На обманщицу капканы расставлены - не в один попадёт, так в другой. Первая ловушка в том, что лисица беды не замечает: плетёт свою хитрость, поёт свою песню, колдует и варит зелье - внимательно следит, как бы ни напутать, - а по сторонам не смотрит. Кто хочешь подкрадётся, если не за хвост ухватит, то издалека прицелится и неспешно подстрелит.
А другая ловушка в привычке. Обманываешь, обманываешь, а они всё верят и верят кажется - быть не может, уж давно поняли, просто мирятся с тем, что лиса, ну лиса и лиса, такая уродилась. И однажды она возьмёт да и не спрячет вовремя хвост, ушки платком не подвяжет, не перекинется на опушке, а вбежит в дом как есть. То ли забудется, то ли лапой махнёт на конспирацию - раз в глубине-то души все всё знают, так чего уж там. Пройдёт к огню, как ни в чём не бывало, усядется аккуратно, лапка к лапке.
И только взглянув на побелевшие лица, на дикие глаза и перекошенные мукой рты - поймёт, что пропала.
У Клевера, между прочим, кроме бывшей жены и стайки случайных девочек, имелись так называемые "серьёзные отношения", длящиеся уже года четыре. Оленька не препятствовала, у каждого порядочного любовника должны быть какие-нибудь "серьёзные отношения", иначе он в один прекрасный день затоскует и женится. А такого рода связи браком не заканчиваются никогда, потому что глупо ставить в паспорте штамп и ограничивать свою свободу, если девушка и без того столько лет никуда не девается. Поэтому Оленька вела себя прилично, "приветов" в виде трусиков под подушкой сопернице не передавала и вообще не вредничала. Они даже как- то поужинали вчетвером - Оля, Паша, Клевер и эта самая Катя - молоденькая, но уже не юная, наряженная во всё лучшее, тревожная. Она весь вечер поглядывала, стреляла глазами то на одного, то на другого, пытаясь понять, кто и в какой степени в курсе. Это забавно смотрелось, но немного тяготило, и Оленька для себя решила, что так волноваться из-за мужчин - ниже человеческого достоинства. Ведь есть поистине вечные ценности, вроде самоуважения, свободы, хорошей погоды и свежести этого салата, который подали с хрустящей, идеально поджаренной уткой. А тут не из-за чего вертеть головой, покрываться мурашками, особенно заметными при таком открытом платье, толкать коленом соседа, если вдруг покажется, будто слишком засмотрелся на губы другой женщины.
Всё, что хотела, Оленька поняла и с тех пор благодушно учитывала Катю как некую занятную привычку своего друга.
Клевер был музыкантом, но в рамках призвания менял профессию каждые две недели: то играл, то плясал, то проводил тренинги - разнообразные, но обязательно связанные со звуками, которые умел извлекать не только из музыкальных инструментов, но из любых предметов и людей, и даже самые молчаливые женщины в его руках пели.
И каждый раз новая работа оказывалась настоящим делом его жизни, именно тем, к чему всегда душа лежала, - и наконец-то. Но ирония здесь весьма условная: он действительно был великолепен во всём, за что брался. Правда, только в течение двух недель, но те, кто жаждали постоянства, должны были просто пойти другими дорогами, а Оленька-то искала лишь сиюминутного совершенства, поэтому её всё устраивало.
И она шла к нему в очередной раз, понятия не имея, кто откроет дверь сегодня - барабанщик, диджей, учитель танцев или "телесно ориентированный психотерапевт". Одно знала точно: открывший эту дверь будет безупречен.
Как-то раз он уселся в полулотос и сообщил:
- Я - ЭмСи! Мастер Церемоний.
Оленька понимающе кивнула:
- Ещё бы, да кто ж, как не ты.
Он объяснил, что это чаще всего просто распорядитель мероприятий, выкрикивающий в микрофон всякую ерунду, чтобы завести публику. Но вот он, Клевер, может создать атмосферу с нуля, начиная с подбора музыки и света, заканчивая дозировкой веществ, необходимых для правильного состояния. Умение управлять сознаниями, чтобы в итоге никто не пострадал, дорого стоит. Поэтому теперь он будет ЭмСи, начнёт с квартирников, потом новогодние корпоративы пойдут, а летом опен эйры и прочие пикники.
- Чудесно, - ответила Оленька, - сходим в парк?
Она очень любила гулять, и не то чтобы у неё был темперамент таксы, просто нравилось ходить, а всякие такие штуки действительно лучше обсуждать в парке, иногда посреди разговора отбегая в сторону, чтобы посмотреть, кто это там интересный шуршит в кустах, мышка или птичка, ведь бывает и белочка.
- Пойдём. Только, это, Кате надо чего-то наврать, а то она орёт, когда мы с тобой вдвоём куда-нибудь собираемся.
- А Кате мы скажем, что заедем к Паше на работу.
И он ушел в другую комнату, чтобы ей позвонить, Оленька тоже быстро что-то прощебетала в свой маленький красный мобильник, и они убежали на улицу.
А через пару дней он говорит:
- Оль, тут странное что-то. Катя в тот раз не поверила и перезвонила твоему мужу. А он подтвердил, что мы у него были.
- Ну, так я его попросила нас прикрыть.
- То есть?
- То есть я пожаловалась, что у Кати не все дома, подозревает нас постоянно, поэтому пусть он ей…
- Но мне всегда казалось, что твой Паша нас тоже… того… подозревает.
- Не без этого. И как же иначе, если мы шляемся где-то целыми днями и возвращаемся подозрительно довольными. У этих людей на уме только одно, ты же знаешь.
- Ну и?
Оленька ответила терпеливо:
- Но после того, что я сказала про Катю, он не захотел выглядеть таким же комическим ревнивцем, как она. Теперь Катя дура, а он молодец и всё понимает.
- Слушай, я, кажется, понял, кто тут настоящий ЭмСи. Такой точный ход!
Чуть позже Клевер обронил, что Катя на него всерьёз обиделась.
- Понимаешь, я ей рассказал…
- Про нас?!
- Ну, не совсем. Сболтнул, какая ты умница и как ловко всё устроила в тот раз. В воспитательных целях, чтобы училась с мужчинами обращаться. А она надулась.
Оленька прикрыла глаза и немного про себя посчитала. Из него никогда не получится Мастер Церемоний. Но вслух произнесла другое:
- Давай немного погуляем.
С ним было хорошо ходить по полям, он носился рядом как жеребёнок. Мог безостановочно болтать, но никогда не мешал думать, если ей хотелось молчать.
"Катя-Катя, ты ни за что не поверишь, что мы просто пьём что-нибудь и смеёмся, а потом засыпаем, держась за руки, а около одиннадцати он подбирает свой роскошный лисий хвост и уезжает. Нет, у него нет хвоста ни в прямом, ни в переносном смысле, но явно есть что-то роскошное, что он приносит и распушает по всему дому, а потом никогда не забывает забрать. Оставляет у меня серые шерстинки, уносит рыжие, а больше мы не делаем ничего плохого. Да, дорогая Катя и дорогой Паша, верьте нам, верьте, мы просты, как грех, и ясны, как белые луны и жёлтые фонари, о которые вы бесцельно и недоуменно бьётесь ночь за ночью.
Мы - ваши злые дети, которых вы зачем-то завели, хотя и знали, знали с самого начала, как это будет. Неблагодарные дети, которые не хотят с вами играть, потому что им интересно с другими, такими же нахальными и порочными мальчишками и девчонками". "Где ты был?!"
"Что ты делала весь день?"
"С кем ты разговаривал по телефону?"
"Не ври!"
(Господи, но почему "не ври"… Да если мы перестанем врать, что у вас останется?)
"Я вообще-то не заставляла со мной связываться".
"Катя, я очень тебя люблю".
"Нет, я не хочу загнать тебя в могилу".
"Никого важнее тебя нет, не плачь, пожалуйста".
"Паш, я побежала?"
И мы снова бежим - сплетать хвосты и лазить по деревьям, иногда жалуясь: "А она мне и говорит… представляешь?" - "Да совсем с ума сошла, больные они, эти взрослые", но чаще играем в свои невинные блядские игры, в которых нет ничего плохого, кроме одного - вам с нами нельзя.
Иногда мы удираем из дома, садимся в поезд, прикинувшись взрослыми, прикрывшись паспортами, и едем туда, где никто не знает, чьи мы.
- Чьи вы, ребята?
- Мы - свои собственные!
В Африку никогда не сбегают дольше чем на пять дней.
"Кать, ну чего ты? Я обязательно вернусь, не к ужину, так к обеду".
Я точно знаю, зачем это нам, - чтобы возвращаться. Чтобы было к кому и было - зачем.
Но мне до смерти интересно - вам, вам- то это зачем? Зачем вам такие плохие стареющие, но невырастающие дети?
""Люблю" - это не ответ".
Через несколько часов Оленька разглядывала его отрешенное лицо - от дневного веселья не осталось следа, он курил, смотрел в темноту и, казалось, не думал ни о чём или, наоборот, был со своими мыслями так далеко, куда она не могла дотянуться. Равнодушное божество, правда, не её. И Оленька мучительно позавидовала этой нервной Кате - не потому, что та "почти замужем" за таким сокровищем. Она позавидовала женщине, которая живёт с тем, кого любит. Просыпается рядом и сначала поворачивается в его сторону, а уже потом открывает глаза и сразу видит - ещё не раздражённого, ещё не лгущего, ещё беззащитного, ещё - её: смятые ресницы, расслабленные губы, спутанные пряди, прилипшие к щеке. Дышит.
А равнодушное божество долго и покорно лежит, прикидываясь спящим. Чувствует на себе требовательный и горестный взгляд, и рот его наполняется злостью, потому что оно-то не может позволить себе жалкое разрушительное счастье - жить с тем, кого любишь, и быть нелюбимым.
Оленька не сомневалась: Клевер, как и она, просто не выдержал бы в таких условиях, какие годятся для Кати. Быть милосердно обманутым - для истинного лжеца гибель.