттуда торчали только две-три ноги. Томные подростки бросали туда же бутылки с зажигательной смесью или запинывали на остановке припозднившуюся интеллигентную старушку. Не спеша, чтобы ничего не пропустить, проезжали мимо милицейские патрули. Чучела вымерших медведей, скалились в улыбке богачам, бритоголовые секьюрити с проводками за ухом теснили в стороны простой народ, а лакеи в гусарском обмундировании, готовясь к встрече знатных гостей, поправляли у себя в паху.
На одном из перекрестков космических уборщиков окружило отделение конной милиции. Изящно-грузные кони с покрытыми инеем бородами переступали, напирали, фыркали, и из их ноздрей, как дым из ноздрей чудовищ, валил пар и летели капельки влаги. В щегольском парадном обмундировании, в бурках и высоких черных папахах, с автоматиками да при сабельках, столичные стражи напоминали маскарадных разбойников. Гладковыбритые щеки их лоснились впалой синевой, немигающие стеклянные глаза матово поблескивали от мороза и спирта.
– Что, диверсанты? Небось, из Киева прямиком? – нагло светя в лица фонариком, спросил один конник.
– Да, что вы, паны, мы только что из космоса, – возразил Ванюша.
– Слыхал? – сказал один кавалерист другому. – Панами нас назвал, обидеть хочет!
И действительно, с чего это у Ванечки такое вырвалось? Объяснить он и сам смог бы вряд ли.
– Знаем-знаем, из какого такого космоса, – с недоброй ухмылкой сказал казак в шапке, так круто сдвинутой набок, что он казался одноглазым. – Где деньги?!
– Какие деньги, батюшки?! – всплеснул руками Ваня. – Мы ж с вахты, говорю. Все давно пропито.
– Что значит, пропито? – расстроился казак. – Без денег, это ж – значит, без регистрации.
– Помилуйте, братцы, мы ж только приехали.
– А нам это как-то индипедентно, – туманно заметил конный милиционер. – Может, у вас водка хотя бы есть?
– Ну, так! – несколько обиженно пробурчал Ванечка. – Кто ж со станции "Русь" без водки возвращается? – Он достал из-за пазухи пузырь. – Трофейная-орбитальная. Попробовать хотите?
– Ой, не спрашивай, – произнес казак смягченным и даже каким-то домашним голосом. – Открывай, давай.
Мусорщик свинтил пробку, протянул флакон ослепившему его фонариком всаднику, и тут же ощутил рукою влажное тепло смачно присосавшихся к бутылке конских губ.
– Пей-пей, Недокентавр, – сказал всадник ласковым голосом, поглаживая ладонью лошадиную шею. – Вся ночь впереди.
Бутыль опустела, казак угрожающе подал коня вперед, животное фыркнуло, и друзей обдало горячим перегаром. Не попрощавшись, патруль молча побрел по улице прочь. Труженики космоса слегка ошарашено проводили кавалерию взглядом.
* * *
… Метро под вечер было почти пустым, и бесконечные эскалаторы с угрожающим поскрипыванием тайных механизмов отвезли нашу троицу в многоярусное подземное царство.
Станция представляла собой низкий, длинный и тускло освещенный зал. Из глубоких ниш в колоннах подслеповато выглядывали мраморные статуи. Из туннеля веяло таинственным холодком с примесью густых технических запахов. Глазастый поезд выскочил из тьмы, как стальной дракон из пещеры, и с лязгом остановился. В вагоне было светло, он был пуст, лишь один лысый мужчина с капельками пота на голове сидел в углу и читал книгу из серии "Кровавая классика". Он тревожно покосился на вошедших, бросил беспомощный взгляд на захлопнувшуюся дверь и в отчаянии снова уставился в том.
Даня уложил ковер с телом на выпуклое сиденье, а сам, чтобы не клевать носом, остался стоять. Поезд тронулся. Сверток тут же упал и наполовину размотался, но Ванечка помог Дане снова скатать и забросить его на место. Машенька села на краешек скамьи и подперла ковер спиной. Даниил разогнулся, схватил одно из болтающихся резиновых колец, облегченно вздохнул и рукавом свободной руки утер лоб. Это было одно из тех мгновений, когда от усталости голова уже не думает, а лишь с какой-то дремотной нежностью фиксирует в грохоте вагона знакомые образы и чувства. За окном призрачно отражается салон… За отражениями во тьме проносится стена… Изредка мелькают огни… Вновь мчится строй бешеных кабельных змей…
Прямо из метро, эскалаторами, переходами и лифтами они проникли в жилой район, громоздящийся единым подземно-надземным блоком. Часть этого здания именовалась "академическим общежитием", здесь были огромные, порой коммунальные, квартиры, и тут же сдавались дешевые номера с облупившейся штукатуркой и высоченными потолками. В одном из потертых крыльев этого здания как раз и жил доктор Аркадий Эммануилович Блюмкин.
– Вы куда это так смело направились, молодые люди? – окликнула гостей консьержка, привставая из-за бюро.
– Мы, простите, к доктору Блюмкину. – Держа на плече завернутую Русалочку и поставив чемодан, важно поправил очки Даниил.
– К какому такому Блюмкину? – недоверчиво переспросила старуха, словно слышала эту фамилию впервые. Притом что служила она здесь столько, сколько Даня себя помнил.
– Который детский логопед.
– А, к педофилу, – кивнула та, как бы говоря: "Так я и знала".
– Что это вы такое го-го-говорите? – заволновался Даня. – Доктор Блюмкин – замечательный честный врач…
– Да? Ну, идите-идите. Только я про него слыхала, будто бы он маленьких заик растлевает.
– Враки это все, – промямлил Даня, – а ва-вам стыдно должно быть… – и друзья, взяв чемоданы, пошли по гулкой парадной лестнице вверх. Потом они свернули с одной ковровой дорожки на другую – в длиннющий ярко освещенный коридор. В темном закутке с кафельным полом и деревянными, измазанными известкой малярными козлами они нашли массивную, казенного типа, двустворчатую белую дверь, украшенную позолоченной табличкой:
Частная логопедическая клиника доктора Блюмкина.
Когда раздался звонок, доктор, склонившись над старой чугунной ванной с ножками в виде львиных лап, вручную шоркал белый халат, что-то напевая себе под нос. Он был в сером фартуке, рукава его были засучены, голова повязана платочком, а на носу сидели похожие на пенсне очки с овальными линзами. Звонок он услышал не сразу, а когда электрический треск все-таки добрался до его слуха, он так всполошился, что чуть не поскользнулся на мокром кафеле. Выскочив из ванной, он, семеня в скользких тапочках, помчался через заставленный старым хламом коридор.
– О! Друзья мои, проходите, проходите, пожалуйста, – суетливо встретил он гостей. – А я тут по дому занимаюсь. Вот, посмотрите на меня, весь уделался…
Компания молча, но шумно ввалилась в квартиру и сходу углубилась в гостиную. Там друзья сложили вещи в угол и рухнули на старый диван, чтобы впервые после космоса передохнуть. В квартире пахло книжной сыростью и клопами.
Доктор сделал чай и предложил переползти в столовую, но молодежь настояла на том, чтобы заказать пиццу и поужинать на ковре у камина, а затем космонавты по очереди сходили в ванную побрить "гречневые жопы".
2
Не вино опьяняет человека, человек
пьянеет сам. Не красота одурманивает
человека, человек сам теряет голову.
Китайская пословица
– Итак, рассказывайте, наконец, что у вас там стряслось, – бодро предложил доктор гостям, молча уплетающим пиццу. Распахнутые белые коробки из-под нее валялись на полу. Дрожали каминные блики, и дымился, стоя на паркете, пузатый самовар, обдавая паром фарфоровый чайничек.
В мерцающем полумраке докторская квартира казалась мусорщикам аристократически богатой и уютной, а благодаря скользящим по мебели и черному роялю отблескам, тускло светящемуся в углу аквариуму и тропическим растениям, зал производил впечатление сонно колышущегося морского дна.
Ощущение покоя и уюта подкреплялось тихой музыкой и глинтвейном, приготовленным хозяином в микроволновке по собственному фирменному рецепту. Напиток обжигал горло, приторно ударял в нос и теплом расползался по всему телу. Тут же на полу, похрюкивая от удовольствия, лежал бульдог Пиночет, а рядом облизывался кот Отец Виктор.
Рассказывая о своей печали даже такому близкому и закадычному другу, как доктор Блюмкин, Даня все равно заикался и пыхтел. Особенно трудно ему было признаться своему, как он считал, не только логопеду, но и духовному наставнику, в том, что он посещал гадалку.