С каждым глотком в душе крепла странная, детская вера, что все еще может быть хорошо, что сейчас, с последним ударом, для нее наступит новая жизнь, в которой будет все, чего не успела она изведать раньше…
И у нее все еще впереди.
Глава 10
– Дедко, глянь!
– Чегой-то там? Где?
– Да вот, у Синь-камня, на тропочке!
Снег скрипит под чужими шагами. Павел открыл глаза и застонал. Бескрайняя равнина, сверкающая в лунном свете холодным мертвенным блеском, создавала впечатление, "ледяного ада", про который когда-то давно, еще в детстве, читал в книге. Сознание возвращалось с болью, в груди что-то противно хлюпало и клокотало, трудно было дышать, но если кто-то есть рядом, то можно надеяться на помощь!
Он повернулся туда, откуда слышались голоса, да так и ахнул от удивления. Даже боль на секунду отступила. Перед ним стояли двое – бородатый старик и подросток. Выглядели они очень странно – в овчинных полушубках и грубых войлочных шапках… Словно сошли с картинки из книжки о дореволюционной России. Но больше всего Павла поразило то, что на ногах у них были лапти! Самые настоящие лапти и онучи, перевязанные веревочками. Павел такие только в музее видел.
Парнишка удивленно таращился на него. В лунном свете Павел смог рассмотреть его лицо – курносый нос, голубые глаза, круглые от удивления, белесые брови, из-под шапки торчат вихры… На вид – лет тринадцать – четырнадцать. Нормальный подросток, если бы не странная одежда.
Старик выглядел очень высоким, статным, его длинная спутанная седая борода лежала на груди, а глаза смотрели остро и молодо. Больше всего он был похож на волшебника Гэндальфа из фильма "Властелин колец", только пошире в плечах, покряжистее как-то. Павел даже зажмурился на секунду – так странно было увидеть здесь, на пустой дороге, среди ночи, этот почти сказочный персонаж.
– Странник, что ли? Или купец замерз?
Кряхтя, старик присел на корточки, склонился над ним. Потом выпрямился, зачем-то отер руки снегом и изрек, словно приговор объявил:
– Нет, не странник и не купец. Пришлец, не иначе. Вишь, одет не по-нашему. – Он сокрушенно покачал головой и добавил: – В беде раб Божий. В большой беде.
Ах, какой наблюдательный! Павел с большим трудом подавил желание длинно и сочно выругаться. Как будто трудно догадаться, что у человека, истекающего кровью на снегу, возникли какие-то проблемы! Что за тупость деревенская – стоять и смотреть, вместо того чтобы идти за помощью? Ведь есть же здесь хоть что-нибудь! В конце концов, пансионат рядом, там есть телефон, может быть, найдется кто-то, способный отвезти его в больницу…
– Дедко, а он жить будет? Или помрет?
В глазах паренька стояли слезы. Голос его дрожал, и белесые брови поднялись домиком.
Старик ответил непонятно:
– Не то горе, что ребра сломаны, то беда, что сердце каменно! Однако живая ведь душа, крещеная… Помогай, Прошка! За ноги держи, да понесем. Даст Бог, выживет.
С неожиданной для его возраста ловкостью старик подхватил его под мышки. Боль накатила снова. Она подхватила его, как огромная океанская волна, накрыла с головой… Павел вскрикнул и потерял сознание.
Когда он снова открыл глаза, над головой увидел бревенчатый закопченный потолок. Боли он не чувствовал. Правда, и пошевелиться не мог, все тело было словно придавлено тяжеленной каменной плитой, но все же Павел с любопытством разглядывал странный дом, где так неожиданно оказался.
Похоже на деревенскую избу – стены сложены из толстых бревен, деревянные лавки по стенам, стол с дочиста выскобленной столешницей, в углу (Павел вспомнил, что этот угол называется "красным") на специальной полочке виднелись иконы, и лампадка чуть светила перед ними. Другой угол, противоположный по диагонали, занимала огромная русская печь.
В избе было жарко натоплено. Пахло странно – немного печным дымом, струганым деревом, какой-то едой… Но и другой запах примешивался – травяной, свежий, совсем как летом. И свет был странный – яркий, но неверный, колеблющийся. Повертев головой, Павел увидел горящую щепку, заботливо закрепленную в каком-то железном приспособлении. "Наверное, это и есть лучина!" – догадался он.
У печки на приступочке примостился давешний подросток. Видно, от тепла его разморило, он клевал носом и время от времени встряхивал головой, отгоняя сон. Старик сидел на лавке, прямо под темными ликами святых в почерневших серебряных окладах. Перед ним лежала старая книга в кожаном переплете с массивными застежками. Лицо его было сосредоточенно, словно там он искал что-то важное, пальцы медленно переворачивали страницы, а губы шевелились, словно каждое слово он поговаривал шепотом.
Павел завозился на своем неудобном ложе, хотел было повернуться поудобнее – и тут же заорал от боли. В грудь, там где сходятся ребра, словно вонзился раскаленный железный штырь, пронзил до самого сердца…
На него никто не обратил ни малейшего внимания, словно его здесь вовсе не было. Павел пытался сдержать свой крик, но получалось плохо – он словно шел из глубины его тела сам, помимо воли. Было ужасно унизительно орать и корчиться на лавке в закопченной избе и ждать, ждать неизвестно чего…
Наконец старик закрыл свою книгу, обернул ее чистой тряпицей и спрятал в маленький сундучок, что стоял тут же, под лавкой.
– Прошка! – послышался властный голос.
Мальчик с готовностью вскочил на ноги, как будто только этого и ждал.
– Непитой воды принеси, да не забудь попросить, как я сказывал.
Паренек выскочил из избы – только дверь хлопнула. Старик медленно поднялся, – видно было, что каждое движение дается ему с немалым трудом! – расстелил на столе вышитое полотенце из сурового холста, расставил глиняные плошки, наполненные чем-то вроде сушеной травы, растертой в пыль. Посреди стола он поставил зажженную свечу и долго что-то шептал, глядя на ее пламя.
Павел наблюдал за его странными манипуляциями почти с ненавистью. Боль немного отпустила, и теперь он лежал совершенно обессиленный, опустошенный, беспомощный… Хотелось крикнуть: "Что ж ты делаешь, старый пень! Я ранен, может быть, даже умираю! Надо немедленно звонить в "скорую", в службу спасения, а не заниматься шарлатанством. Каждая минута дорога, может быть, еще не поздно…"
Старик наконец обернулся к нему.
– Звать тебя как? – строго спросил он.
– Павлом… – выдохнул он и с ужасом почувствовал, что на губах пузырится что-то теплое и соленое. "Открытый пневмоторакс!" – промелькнуло в голове. Все-таки бывший доктор никогда не бывает бывшим окончательно…
Плохо дело. Если сломанные ребра проткнули легкое, тут и до летального исхода недалеко! Во всяком случае, надо в больницу, и немедленно. А ведь в этой тьмутаракани, наверное, даже телефона нет, сообразил он. И электричества – тоже, лампочек нигде не видно. Подумать только, живут как в каменном веке… Он хотел было сказать, что мобильный в кармане куртки, чтобы немедленно звонили в "скорую", но тут он вспомнил, что в этом проклятом месте даже сотовая связь не работает! Изо рта вырывался только невнятный хриплый стон. Неужели все, конец?
Старик подошел совсем близко, положил руку ему на лоб, и Павел почувствовал странную силу, исходящую из этой заскорузлой ладони, похожей на древесный корень. Он было дернулся, пытаясь высвободиться, но рука старика намертво придавила голову к подушке.
– Стану, благословясь, пойду, перекрестясь, во чисто поле, во зеленое поморье, – медленно, нараспев заговорил он.
Хрипловатый, надтреснутый старческий голос креп, звенел металлом, и казалось, что все в мире сейчас подвластно ему, и по его слову движутся луна и звезды, падает снег и текут реки подо льдом…
И в его власти – вернуть ему жизнь или отнять ее.
– Погляжу на восточную сторону, с правой, с восточной стороны летят три врана, три брательника, несут трои золоты ключи, трои золоты замки. Запирали они, замыкали они и воды, и реки, и синие моря, ключи и родники. Запирали они раны кровавые, боль горючую. На море, на окияне, на острове на Буяне, на полой поляне, под дубом мокрецким сидит девица красная, перепрядает шелчок на кривое веретенце. Веретенце, перевернись, ниточка, перервись, ты, кровушка, уймись! Как из неба синего дождь не каплет, так из груди белой у раба Божьего Павла кровь не каплет. Запираю приговор тридевью тремя замками, тридевью тремя ключами, слово мое крепко, как бел-горюч камень Алатырь, бросаю ключ в небо, замок в море. Аминь.
Огненный шар словно взорвался перед глазами и разлетелся, разбрасывая во все стороны фейерверк разноцветных искр. Наступила темнота, но, уже теряя сознание, Павел почувствовал, как уходит боль и тело становится легким, невесомым…
Он летел в кромешной темноте, и она, плотная, осязаемая, окружала его со всех сторон. Тела своего он не чувствовал, словно превратился в часть этого огромного, всеобъемлющего вакуума, предвечной бездны, из которой все вышло и куда в конце концов вернется. Удивительно, но это было вовсе не страшно, а, напротив, очень легко и даже радостно. Павел еще мог осознавать себя, но некая часть его существа (и очень большая часть!) как будто тянула его туда, чтобы раствориться в темноте окончательно, остаться там навсегда…
Когда Павел снова открыл глаза, он по-прежнему лежал на жесткой лавке в закопченной избе. Так же ярким веселым пламенем горела лучина, вставленная в кованый железный светец (Павел даже сам удивился, из каких глубин памяти выплыло название этой штуки!), белобрысый мальчишка спал на лавке, положив ладошку под щеку и смешно чмокая губами во сне, а старик все еще сидел за столом и читал свою книгу.