— Мужчина никогда не прекращает думать о любви, сеньорита. Даже когда стареет и его член сморщивается, словно плод юкки, который положили сушиться на солнце. Пусть мне сто двадцать один год, но крови во мне не меньше, чем в юноше. Знаешь, Томас, я бы женился на такой женщине, как Сэлли. Только предпочел бы, чтобы ей было шестнадцать и у нее были тугие, вздернутые груди.
— Дон Альфонсо, — перебила его Сэлли, — а нельзя, чтобы девушке вашей мечты было хотя бы восемнадцать?
— Тогда у меня не будет уверенности, что она девственница.
— В нашей стране большинство женщин выходят замуж, если им по крайней мере восемнадцать лет. Неприлично предлагать вступать в брак шестнадцатилетней.
— Ах да, я не подумал, что в вашем северном климате женщины созревают медленнее. А у нас в шестнадцать лет…
— Прекратите! — закричала Сэлли и закрыла уши ладонями. — Довольно, дон Альфонсо! Я по горло сыта вашими рассуждениями о сексе.
Старый индеец пожал плечами:
— Да, целительница, я старик, но это означает, что я могу говорить и шутить, как мне угодно. У вас в Америке другие традиции?
— У нас в Америке старики не твердят постоянно о сексе.
— О чем же они говорят?
— О внуках, о погоде, о Флориде… Дон Альфонсо покачал головой:
— Как, должно быть, скучно стареть в Америке.
Сэлли повернулась и пошла к шалашу. Но прежде чем скрыться внутри, сердито посмотрела на Тома. В нем поднялось раздражение. Что такого он сказал или сделал, что его ставят на одну доску со всякими озабоченными?
Индеец снова пожал плечами, раскурил трубку и громко продолжил речь:
— Ничего не понимаю. Ей двадцать девять лет, но она до сих пор не замужем. Ее отцу придется раскошелиться на огромное приданое, только чтобы сбыть ее с рук. Рядом с ней вы — почти старик и тоже без жены. Так почему бы вам двоим не сочетаться? Или вы гомосексуалист?
— Нет, дон Альфонсо.
— Не стесняйтесь, Томас. Если вы гомосексуалист, Чори вас удовлетворит. Он у нас такой.
— Спасибо, не надо.
— Тогда вообще ничего не понимаю, — покачал головой индеец. — Почему вы упускаете возможность?
— Сэлли обручена с другим мужчиной. — Дон Альфонсо удивленно изогнул бровь.
— Ах вот как! И где же теперь этот мужчина?
— В Америке.
— Значит, он ее не любит.
Том вздрогнул и покосился на шалаш. Голос старого индейца обладал особым свойством проникать в самые дальние концы их лагеря.
— Он меня любит, и я его люблю, — сказала Сэлли из шалаша. — А вас обоих попрошу заткнуться.
Из джунглей послышался винтовочный выстрел. Дон Альфонсо поднялся на ноги.
— А вот и наше второе. — Он взял мачете и пошел на звук. А Том тем временем решил растянуть в хижине свой гамак.
Сэлли развешивала на одной из перекладин собранные ею растения.
— Этот дон Альфонсо — распутный тип и сексуальный маньяк, — заметила она. — Да и вы не лучше.
— Не забывайте, — возразил Том, — это он ведет нас через Меамбарское болото.
— От этого его шуточки мне нравятся ничуть не больше. И ваши ухмылки тоже.
— Вряд ли от него можно ждать рассуждений в духе феминистской политкорректности.
— Но что-то я не слышала разговоров, что вы чрезмерно стары для женитьбы, хотя вы старше меня на целых четыре года. Почему всегда только женщины считаются перезревшими для замужества?
— Сэлли, перестаньте выступать.
— Не перестану.
Их перепалку прервал голос дона Альфонсо:
— Первое готово: вареный попугай и тушеная маниока. На второе — жаркое из тапира. Вкусно и питательно. Перестаньте ссориться и идите есть.
25
— Buenos tardes [29] , — пробормотал Окотал, подсаживаясь рядом с Филиппом к костру.
— Buenos tardes, — ответил тот и удивленно вытащил трубку изо рта. За всю дорогу Окотал заговорил с ним впервые.