Я остановилась на пороге, пораженная необычайным зрелищем.
Шаровая мирно лежала на полке. Лаборатория была освещена таким необычайным светом, что я зажмурила глаза. Потом открыла их снова.
Свет излучался из прозрачной надтреснутой трубки насоса. Той самой, которую положили мы с Олей. И я не сразу сообразила, в чем дело.
Подошли ближе и увидели – шаровая молния забралась в трубку и сидела там.
– Симона! – приказал Леонид.
Я бросилась к двери. Тот явился через считанные секунды, готовый на все.
– Фото! – было второе приказание.
Симон приготовил аппарат.
– Раньше, чем документировать такую необычайную вещь, – серьезно произнес Леонид, – примем необходимые меры предосторожности. Вдруг шаровой надоест сидеть в заключении и она вздумает выскочить на свободу!
Симон умел понимать все с полуслова. Он быстро помог Леониду протянуть от заземлительного шпунта идеально изолированный трос. Мы подтягивали конец троса к полке с таким расчетом, чтобы шаровая при первой же попытке выбраться из цилиндра натолкнулась на трос и ушла по нему в землю.
– Отставить! – вдруг очень весело произнес Леонид и смело дотронулся пальцем до светящегося цилиндра. Трос выпал из рук Симона.
– Почему? – пробормотал он.
– А потому, что она попалась, милая! – усмехнулся Леонид.
Он гладил цилиндр, как любимую собачонку, и говорил нам:
– Видите? Понимаете? Шаровая, проникнув в цилиндр, запаяла за собой выход. Может быть, она сейчас разорвется и разнесет все вдребезги вокруг? Но у меня такое предчувствие, что нет! Думаю, обойдется благополучно! И еще одно условие: никому не говорить о происшествии. Степану я скажу сам.
– Ага, – отозвался Симон.
– Теперь давайте ее фотографировать, – предложил Леонид.
Это было нелегким делом. Симон снимал шаровую и справа и слева. Даже вскарабкался на стол и заснял цилиндр с шаровой сверху.
Это был очень торжественный момент, когда Симон, будто священнодействуя в фотолаборатории, освещенной таинственным густо-красным светом, опустил негатив в ванночку с проявителем. Мы все трое наклонились над ней.
Вот обозначился неясный контур взлохмаченного фантастического очертания, и я вспомнила про голову Медузы.
В середине ночи автомобиль отвез меня домой. Мне было разрешено явиться в лабораторию после полудня. Леонид с Симоном остались. Они были осторожны и предусмотрительны. При шаровой следовало дежурить, как около бомбы замедленного действия.
XX. Туманность в созвездии Южного Циркуля
Грохотов рассматривал негативы и отпечатки, которые подавал ему Симон. Леонид стоял рядом с самым непроницаемым видом. Голубые его глаза казались мне потемневшими и усталыми.
– Ну-с, дорогой Леонид, на темном фоне я вижу туманное, как бы слоистое, светлое пятно, неясный контур… – бормотал Грохотов со значительным видом. – Да, пожалуй, с намеками на спиральность. Но из этого ровно ничего сверхвероятного не следует.
Леонид слегка улыбнулся.
– Следствие придет само собой.
– О да, конечно, – заторопился Грохотов. – Случай требует тщательного изучения. – Он строго посмотрел на меня и Симона. – Прошу вас хранить эту тайну. Полагал бы поставить в известность академию.
– Я бы сам полагал так, – сухо произнес Леонид. – Но повременил бы. Я бы и тебя, Степан, просил хранить пока эту тайну. Всего только несколько дней. Мне хочется действовать наверняка… Кое-что проверить, посоветоваться кое с кем. И не открывать прежде времени секрета.
– Как ты полагаешь? – прищурился на него Грохотов. – Вряд ли согласятся физики…
Леонид смотрел на один снимок, далеко отставив его от себя. Наконец сказал неожиданно:
– Сейчас меня интересуют не физики и не химики.
– А кто же? – строго нахмурил брови Грохотов.
– Астрономы.
Это было неожиданно и необычайно. Больше Леонид не проронил ни слова. Он молча сложил фотоснимки в папку и вручил их мне.
Через час я сидела рядом с Леонидом в кабине двухместного автомобиля и бережно держала папку.
Леонид очень ловко управлял машиной. Он молчал, а мне не хотелось нарушать этого молчания. Мы выбрались за город и теперь неслись по темному, влажному асфальту между аллеями по-осеннему безлистных деревьев.
Ужасно хотелось знать, куда мы едем.
Леонид круто повернул руль, и мы свернули с шоссе. Впереди я увидела высокое здание и возле него какие-то башни с куполами.
Леонид умерил бег авто и пояснил:
– Перед нами ЦАИ, или, что то же, Центральный астрономический институт. Директор академик Лунин ждет нас. Вы слыхали о нем?
– Нет.
– Лунин – известнейший астрофизик. Сейчас у нас произойдет интересная встреча. И я вас взял, как своего доверенного свидетеля. Вы будете только слушать и молчать. Я покажу ему фото… – Леонид кивнул на папку. – Здесь имеются такие, которых вы еще не видели.
Академик Лунин поразил меня. Великолепная рыжеватая шевелюра, окладистая борода. Почему-то на его носу сидело две пары очков. С непостижимым проворством он вскидывал на лоб то одну, то другую, то обе вместе. А на его письменном столе лежало еще несколько очков и пенсне в самых причудливых оправах. Леонид мне потом объяснил, что Лунин любит рассматривать все в мельчайших подробностях и считает оптические стекла самым замечательным достижением человечества.
Мы были приняты чрезвычайно любезно. Леонид вынул одно фото и протянул академику.
Академик снял очки и вооружил глаз каким-то очень сложным пенсне.
– Разрешите продемонстрировать снимки, о которых я имел удовольствие сообщить вам по телефону.
– Посмотрим, посмотрим, – профессионально, почти безразличным тоном выговорил он, принимая фото из рук Леонида.
Посмотрел, погладил бороду, спросил:
– Интересная туманность… Откуда это? В северном полушарии нет такой…
– Вы правы, – ответил Леонид с суховатой вежливостью. – Снимки попали ко мне случайно. Они сделаны моим другом Пирсом в Антарктике… Туманность в созвездии Южного Циркуля…
– Любопытно, – пробормотал несколько раз академик, рассматривая ряд фото с точнейшим изображением нашей шаровой молнии, мастерски отпечатанных Симоном.
Я с интересом наблюдала за выражением лиц собеседников.
– Туманность? – спросил как бы вскользь Леонид.
– Самая обыкновенная туманность, – пробормотал сквозь густые усы академик, откладывая последнее фото. Он взглянул поверх пенсне на высокие стоячие часы очень сложного, видимо, устройства, с десятками циферблатов и циферблатиков. Академик делал этим взглядом недвусмысленный намек, что нам пора бы убираться отсюда, потому что побеспокоили мы знаменитого ученого по совершеннейшим пустякам.
– Считаю приятным долгом информировать вас и о дальнейшем, – каким-то ласкающим голосом произнес Леонид. Он открыл второе отделение папки и тщательно выбирал оттуда новые фото. – У меня имеется также и несколько спектрограмм этой туманности.
– Что вы говорите? – поднял лохматые брови академик, протягивая руки – одну к Леониду, другою к чрезвычайно выпуклым очкам, покоившимся среди других на столе.
А Леонид показал академику несколько негативных лент, говоря:
– Снято нашей южной экспедицией. Полагаю что это – результат полиспектрографа вашей конструкции.
– Вот как? – заинтересовался академик, заменяя на носу пенсне выпуклыми очками. – Посмотрим, посмотрим…
– Мне говорили, – невозмутимо прибавил Леонид, – что посредством вашего портативного прибора можно заснять спектральные линии любого светящегося предмета, будь то кончик зажженной сигары или блестящий Сириус.
Спектрограф, я знала, имелся у нас в институте. И не было ничего удивительного, что шаровая успела уже попозировать Симону и перед спектрографом.
Академик скользнул сперва небрежным взглядом по первой ленте. И внезапно приподнялся с кресла.
– Показывайте спектрограммы! – почти крикнул он на Леонида.
Тот развернул перед ним небольшую коллекцию.
К моему изумлению, в движениях академика не осталось и следа размеренности и солидности. Теперь он ожесточенно ерошил то свою шевелюру, то бороду. Рассматривал спектрограммы через очки и лупы. Наконец размашистым движением он изо всей силы надавил кнопку, которую держала бронзовая статуэтка Меркурия, стоявшая на столе. За дверью раздался оглушительный трезвон. И тотчас в кабинет вбежал молодой секретарь, сам чрезвычайно похожий на Меркурия. Академик буркнул какое-то приказание.
Через несколько минут спектрограммы были помещены на матовом стекле освещенного сзади экрана. Академик имел необычайно взволнованный вид. Рядом с ним склонился над снимками человек, про которого Леонид успел мне шепнуть, что это тоже известный ученый-астроном.
– Что это такое, по-вашему? – спрашивал Лунин, показывая на спектрограмму. – Как вам нравится общая картина?
Впоследствии я узнала, что спрашиваемый имел сорок восемь работ по анализу спектрограмм небесных светил.
– Нравится, – отозвался тот. – Картина сложна. Думаю, что перед нами линии…
Но академик перебил размеренную речь своего сотрудника. Быстро сказал:
– Вы правы. Перед нами спектр…
От необычайного волнения он не мог договорить, чем был замечателен спектр на экране. А в действительности спектр был замечателен…
Леонид спрятал все снимки в папку. Вручил ее мне. Тщетно академик с ассистентом упрашивали Леонида оставить фото им. Леонид дипломатично отговорился необходимостью получить дополнительную информацию от сотрудника, который должен вскоре вернуться к нам в институт.
Когда мы возвращались, Леонид улыбнулся;
– Будет очень жаль, если мой друг заставит себя долго ждать… Почему?