Как давно это было! И как нужно это было бы не тогда, а сейчас, сейчас! Впрочем, нет - и тогда, и сейчас. Пожалуй, только теперь Стентон понял, насколько нужна ему Кора, и что страх потерять дирижабль - в значительной степени страх потерять ее. Если бы можно было сейчас встать и пойти к ней! Но именно теперь этого нельзя. Ни в коем случае. После того, что он сегодня сделал, это было бы похоже на предъявление счета.
В дверь постучали.
- Да, - сказал Стентон.
Дверь приоткрылась, бросив в каюту треугольник желтого электрического света.
- Можно, капитан?
Кора! До чего же нелепо устроен человек: тосковать, мечтать увидеть, увидеть хоть на миг, а когда этот миг приходит - не знать, постыдно и глупо не знать, что делать!..
- Да, Кора, - как можно спокойнее сказал Стентон. - Прошу.
Кора вошла, беззвучно закрыв за собой дверь.
- Сумерничаете, Сид?
- Да. Сижу, смотрю. Красиво… Сейчас зажгу свет, - спохватился он. - Что-нибудь случилось, Кора?
- Не надо света. И не случилось ничего. Просто мне захотелось немного посидеть с вами. Не возражаете, капитан?
Сколько нежности может быть в одном человеческом голосе! У Стентона перехватило дух. Сколько ласки может быть в человеческом голосе… Одном-единственном. Ее голосе.
- Конечно, можно, - сказал он. - И пожалуйста, Кора, не называйте меня больше капитаном, хорошо? Какой я капитан…
Кора села на диван. Их разделял теперь только угол стола. Стентон пытался разглядеть, что на ней надето - это явно была не форма, - но для этого в каюте было слишком темно: луна поднялась уже так высоко, что свет ее не попадал в каюту; прямоугольник окна слабо светился, но не освещал.
- Сид, - сказала Кора после минутного молчания. - Я хочу поблагодарить вас, Сид. И не думайте, что я такая уж дрянь. Если я приняла вашу помощь… вашу жертву… не потому, что считаю ее естественной. То, что сделали сегодня вы, - это не помочь даме выйти из машины. Я знаю. Но… Поймите меня, Сид! Ведь, в сущности, вы очень мало обо мне знаете. Пожалуй, я знаю о вас и то больше. Знаю, что вы начинали почти с нуля. Знаю, как добивались приема в Колорадо-Спрингс. Но… Нас с вами нельзя равнять. Вы - американец. Англосакс. Вы - Сидней Хьюго Стентон. А я - Кора Химена Родригес. Понимаете - Родригес. Пуэрториканка. "Даго". Такие, как вы, всегда лучше нас - потому уже, что их предки прибыли сюда на "Мэйфлауэре". Не знаю только, как "Мэйфлауэр" смог вместить такую толпу… А вы знаете, каково это - быть "даго"? Паршивым "даго"? А быть девчонкой-"даго" еще хуже… Да, я пробилась. Просто потому, что однажды попала на обложку журнала - фотографу чем-то понравилось мое лицо. И благодаря этому мне удалось устроиться в "Транспасифик" стюардессой. Через три года я стала старшей. И дальше я пойти не смогла. Если бы не эти неожиданные курсы суперкарго для дирижаблей - кем бы я стала? И кем я стану, если потеряю то, чего достигла? А вы - вы всегда сможете добиться своего. Вы достаточно сильны, Сид. Теперь вы понимаете меня?
- Да, - сказал Стентон. - Понимаю. Но благодарить меня не надо. Я сделал так, как считал нужным. Я не знал всего того, что вы рассказали, но это не важно. Я только хочу, чтобы вы поняли - я… - он замолчал, подбирая слова, но Кора не дала ему продолжать.
- Не надо ничего объяснять, Сид. Я ведь не дура.
Стентон встал. Разговор явно зашел куда-то не туда, и теперь непонятно было, как же его кончать.
- Я знаю, - серьезно сказал он.
Кора тоже поднялась. Теперь они стояли почти вплотную.
- И еще одно, Сид. Я пришла не только поблагодарить вас. Я пришла к вам. На сегодня или навсегда - как захотите…
Так, наверное, чувствуют себя при землетрясении - земля качается и плывет под ногами, сердце взмывает куда-то вверх, к самому горлу, и нет сил загнать его на место… Стентону не нужно было даже идти к ней - он только протянул руки и обнял Кору. Не было ни мыслей, ни слов - только руки и губы, и больше ничего не было нужно, потому что и мысли и слова могут лишь обманывать и мешать. И так было бесконечно долго, пока где-то на краю сознания не всплыл тот давний день, и Стентон отчетливо услышал веселый голос Коры: "За все надо платить, капитан!"
Он резко отстранился.
- За все надо платить, Кора? - спросил он с сухим смехом, разодравшим ему гортань. Он закашлялся.
Мгновенье Кора стояла, ничего не понимая. Потом вдруг поняла.
- Ка-акой дурак! Боже, какой вы дурак, Сид!
Хлопнула дверь, и Стентон остался один. Он подошел к окну и прижался лбом к стеклу. Броситься за ней, догнать, вернуть! Но сделать этого он не мог. И знал, что никогда не простит себе этого.
Стентон подошел к туалетной нише, открыл кран, сполоснул лицо. Потом закурил и довольно долго сидел, глядя на мертвые циферблаты контрольного дубль-пульта над столом. Почему так? Если с тобой происходит что-то на море или в воздухе, то стоит отстучать ключом три точки, три тире и снова три точки, стоит трижды крикнуть в микрофон: "Мэйдэй!" - и все сразу придет в движение. И если можно сделать хоть что-то, если есть хоть один шанс на миллион, чтобы выручить тебя из беды, - будь уверен, этот шанс используют непременно. Но когда происходит настоящая беда, беда, горше и больнее которой для тебя нет, - кто поможет тогда? Кому крикнешь "Мэйдэй!"?
Кому кричать "Мэйдэй!"?
Стентон вышел из каюты. Дойдя до соседней двери, он постучал:
- Бутч!
Полуодетый Бутч впустил его в каюту.
- В чем дело, Сид?
- Бутч, ты хвастался на днях, что у тебя припрятана где-то бутылка ямайского рома. Какого-то невероятного. Он еще цел?
- Цел. Старый ром двадцатилетней выдержки.
- Давай.
- Он обошелся мне в тридцать монет, Сид.
Стентон достал бумажник и отсчитал деньги. Бутч отошел к шкафчику и извлек из него пеструю картонную коробку.
- Держи. В оригинальной упаковке. Если нужно еще что-нибудь…
- Нет, - сказал Стентон. - Спасибо, Бутч. Спокойной ночи.
Он вернулся к себе. Достав из бумажника салфетку с записанным телефоном, он проверил, подключен ли селектор дирижабля ко внутренней сети Гайотиды, и набрал номер.
Трубку долго не снимали. Стентон уже собирался дать отбой, когда голос Захарова на том конце провода произнес:
- Захаров слушает.
Стентон назвал себя.
- Вы предложили мне гостеприимство, товарищ Захаров. Разрешите воспользоваться им? И вашим чаем по-адмиральски. Ром я принесу - ямайский, двадцатилетней выдержки.
- Добро, - сказал Захаров и стал объяснять, как найти его.
Положив трубку, Захаров с кряхтеньем встал с постели. "Вот и выспался, - подумал он. - Ну, да ничего, завтра отосплюсь. В самолете". На часах было двадцать два десять, - значит, лег он полчаса назад… Захаров улыбнулся, быстро оделся, поставил на электрическую плиту чайник и принялся убирать постель.
XI
Едва баролифт, закачавшись, стал на дно, Аракелов сравнил показания внешнего и внутреннего манометров. Все в порядке: давление внутри было чуть-чуть выше наружного. Он нажал кнопку замка, и диафрагма люка начала раскрываться. Аракелов был уже наготове: пригнувшись, он оперся руками о закраины горловины, чтобы, едва отверстие достаточно расширится, одним толчком ("Трап - для умирающих батиандров", как говаривал старик Пигин) бросить тело вниз, в темноту.
И вдруг он понял, что привычной темноты нет. Снизу, из люка шел ровный, холодный, рассеяный свет, и это не был свет прожекторов. Диафрагма раскрылась полностью, и Аракелов увидел уходящие вниз металлические ступеньки трапа. На одной из них сидел… сидело… Нет, не осьминог. И не кальмар тоже. Скорее что-то среднее между ними - ярко-оранжевое бесформенное туловище удобно устроилось на ступеньке. Два огромных круглых глаза в упор смотрели на Аракелова, и в них читалось откровенное ехидство. Восемь ног спускалось вниз, и существо болтало ими в воде, - ни дать ни взять мальчишка, сидящий на мостках у реки. А в двух длинных ловчих щупальцах был зажат стандартный ротный спаренный лазер образца двадцать первого года. Стволы его смотрели прямо в грудь Аракелову.
- Опять струсил? - спросило чудовище, и Аракелов ничуть не удивился - ни тому, что оно говорит, ни тому, что говорит оно голосом Жорки Ставраки.
- Нет, - сказал он, спрыгнул в воду и, отведя ствол лазера в сторону, примостился рядом с чудовищем. Ему было весело. - Маска, маска, я тебя знаю.
- Ну и знай себе. Ведь ты же не пошел…
- Я пошел. И сделал. Без меня "Марта" ничего бы не смогла.
- Да, - по-свойски подмигнуло существо, и Аракелов впервые удивился по-настоящему: он никогда не слышал, чтобы спруты мигали. - Да, ты пошел - вторым. Вторым уже не страшно…
- Я пошел бы и первым.
- Бы… Существенная разница. Ты просто испугался, дружок.
- Нет. Я боялся, пока не знал. А когда узнал - перестал бояться. Я тебя знаю. И не боюсь.
Спрут помолчал, играя лазером, потом насмешливо спросил:
- А кто тебе поверит?
- Поверят, - ответил Аракелов, но прозвучало это у него не слишком уверенно. - А не поверят - плевать. Я-то знаю.
- Вот и расскажи это своим - там, наверху. Поверят ли они?
- Поверят. Потому что знают меня. А я знаю тебя.
- Не знаешь. - Чудовище расхохоталось. Смотреть на хохочущий роговой клюв было жутковато. - И никогда не узнаешь.
Аракелов заметил, что оно стало как-то странно менять форму, расплываться. Так расплывается чернильное облачко каракатицы.
- Знаю. Ты - сероводород. И мне на тебя наплевать.