И дедушка Эстебан, и отец закончили факультет филологии Ленинградского университета. У дедушки на всю жизнь осталось что-то вроде комплекса: с одной стороны, он боялся, что он сам, а потом его сын, забудут испанский язык. С другой стороны, дедушка считал, что, живя в России, надо в совершенстве владеть русским языком.
Вот и мне, словно по наследству, выпала стезя филолога. Хотя я родилась уже в Испании, и русскому языку меня учили отец и дедушка с бабушкой.
Они переехали в Испанию в 1977 году, вскоре после смерти Франко. Здесь мой папа и женился. Сначала родился мой брат, а затем и я.
Мои родители и брат погибли в автомобильной катастрофе. Это произошло в средине сентября, в начале учебного года. Брату тогда было восемь лет, он уже учился в школе. А я еще в школу не ходила и оставалась в гостях у бабушки с дедушкой в Сеговии. Родители и брат поехали в субботу из Мадрида в Сеговию, чтобы забрать меня домой, но на шоссе на встречную полосу внезапно выехал грузовик…
Так я и осталась на попечении дедушки Эстебана и бабушки Софьи. Дедушка умер осенью две тысячи четвертого года, немного не дожив до восьмидесятилетия. А вскоре, в июне следующего года, умерла бабушка Софья. Умерла через неделю после того, как я защитила диплом, закончив факультет филологии Комплутенсе. Как и хотел дедушка.
Теперь я взрослая, серьезная и самостоятельная женщина. По крайней мере, мне иногда так представляется. Но из родственников, самых близких, у меня остался лишь дедушка Бартолоум и его мама, бабушка Химена.
Вот такая моя родословная.
В Петербурге до сих пор живет Юрий Рогачев - дальний родственник бабушки Софьи. У русских это называется "седьмая вода на киселе". Он и его жена были самыми близкими друзьями нашей семьи, когда она находилась в Советском Союзе. А Юрий Константинович еще и помогал моим родственникам выехать в Испанию, потому что служил в то время в КГБ.
Дедушка Эстебан и, особенно, бабушка Софья всегда скучали по России и Петербургу. Они несколько раз порывались туда съездить вместе со мной, да как-то все не получалось. А потом они начали болеть. И тогда дедушка взял с меня слово, что я обязательно побываю в России и встречусь с их друзьями. Если те к тому времени будут живы.
Донато обрадовался, когда я завела речь об этой поездке. Он даже договорился в своей газете, что напишет потом путевые заметки о Петербурге. И именно Донато спланировал сроки поездки. Так, чтобы они совпали с его и моим отпуском. Я не возражала. Мы впервые отправлялись в отпуск вместе, и это обстоятельство волновало меня, наводя на лирические размышления. Я представляла в воображении набережную Невы, крылья разведенного моста, белую ночь… И мы с Донато, взявшись за руки, стоим у парапета набережной. Какой прекрасный момент для объяснения в любви.
Пусть никто не думает, что я какая-то романтичная дурочка. Вовсе нет. И я безо всяких комплексов отношусь к тому, что Донато никогда не говорил мне о любви. Мужчины вообще стесняются говорить на эту тему, как объясняла мне одна продвинутая подружка. Их надо провоцировать, заставлять, а потом ловить на слове, пока не забыли. А я так не умею. Но из этого вовсе не следует, что Донато меня не любит. Он просто стесняется, и все. Ведь главное не слова, а отношения. Слова можно произнести всегда. Вот возьмет меня за руку на набережной Невы или, как там, Фонтанки, и скажет…
Совсем размечтавшись, я залезла в Интернет и нашла виды Петербурга. Звонок дедушки Бартолоума застал меня на фоне величественного и мрачного Казанского собора. Пришлось срочно перемещаться обратно в Мадрид.
- Привет, Фисташка. Чего не звонишь, не делишься успехами?
Я смутилась:
- Да какие там успехи, так… А ты откуда знаешь?
- Слухами земля полнится. С Винкесласом разговаривал, он и сообщил, что ты первую рукопись перевела. Хоть бы похвалилась перед родней. Интересный материал?
Я, воодушевленная тем, что появился весомый повод продлить бездельничанье, попыталась пересказать все перипетии моего титанического исследования, но дедушка меня прервал:
- Да ты не торопись. Вечером спокойно расскажешь. И перевод с собой захвати, почитаю на досуге. Когда тебя сегодня ждать?
Тут я "зависла". Вроде бы никакой предварительной договоренности о встрече не было. Или дедушка в такой завуалированной форме велит мне явиться пред светлые очи его и бабушки Химены? На него не похоже. Диктатором он никогда не был. Но дедушка продолжил и тем самым спас меня от большого конфуза.
- Кстати, не забудь, в прошлый раз ты подарила шаль из ангорской шерсти. Уже вторую за три года. Не советую больше этого делать, хи-хи.
О, Господи! Только тут я поняла, как едва не опростоволосилась. У меня есть мелкий, на мой взгляд, недостаток, приносящий мне иногда крупные неприятности. А именно - я всегда забываю про дни рождения своих близких и знакомых. Так же, как и про свой день рождения. Как-то не придаю этому существенного значения. Родился человек и родился - чего особенного?
Но не все люди придерживаются такого же мнения. Некоторые даже обижаются, когда не поздравишь во время. А с чем? Можно подумать, что, однажды родившись, человек совершил некий выдающийся поступок, с которым его надо потом каждый год поздравлять в условный день. Да еще дарить подарки.
Тем не менее, обычай есть обычай. И испанцы относятся к нему щепетильно. А я едва не забыла про день рождения бабушки Химены. Как хорошо, что дедушка не успел этого заметить. Он хотя и человек с чувством юмора, но, кто его знает?
После этого разговора желание заниматься клинописными значками пропало окончательно. Во-первых, надо было идти по магазинам и искать оригинальный подарок для бабушки. Главное, не забыть, что ангорскую шаль я уже дарила дважды. Потом еще дорога до Толедо займет часа два. Там же, скорей всего, придется заночевать. Считай, и завтрашний день для работы почти пропал. А потом уже и в Петербург надо лететь. Какая уж тут клинопись?
Я сложила материалы в ящик стола, закрыла его на ключ и направилась в кабинет Лопеза. Отчитываться перед ним я была не обязана, но предупредить, и, в какой-то мере, согласовать дальнейшую работу, следовало.
Заведующий архивом сидел за столом, спиной к широкому окну. Кабинет выглядел маленьким и узким из-за высоких шкафов, забитых старинными фолиантами и манускриптами. Несколько таких же рукописей лежали и на столе. Насколько я знала, Винкеслас был по профессии реставратор и, заведуя архивом, сам занимался восстановлением поврежденных книг и рукописей.
При виде меня Лопез, как обычно, приветливо улыбнулся:
- Хорошо, что ты зашла, я как раз тоже собирался переговорить. Что ты думаешь о первой рукописи?
Я присела на стул.
- Довольно странный текст, больше похож на литературный.
- Полагаешь, что это может быть чем-то вроде новеллы?.. Любопытно.
- Странно то, что в этом тексте содержится ссылка на вторую рукопись, клинописную. Ни с чем подобным мне ранее сталкиваться не приходилось.
Винкеслас бросил на меня короткий взгляд и отвел глаза в сторону. Без улыбки лицо уже не казалось приветливым. Более того, складывалось впечатление, что Лопез пытается скрыть озабоченность.
- Думаешь, оба документа взаимосвязаны?
- Я не знаю, имеет ли отношение клинопись к первому тексту. Скорее всего, она составлялась значительно раньше. В записках монаха есть на это прямые указания. Помнишь, про еврея-маррана? А вот сама рукопись явно связана с клинописью, и появилась, если исходить из содержания, как раз из-за клинописи. Но взаимосвязь, возможно, станет понятна лишь после изучения клинописи.
- А ты имеешь… - Винкеслас тщательно и как-то неуверенно подбирал слова, - имеешь представление, о чем идет речь в клинописи? Хотя бы приблизительно?
- Нет, - ответила я с неожиданной для себя твердостью и решительностью. Не то, чтобы я соврала. Но к тому моменту у меня уже возникли определенные предположения по поводу того, какая информация может содержаться в клинописи. И, наверное, при других обстоятельствах я бы поделилась этими предположениями с Винкесласом. Однако, что-то меня остановило. Тревожное предчувствие? Не уверена. Задним числом все мы горазды рассуждать о своей интуиции и проницательности. Вероятнее всего, мне тогда просто не хотелось затягивать разговор, выкладывая Винкесласу не ясные для меня самой догадки.
- Значит, никаких предположений?
Я скорчила гримасу и отрицательно помотала головой. Увы!
- А расшифровкой займешься…
- Уже после Петербурга.
Винкеслас зачем-то начал перекладывать на столе бумаги, будто что-то искал. Я вежливо ждала.
- М-да… Ну да. Наверное и действительно - спешить не стоит… Помнишь наш разговор? О том, что ученый, приступая к работе, никогда не знает, что ждет его за закрытой дверью?
- Да.
- Ты по-прежнему уверена в том, что дверь надо обязательно открывать?
- Ну а, как же по-другому? - я почувствовала замешательство. Куда он клонит? - Я ведь не знаю наверняка, что за дверью. Вдруг там великое открытие, которое спасет человечество?
- А если, наоборот, погубит?
- Да как же можно заранее знать? - разговор на тему этической ответственности ученого начал меня раздражать. Нет, тема, сама по себе, интересная, но лучше бы ее обсудить в другой раз. Да и какое это имеет отношение ко мне?
- А если тебе скажут, что за дверью - смерть? - Винкеслас явно не собирался соскакивать с запряженного коня.
- Для кого?
- Для людей. Для твоих близких.
- Это имеет отношение к рукописям? - спросила я в лоб.
- К рукописям? Э-э, я не это имел в виду, - Винкеслас смутился. - Откуда ж мне знать, что там? Я так, абстрактно. В общечеловеческом смысле.