Хотя, возможно, его подвел слух.
Может, все дело в этом.
– Извини, – сказал Вильям наконец. – Извини, повтори, пожалуйста.
И Коннорс сказал это снова.
– Ничего, – произнес он медленно. – Ничего не случится потом.
Пауза.
Он покачал головой.
– Ты получил все имеющиеся шифрованные сообщения.
Так он сказал.
Не сводил глаз с Вильяма, ждал, когда смысл его слов дойдет до него.
А потом это произошло.
Во всяком случае, если судить по осанке, взгляду, по тому, как обмякли плечи. И Вильям потянулся, словно ему не хватало воздуха, но он не смог получить его, посмотрел на Коннорса, в то время как его тело дрожало от недоверия и страха и от понимания того, что ему сказали все совершенно серьезно, пусть это и выглядело полностью невозможным.
– Ты лжешь, – сказал Вильям.
– Хотел бы я, чтобы это было так, – ответил Коннорс.
Жанин подошла на шаг ближе, словно легче все понять, если расстояние уменьшится.
Теперь они знали это все вместе. То, что другие старательно скрывали от них. Сейчас они знали, что ни о какой ошибке нет и речи.
И все равно им требовалось сказать это для полной уверенности.
И первой заговорила Жанин.
– Что касается чумы, она уже пришла, – просто сказала она. Не показав ни на стену, ни на лист бумаги почти в самом конце справа всех предсказаний. В этом не было необходимости, все знали, о чем идет речь.
Вильям переводил взгляд с одного на другого, он понимал, что они знали ответ на логично вытекающий следующий вопрос, который он не хотел задавать, поскольку угадал ответ, но все равно он висел в воздухе, и его требовалось произнести вслух.
– И что будет потом? – спросил он.
Жанин посмотрела на Коннорса.
Словно в надежде, что у него есть более хороший ответ, чем у нее, и она ошибается. Но он только кивнул, как бы подтверждая ее правоту.
И Жанин отвела глаза.
– Потом остается лишь одно предсказание.
Так сказала она и отпустила взгляд странствовать по комнате, по каменным стенам, конторским принадлежностям, валявшимся на полу. Словно вещи вокруг нее приобрели какую-то ценность, словно она хотела сохранить их для себя и не потерять. Знала, что ей надо говорить, но предпочитала сделать это только в том случае, когда кто-нибудь вынудит ее правильным вопросом.
Он пришел от Вильяма:
– Что оно гласит?
Она не осмелилась встретиться с ним взглядом.
Смотрела в сторону от него, рядом с ним, пыталась отыскать глазами какой-то предмет с целью сосредоточиться на нем, словно это освободило бы ее от необходимости поделиться тем, что ей известно.
Но ничего такого не находилось.
И она посмотрела на Вильяма снова и произнесла еле слышно:
– Огонь. Адский огонь, который положит всему конец.
Никто из них не произнес больше ни звука. Прошли минуты в тишине, прежде чем Коннорс развернулся и вышел из комнаты. Он не мог помочь им позаботиться о том, что они теперь знали. Какой от него здесь был толк, когда он не мог разобраться с этим сам?
Жанин сделала шаг к Вильяму.
Ничего не сказала, но он все равно кивнул.
Держал ее. Долго.
Обнимал, как хотел бы обнимать свою дочь.
Менее двух недель назад он сам пытался лишить себя жизни.
Теперь все выглядело так, что скоро никому не понадобится делать этого.
Часть третья
Нулевой сценарий
Нельзя быть готовым ко всему заранее.
А как же иначе?
Когда ты не знаешь, что тебя ждет?
Никто не знает будущего. Даже время.
Даже оно понятия не имеет, внезапно просто приходит, и что-то случается, а ты оказываешься перед фактом и пытаешься всю жизнь понять почему, но не можешь. Почему со мной? Почему сейчас?
Потому что как ведь ты можешь понять?
Нет же никаких правил.
Нельзя сказать, что случится в следующий момент. Ну, приедет грузовик слева, вот и все, а дальнейшее и представить трудно, и никто не может знать заранее.
И приготовиться тоже.
Сейчас они говорят, что я не прав.
Что время знает, куда оно движется.
И есть отмеченная вехами дорога.
И даже если это правда, подобное ведь ничего не меняет.
Вечер, среда, двадцать шестое ноября. Если верить им, миру приходит конец. А я по-прежнему не готов.
33
Церемония состоялась в капелле и закончилась менее чем через четыре минуты.
Гроб заменял мешок с молнией, венки – полки из нержавеющей стали, а в качестве самых близких выступали Коннорс, Вильям и еще несколько мужчин в военной форме, которые, естественно, имели свои имена и все прочее, как у нормальных людей, но казались неодушевленными машинами, если смотреть на них со стороны.
И Жанин. Она стояла очень близко к стеклу и даже, несмотря на его толщину, могла чувствовать тепло от огня. Смотрела на мешок, который мог содержать что угодно, но не сейчас. И единственная из всех плакала.
С другой стороны окна было ужасно жарко, там за стеной находился небольшой приватный крематорий, и языки пламени освещали все пространство за стеклом и серьезные лица снаружи, с нетерпением ожидавшие, когда же все закончится. А голос Франкена звучал не умолкая, произнося все обязательное в таких случаях, не в силу желания, просто это входило в его обязанности.
Когда же у него закончились слова, за дело взялся механический подъемник и, наклонив длинный желоб, опрокинул саван с Дженифер Уоткинс на ролики, и они, вращаясь, медленно повлекли ее навстречу голубому огню. А когда мешок достиг своей цели, прошли лишь секунды, прежде чем все запылало.
И тогда пространство внутри засверкало разными цветами в такт с тем, как самые разные химические элементы оказывались во власти высокой температуры, испарялись и исчезали.
Потом дверца за ней закрылась.
И когда несколько часов спустя собрали пепел, уже больше ничего не осталось от Дженифер Уоткинс и вируса, который она носила в себе. И теперь встал вопрос о том, чего им ждать в ближайшем будущем.
– Если нам повезло, – сказал Коннорс и сделал паузу.
Он всегда в такой манере начинал встречу.
Стоял молча далеко впереди в Синем зале ратуши и смотрел на сидевших за большим круглым столом мужчин в военной форме. Перед каждым из них лежали ручка и блокнот и стояли бутылки с минеральной водой, словно речь шла о самой обычной выездной конференции.
Но это было не так.
Не прошло еще и часа с тех пор, как они попрощались с Уоткинс. Менее суток назад самолет превратил часть большого города в руины и выжженное поле, и воспоминание о больнице, которую они сами взорвали, еще нестерпимо давило на них и мешало думать трезво.
И никто не верил ему.
Никто не верил, что им повезло.
И он знал это, уже когда говорил, закрыл глаза, прежде чем продолжил, но взял старт снова и повторился. В его работу входило быть оптимистом.
– Если нам повезло, – сказал Коннорс снова, – то мы увидели конец эпидемии.
Никаких комментариев. Только молчаливый скепсис, пронизывавший всю атмосферу в зале, подобно присутствию учителя на письменной контрольной работе, который ничем не выражает себя, но все знают, что он здесь.
– Мужчину, сбежавшего от нас, взяли в Берлине чуть более пяти суток назад, и, насколько мы поняли, нет никаких данных, указывающих на его контакты с кем-то, помимо Николая Рихтера. По крайней мере, после того, как он приобрел способность заражать других. То, чем он занимался ранее, не столь важно.
На экранах за его спиной висел мир в виде одной гигантской карты, охватившей все ряды мониторов, некоей электронной мозаики, сейчас соединенной в единую картинку. И, манипулируя с компьютером, стоявшим на столе перед ним, он сделал из нее карту Европы и иллюстрировал с ее помощью то, что говорил.
– С Рихтером ситуация ухудшилась, – продолжил Коннорс и показал рукой. – Он погиб в крупной аварии в Бадхуведорпе, но это не помешало ему распространить заразу далее. Нам известно, что она появилась в Слотерваартской больнице вместе с врачом, констатировавшим его смерть. И насколько мы знаем, пилот рейса 261 оказался участником той же аварии, и тот же эскулап обследовал его на месте, оттуда и приехал к себе в лазарет. – Он вздохнул. – И именно здесь нам повезло. А удача нам нужна.
Никаких возражений.
Тишина в комнате.
– Если нам повезло, – сказал он снова, – то мы знаем обо всех заболевших. Но если нет?
Он окинул взглядом присутствующих.
И на мгновение почувствовал себя глупо.
В зале сидели люди, знавшие больше его, биологи, врачи, ученые, и сейчас он рассказывал их собственные данные им самим. Естественно, в итоговом и комбинированном варианте, с целью познакомить каждого с чужой для него областью, но все равно не мог избавиться от ощущения, что все вместе здесь знали больше его, и на секунду он снова стал ребенком. В первый раз за десятилетия как бы опять оказался в Англии в городе, где пахло углем, где он был маленьким, а все другие вроде бы превосходили его умом. Но за кого, черт побери, он, собственно, себя принимал.
Это ощущение появилось и исчезло менее чем за долю секунды. Однако вывело его из равновесия, заставило помедлить с продолжением чуть более, чем он думал. И ему понадобилось возвращать себя к действительности, напоминать себе, кем он был и что как раз сейчас никто здесь, кроме него самого, не сомневался в его способностях и умении делать свое дело.