- Да… странно это все, - сказал Крикс несколько минут спустя, поскольку Дарл все это время шел с ним рядом молча, не мешая его размышлениям. - Хотелось бы мне знать, чем это кончится. Валиор - я тебе про него еще не говорил… он был моим отцом. Приемным. Ну так вот, он часто повторял - кто слишком много радовался вечером, тот будет плакать утром. Понимаешь, он ведь тоже был везучим. Воевал в Иллирии и даже ни разу не был серьезно ранен, получил награду… а потом лишился денег, повредил колено и ушел со службы.
Арклесс покивал - то ли сочувственно, то ли задумчиво:
- Ну что ж, бывает. А вот присказка про вечер и про утро мне не нравится: уж слишком мрачно, на мой вкус. На твоем месте я бы так не говорил. Еще спугнешь удачу ненароком.
У Хлорда с самого утра было на редкость отвратительное настроение.
Чем больше он об этом думал, тем меньше ему нравилась идея совместить обычную проверку новичков у ворлока с допросом Крикса, на котором настоял Ратенн. Это предложение с самого начала внушало младшему Наставнику сильное отвращение, но сейчас, отправив подвернувшегося под руку лаконца за мальчиком, Хлорд почувствовал почти непреодолимое желание немедленно пойти к Ратенну, разорвать их договор и, если будет нужно, окончательно рассориться с Советом - но добиться, чтобы его нового ученика оставили в покое.
По долгу службы сталкиваться с ворлоком - всякий раз одним и тем же, из года в год приглашаемым в Лакон для Испытаний - Хлорду приходилось редко, но и этих немногочисленных встреч вполне хватало, чтобы мастер испытывал к ворлокам и ворлокству глубокую и неискоренимую неприязнь. В самом деле, трудно было представить что-то более отталкивающее, чем человек, не выносящий яркого дневного света, с неподвижными и тусклыми, как у глубоководных рыб, глазами, и такими же глубоководно-рыбьими манерами. Во всяком случае, лениво-плавные движения худых и длинных пальцев ворлока в те моменты, когда ему приходилось выполнять свою работу на глазах у младшего Наставника, всякий раз напоминали Хлорду о медлительных, раскормленных лаконских карпах, так же вяло шевеливших плавниками в пруду Академии. Наставник сильно сомневался в том, что ворлокам доступны какие-то простые человеческие чувства - радость, стыд или хотя бы страх - и всякий раз, когда он сталкивался с ворлоком, его остекленевший, безучастный взгляд, как будто бы направленный куда-то вглубь себя, его невероятно раздражал.
Возможно, если бы способности ворлоков ограничивались только их умением видеть в других задатки к магии, предубеждение Наставника не разрослось бы до таких размеров. Но увы; помимо тех услуг, которые они оказывали мастерам Лакона, ворлоки славились своей способностью без спроса проникать в чужие мысли и в чужую память - одним Высшим ведомо, как именно.
Ворлоков часто привлекали для допросов в Адельстане. Считалось, что этот способ был гораздо милосерднее (да и надежнее), чем применявшиеся на Нагорье или в Аварисе пытки. Но это не означало, что допрос у ворлока вполне безвреден. Самым печальным представлялось то, что даже соблюдение общеизвестных правил никогда не делало итог допроса менее непредсказуемым. Никто, в том числе даже сам видун, не мог заранее сказать, как это будет - просто потому, что слишком многое зависело от человека, попадающего к ворлоку. Кто-то сразу позволял коснуться своих мыслей и наутро уже забывал, что в его чувствах и воспоминаниях недавно шарил посторонний взгляд. Другие после окончания допроса чувствовали головную боль - от легкого покалывания в висках до куда более серьезных приступов, способных уложить в постель на несколько часов и даже дней. А третьи вообще оказывали ворлоку такое бешеное и отчаянное сопротивление, что для продолжения допроса их приходилось либо напоить, либо заставить подышать парами твисса и люцера. Один знакомый рыцарь Ордена как-то сказал Хлорду, что такое поведение совсем необязательно зависит от виновности подозреваемого или от его желания скрыть правду. Просто кто-то слишком остро ощущает вторжение ворлока в свое сознание - и сопротивляется этому даже помимо воли, точно так же, как глаз человека против воли закрывается, если ему в лицо летит какой-нибудь предмет. Тот же рыцарь объяснил Наставнику, что, если ни люцер, ни опьянение не помогают, а узнать от человека правду очень важно, ворлоку приходится рискнуть и все-таки сломать защиту этого подозреваемого. Беда в том, что после этого тот может запросто сойти с ума. В тех случаях, когда насильно проникать в чужие мысли пробует неопытный или неосторожный ворлок, это даже неизбежно - именно поэтому отбором видунов для службы Ордену обычно занимается верхушка Круга магов и Совета Ста. И все бы хорошо, но дело в том, что даже после самого умелого допроса у преступника на некоторое время отшибает память, так что он становится беспомощнее пятилетнего ребенка. Мастер тогда представил себе заговорщика, забывшего, где он находится, и неспособного самостоятельно одеться или донести до рта кружку с водой или хотя бы ложку каши - и сочувственно вздохнул, подумав, что гвардейцам Императора и впрямь не позавидуешь. Но видуны, способные лишать людей воспоминаний или даже доводить до сумасшествия, все-таки были Хлорду отвратительны, сколько бы его не уверяли, будто они служат благой цели и нередко помогают оправдать несправедливо обвиненных. Стоило Наставнику представить, как какой-то рыбоглазый стал бы рыться в его мыслях - и его буквально передергивало от омерзения. Хваленое "прикосновение", позволяющее ворлоку дотронуться своим сознанием до разума другого человека, представлялось ему скользким и холодным, словно рыбья чешуя, и всякий раз, сопровождая ворлока в отведенную для Испытаний комнату, мастер ловил себя на том, что безотчетно втягивает носом воздух, словно ожидая ощутить неуловимый запах тухлой рыбы.
Пятнадцать относительно спокойных лет, проведенных в Академии, Хлорд вел настолько устоявшуюся и прозрачную для чужих взглядов жизнь, что большинство его поступков, да и мыслей, безо всяких ворлоков все время были на виду - не у других Наставников, так у его же собственных учеников. Того, что называют частной жизнью, у мастеров Лакона просто не было, и в этом отношении они превосходили даже доминантов - несмотря на принятые в Ордене обеты нестяжательства, безбрачия и самоотречения. Но в прежней, не связанной с Академией жизни у Хлорда оставалось много такого, о чем он бы никогда не стал бы говорить не то что с посторонним - даже с близким другом. И тем неприятнее было осознавать, что кто-то может силой или магией добраться до его воспоминаний, выпотрошив его память, словно кролика, попавшего в силок.
А теперь видун получит разрешение копаться в голове у Крикса, и - что бы ни говорил Ратенн, - никто не может знать наверняка, чем это кончится.
Хлорд нервно прошелся взад-вперед по галерее. Беда в том, что остальные мастера - в первую очередь Ратенн и Вардос - примирились с его вызывающим поступком только потому, что в глубине души надеялись: оставшийся в Лаконе из-за прихоти Хлорда мальчишка на поверку окажется вором и обманщиком, которого можно будет с чистой совестью выставить вон из Академии. А потом злорадно упрекать мастера Хлорда в непростительной наивности и слепоте. Возможность наконец поставить зарвавшегося младшего Наставника на место соблазняла многих - слишком часто он за это время позволял себе почти демонстративно поступать наперекор решениям Совета.
Вчера собрание Наставников напоминало растревоженный пчелиный улей: все были возбуждены, перебивали друг друга и сходились только в одном: поступок Хлорда - просто блажь, которая заслуживает безоговорочного осуждения, а этот Крикс, которому он покровительствует, более чем подозрителен. Единственным из менторов, кто не присоединился к хору возмущенных голосов, был его старый друг, Талгвир; но даже он не поддержал бы Хлорда, начни тот возражать против допроса мальчика у видуна.
Хлорд прекрасно понимал, что в сложившейся ситуации разумнее пойти навстречу остальным. Но то, что накануне выглядело сносным и вполне приемлемым, сегодня, при ближайшем рассмотрении, вдруг показалось мастеру предательством. Как ни крути, но, когда он вмешался в судьбу Крикса, вырвав мальчика из той среды, к которой тот принадлежал с рождения, и самовольно поставил его в один ряд с наследниками знатных рыцарских родов Империи, он должен был взять на себя ответственность за все последствия подобного решения, - а уж никак не отступаться от него, предоставляя ничего не подозревавшему мальчишке расхлебывать заваренную мастерами кашу.
Конечно, вероятность, что с Криксом случиться что-то неприятное, была невелика. Слегка коснуться его разума, увериться, что он сказал всю правду о себе - вот, собственно, и все, что поручалось ворлоку. Никто не требовал от видуна по-настоящему копаться в его мыслях и воспоминаниях, а уж тем более насильно добиваться от него каких-либо признаний. Но для Хлорда это было слабым утешением. Он злился на себя за то, что уступил другим Наставникам, и чувствовал себя непоправимо виноватым перед Криксом - даром, что тот даже ничего не знал.
- Наставник Хлорд… - растерянно окликнули его, и мастер обернулся. Перед ним стоял тот самый паренек, которого он отправлял за Криксом. Но он был один. - Я был в Рейнсторне, мастер. Крикса нет.
- Как "нет"? - с оттенком раздражения спросил Наставник. - Ты спрашивал у остальных, где он?
- Спрашивал. Никто не знает. Говорят, последний раз его видели на завтраке, - доложил мальчишка.
На завтраке?… А ведь прошло уже не меньше двух часов.
- И никого не удивило, что его так долго нет? - Хлорд недоверчиво поморщился.
- Но, мастер! Все решили, что вы сами… то есть что его забрали на Испытания.
- А, ну да. Все время забываю, что начало Испытаний никогда не удается сохранить в тайне дольше часа. Жаль. Ратенн расстроится.