Глава 11
Одиночки-волкодлаки, первыми миновавшие Проклятый Проход, не причинили большого вреда. Да, несколько раз оборотни нападали на тевтонские дозоры. Да, перекинувшись в человека, дважды проникали в замок, а ночью обретали звериную личину и…
И погибали под серебрёной сталью.
С вервольфами справлялись быстро. Одиночки потому что… Противостоять им орденские братья научились в считанные дни и с минимальными потерями.
Но волкодлаки ушли и за ними пришли упыри. С тех пор Серебряные Ворота находятся в странной осаде. Если, конечно, можно назвать осадой нескончаемые ночные штурмы с регулярными дневными перерывами.
Несметное тёмное воинство атаковало замок еженощно, однако каждое утро нечисть неизменно отступала. Потом всё повторялось заново с ужасающим постоянством. Упыри приходили после заката и, оставляя под стенами цитадели горы трупов, уходили, прежде чем заря золотила снежные вершины горных хребтов. Но кровопийцы, однажды уже перешедшие границу обиталищ и уцелевшие во время штурма, обратно в свою неведомую Шоломонарию больше не возвращались. Перед восходом кровососы искали убежище по эту сторону рудной черты - в мире людей. Им годилось любое укрытие, куда не проникают губительные для тёмных тварей солнечные лучи: пещеры, глубокие расщелины в скалах, подвалы брошенных домов, кладбищенские склепы, даже свежие могилы, в рыхлой земле которых легко было зарыться с головой.
Затаившись в дневных убежищах, твари дожидались следующей ночи. А дождавшись…
Одни присоединялись к новым полчищам, извергаемым Мёртвым озером и шли на очередной штурм тевтонской Сторожи. Другие постепенно расползались по окрестностям и уходили вглубь страны на поиски иной добычи.
Ночь была временем нечисти, и часом испытаний для защитников крепости. Днём же… Днём воины Закатной Сторожи отдыхали, сколько могли, чинили повреждённые укрепления и хоронили павших.
А ещё…
Днём, случалось, рыцари орденского братства квитались за ночной страх. Оставив в замке небольшой гарнизон, отрывая драгоценное время от сна и работы, тевтоны устраивали карательные вылазки.
Рыцари, оруженосцы и посаженные в сёдла кнехты совершали стремительные рейды по обезлюдевшим землям комтурии в поисках укрывшейся нечисти. Находили многих. А, обнаружив - безжалостно изничтожали.
Иногда достаточно было откинуть крышку подвала или взломать дверь набитого тёмными тварями кладбищенского склепа - и дальнейшую расправу вершило солнце. Иногда саксы сжигали брошенные дома, в которых пряталось упыриное отродье. Иногда - забрасывались горящим хворостом гроты и пещеры, превратившиеся в дневные убежища кровопийц, до тех пор, пока обезумевшие, обожжённые твари сами в корчах и муках не выползали из тёмных нор под солнечные лучи и клинки мстителей. В таких случаях визжащая нечисть, не видя и не слыша ничего вокруг, бросалась в последний бой без всякой надежды на победу или хотя бы на глоток алой тёплой крови. Зато чёрная кровь лилась потоком. Лилась и испарялась на солнце.
Нередко тевтонам приходилось спускаться в темноту с факелом в одной руке и обнажённым посеребрённым мечом - в другой. Чтобы достать, убить, добить. Чтобы напасть самим. Чтобы наверняка покончить с исчадиями тёмного обиталища. Тогда нечисть отбивалась - яростно, отчаянно, люто. Тогда и днём бывали потери. Редкие, небольшие, не в пример ночным, но да - случалось и такое.
…В этот раз вернувшийся из большой дневной вылазки отряд тоже привёз раненого. В седле пошатывался, поддерживаемый с двух сторон оруженосцами молодой бледный рыцарь с жуткой раной под изодранной посеребрённой кольчугой. Страшный, судя по всему, был удар! И для попавшего под него, и для нанёсшего. Нечисть бьёт по жгучему серебру вот так, наотмашь, не жалея когтей и пальцев, либо в азарте битвы, чуя добычу и рассчитывая на живую кровь, либо будучи загнанной в угол, когда ничего иного ей уже не остаётся.
Около полусотни тевтонских рыцарей, окружённых оруженосцами, конными стрелками и кнехтами въехали на замковый двор, когда закатное солнце уже красило горы багровым румянцем. Но время тьмы - настоящей, кишащей кровососущими тварями ещё не наступило. Время было. На краткий отдых, скорый ужин и подготовку к ночному бою.
Раненого приняли орденский священник в белом плаще поверх чёрной рясы и лекарь-алхимик в грязном прожжённом фартуке. Очень странно было видеть за одним делом этих двоих, которые в ином месте и при иных обстоятельствах чурались бы друг друга, как чёт ладана, но сейчас, как и прочие тевтоны, именовали себя братьями.
- Раненного - в госпит! - распорядился Томас.
В следующую секунду однорукий кастелян затерялся где-то среди запылённых рыцарских плащей и усталых коней. То ли он забыл о гостях, то ли, наоборот - спешил доложить магистру о прибывших союзниках.
Клирик и знахарь увели, точнее, уволокли куда-то обвисшего у них на руках раненного рыцаря. Этого бедолагу тёмные твари до конца испить не успели, а значит, ещё была надежда.
- Глянь-ка русич, - Золтан дёрнул Всеволода за рукав, - Кажись, по нашу душу.
Ага. Кажись…
Тяжело ступая в их сторону направлялся предводитель вернувшегося отряда. Глава Закатной Сторожи. Мастер Бернгард.
Рослого боевого коня магистра уже подхватили за повод, и тянули в сторону расторопные слуги. Благородное животное - цок, цок, звяк, звяк - степенно удалялось к конюшне. Красавец-конь! Весь в серебре: блестящий налобник с выступающим между глаз шипом, нагрудник - аж с тремя шипами, которые в бою заставят расступиться и людей и нелюдь. Вздымающиеся бока прикрывала вплетённая в попону прочная сетка из спаянных воедино стальных и серебрёных колец. На поводе и сбруе тоже побрякивали бляхи с насечкой белого металла. Даже подковы, как показалось Всеволоду, были подбиты посеребрёнными гвоздями. Что ж, копыто хорошего обученного коня в сече - тоже грозное оружие и подспорье всаднику.
Тяжёлое длинное копьё (серебро - на наконечнике и на осиновом древке. Таким, к примеру, можно пошурудить в какой-нибудь норе, где прячется от солнечного света упырь) магистра, а также его большой треугольный щит (густые серебряные нашлёпки, а по центру - чёрный в белом окоёме крест) держали оруженосцы, однако шагающий к гостям тевтонский старец-воевода вовсе не был безоружным.
Слева на рыцарской перевязи у Бернгарад висел длинный меч, едва не касавшийся ножнами земли. Справа, на поясе, перетягивавшем добротную кольчугу двойного плетения с частыми серебряными вставками и посеребрённые бляхи нагрудника, покачивался узкий кинжал. На правом запястье в кожаной петле болтался увесистый шестопёр, все шесть граней-перьев которого также украшала густая серебряная насечка.
Посеребрённый горшкообразный шлем Бернгарда выглядел диковинно. Таких Всеволоду видеть ещё не приходилось. В отличие от привычных глазу сильно сплющенных сверху и наглухо закрывающих головы и лица шлемов-вёдер прочих орденских рыцарей, этот имел округлую верхушку и был к тому же снабжён подвижной лицевой пластиной-забралом, сильно выступающей вперёд.
Сейчас забрало было поднято, а лицо - открыто.
Лицо уверенного в себе человека. Лицо человека, способного заставить поверить в себя других. Лицо человека, знающего о многом.
Высокий лоб, горбинка на носу, резко очерченные скулы, выступающий вперёд подбородок, плотно сжатые губы, умные колючие глаза в глубоких впадинах под кустистыми бровями. Борода и усы с обильной сединой - пострижены и ухожены, а не торчат клочьями по обычаю иных тевтонских рыцарей-монахов.
Бернгард на ходу снял и сунул кому-то из слуг шлем и толстый войлочный подшлемник. По запылённому плащу рассыпались волосы. Длинные, белые. Сплошь седые.
Магистр Семиградья, комтур Серебряных Ворот и член генерального капитула ордена Святой Марии - мастер Бернгард, не подчинявшийся, по сути, ни орденскому гроссмейстеру, ни угорскому королю, ни Римскому Папе, но по своей лишь воле, охоте и разумению сдерживающий натиск тварей тёмного обиталища, был уже в преклонных годах.
Возраста орденский магистр - примерно того же, что и старец-воевода Олекса, однако и столь же крепок. Здоровья в этом широкоплечем, кряжистом, пышущим недюжинной силой старике было куда как больше, чем в окружавших его тевтонах - исхудалых, уставших, вымотанных, угрюмых.
Да и вообще мастер Бернгард своим обликом мало походил на чистокровного германца. Впрочем, на явного выходца из какого-либо иного знакомого Всеволоду народа - тоже. Сколько кровей и каких именно намешано в его жилах так сразу и не определишь. В то же время - Всеволод снова и снова ловил себя на этой мысли - Бернгард чем-то неуловимо напоминал Олексу. Только брови сведены сильнее и глаза смотрят суровее и жёстче, чем у воеводы русской Сторожи. Что ж, Набег, ночные штурмы - понятное дело…
- Ну, здравствуй-здравствуй, рыцарь-русич, - голос мастера-магистра, обратившегося к Всеволоду, прозвучал глухо и басовито, будто тевтон говорил из-под опущенного забрала. Седая голова чуть качнулся в приветственном кивке. - Так это, значит, твоя дружина сегодня прибыла?
Пронзительные глаза Бернгарда смотрели испытующе.
Всеволод тоже склонил голову, приветствуя хозяина замка. Поправил магистра:
- Наша.
- Что? - не понял тевтонский старец-воевода.
- Не моя, говорю, - наша дружина. В Сибиу-Германштадте к нам примкнул отряд татарской Сторожи-Харагуула.
Всеволод кивнул на Сагаадая.
- Это предводитель татар. Сотник-юзбаши. Богатур Сагаадай.
Тевтон повернулся к кочевнику, ещё раз качнул головой:
- Что ж, приветствую и тебя… э-э-э… благородный… доблестный… рыцарь… воин… богатур…
Ответный кивок татарского шлема. Сдержанный и почтительный. Молчаливый. Право говорить сейчас Сагаадай предоставлял Всеволоду.