- Жив, - помедлив, он добавил: - Ты меня спас, малыш.
- Аха, - Хшо согласно кивнул, подходя вплотную и начиная тереться головой о Даниэлеву поясницу, - ты был весь в порче. Порченый весь, - схарр вздохнул, - и кровь твоя была дрянная. Вхаллк.
- Ты укусил меня, - спросил Даниэль, поглаживая рукой жёсткую шерсть его головы, - зачем?
- Чтобы стекла дурная кровь.
- А-а... - кивнул Даниэль, отстраняясь, потирая рукой укус, глядя в его глаза. - Что потом?
- Потом нужно было, чтобы чёртова дрянь ушла. Я оставил тебя так, только ходил вокруг. Она любит живых, - ты был почти мёртвый. Ну, гадил под себя. Ей это не понравилось. Она не любит дерьмо, - в утверждениях схарра не было ни намёка на насмешку или веселье. - Вот она и ушла. Надо было только... подождать.
Даниэль несколько минут молчал, глядя куда-то в шелестящие реки листвы.
- Даньель! - жалобно воскликнул Хшо, - не молчи так! Тхшо-о-о! Не молчи! Ну, ударь меня! Слышь?! Ну чего я сделал не так?! А?..
- Не ори.
- Скажи, скажи!
- Ничего. Не бойся. Ты все сделал, как надо. Я просто ещё не совсем ожил. Мне трудно... говорить... Но спасибо тебе, малыш.
- Мой Даньель! Хру-у-у! - Он снова полез обниматься, и юноша крепко прижал малыша к себе, чувствуя его гибкое, сильное тело, греясь исходящим от него теплом. Не вслушиваясь в шептания, которые малыш тараторил, - кажется, едва удерживаясь от слез.
- Чем ты вымазал меня, что кожа так быстро прошла?
- Н’шо-о? Мушш? A-а!.. Я лизал тебя. Много лизал. Ты был чистый, но от песка весь в крови. Слизал всю кровь, потом опять, и ещё... уже сладкая она была, да. - Малыш отодвинулся, шагнул назад, совершенно по-человечески развёл руками, одновременно пожимая плечами и поднимая брови в выражении удивления, смешанного с "что только не бывает в жизни?.."
- Хшо?
- Н’шо-о-о?
- Знаешь что? - спросил Даниэль, тяжело вздохнув, как-то расслабленно и бессильно глядя на него.
- Что? - Взгляд его блеснул опасливым недоумением. - Ну что?
- Малыш, я люблю тебя.
- Ур-р-р! - взвизгнул схарр, обнимая аристократа, изо всей силы вжимаясь в него. - Человек! Громадина! Любит Хшо-о! Ты точно сказал? Все? Точно?.. - Он отскочил, напрягся, застыл, затем рванулся с места маленьким суетящимся ураганом, заносился, запрыгал без остановки вокруг. - Точно? Никому меня не отдашь? Все?!.
- Не отдам, малыш. Разумеется, не отдам... Сколько всего мы здесь стоим?
- Восемь ночей, - не задумываясь, ответил Хшо, и Даниэль поднял, что некоторые сутки просто пропустил, валяясь в горячке без сознания.
Сейчас тем не менее он чувствовал себя на удивление хорошо. Он стал очень лёгким, и даже не потому, что похудел мер на пять, а потому что обновился, как будто сбросивший старую шкуру оборотень-карн. Надрывный кашель почти прошёл, да и нос не был слишком забит. Двигаться с каждым часом становилось все легче, и голова кружилась уже не так сильно.
- Ещё денёк подождём, - решил он, - и отправимся дальше.
- Дальше! - подхватил схарр, закружился, запрыгал, свалил опору своего шалаша, и ветки с шелестом сползли на траву.
Даниэль, улыбаясь, смотрел на него.
Незаметно минули два походных дня.
С момента расставания с Гретой и Чёрным прошло уже чуть меньше двух месяцев, плюс-минус два-три дня. Прошлое осталось позади так далеко, что даже светлый, раньше неугасающий образ Катарины выветрился, померк, поблек. Он все меньше и все более кратко думал, вспоминал и мечтал о ней.
Но теперь беспокойство постепенно начало возвращаться.
Судя по всему, они либо ошибались в расчётах, либо заселённые земли должны были начаться вот-вот. Каждый рассвет казался последним в этом одиночестве, в маленьком и столь бесконечном мирке, где они провели столько времени, где испытали голод и холод, страх и боль. Где нашли странное единение, чуть ли не братство.
Но путь ощутимо подходил к концу. И оба стали менять свой ход. Ускорять шаг. Делать все меньше остановок и отдыхать все более кратко. Падать вечерами и засыпать, не подготовив как следует ночлег. Чувствовать, как начинает довлеть над обоими странный внутренний гон. Неясное чувство цели, желание наконец-то прийти. Закончить долгий путь.
Вот тут-то все и вернулось.
Даниэль стал спать неспокойно. Неясные образы и сны мелькали в нем, начисто забываясь, как только холод или жажда будили его на рассвете. Дорога их все- таки начинала подходить к концу, и беспокойство снова заполнило его.
Два раза ему снилась Катарина, которая молча сидела на троне и наблюдала за ним. В глазах её таились насмешка, вызов и одновременно печаль. Он долго думал об этом, особенно раньше, и в какой-то момент твёрдо уверился, что это всего лишь её оружие. Одиночество и беззащитность, невысказанная, но явственная просьба, вздрагивания в сумраке, трепетные касания плеч или рук, случайный и непонятный испуг, будто бы грусть, - они всякого заставляли забыть и предать самого себя, все отдавая ей.
На шестое утро пути ветер был особенно резок, визглив и силён, но часам к семи стих, теряясь в склонах и изгибах холмов, в которые они углубились около получаса назад. Солнце все ещё не встало, хотя готовилось вот-вот.
Теперь невысоких всхолмий стало намного больше, их путь увязал в подъёмах и сходах; склоны зеленели, желтели и буровели на лиги вокруг, и впереди не было видно ничего, кроме гнущихся в разные стороны выпуклых сходов и плавных, неровных подъёмов, поросших кустарником и лёгким пушком невысокого, дырявленного леса.
Идти было трудно, усталость тяжелила поясницу, спину и колени.
Настроение Ферэлли теперь передалось и маленькому схарру; он угрюмо сник, как только узнал, что до конца пути осталось самое большее два-три дня. Это было странно, особенно если учесть, что в большинстве случаев Хшо жил днём нынешним; неделя казалась ему бесконечностью, а срок в двое суток - долгим.
Даниэль взглянул, как малыш тащится, уткнувшись взглядом в зелено-буреющий махровый ковёр, принюхиваясь на ходу, едва заметно шевеля остренькими ушами, но совсем не реагируя на звуки и запахи, которыми были полны холмы и рощицы вокруг. Возможно, он о чем-то изо всех сил размышлял, хотя, быть может, просто чертовски устал.
- Эй, малыш, - позвал Даниэль; тот вскинул голову, глядя внимательно и насторожённо. Удивлённый, что человек нарушил молчание первым.
- Н’шо-о? - коротко спросил он, даже не слишком сильно разевая рот.
- Что ты там? Устал?
Схарр неожиданно остановился, тяжело вздыхая и почему-то не поднимая головы.
- Устал, - едва различимо прошептал он.
Даниэль внимательно смотрел на него, прищурившись.
- Эй, - сказал он наконец решительно и строго, - что-то случилось. Ну-ка, давай: что?
Схарр сразу сник, что-то буркнул себе под нос.
- Ну что там, малыш?..
- Ты ничего не слышишь и ничего не чуешь, Дань- ель, - объявил Хшо угрюмо, поёжившись. - А я нюхшу уже час... Пахнет дымом и жухлой травой. Там, за холмами, начинаются ваши поля... и каменные очаги.
Даниэль вздрогнул. Не чуя под собой ног, взбежал на самый высокий из предстоящих холмов и, даже не выискивая, тут же наткнулся взглядом на то, чего спрятать было невозможно: окончание холмов, будто обрезанных или полукружием вмятых великанской ногой, и начало широких, уходящих на северо-запад сравнительно ровных земель.
Глазу его предстали широкие, скошенные и уже освобождённые от скирд поля, темнеющие бурым настилом гиблой травы. С другой стороны убранные, распаханные, чёрные, - оставленные отдыхать на будущий год, а ещё правее - живые, нетронутые, укрытые темно-коричневым покровом, - северяне пользовали трехполье.
А там, дальше, за крохотным в высоту, но широким, приплюснутым всхолмием, темнели и вовсе картинки знакомые, хотя отсюда и кажущиеся игрушечными: деревянная башня со смотрящим наверху, ограждение, каменно-деревянное, весьма мощное, но по столичным меркам кукольное, и, наконец, покатые, некрашеные крыши деревянных домов тех, кто живёт здесь. Людей.
На мгновение у Даниэля перед глазами все поплыло. Он сел на землю и расплакался как ребёнок.
Схарр подошёл очень тихо, но сопение выдало его; Фе- рэлли, не глядя, привлёк малыша к себе и позволил присесть рядом с собой.
- Вот дьявол... - сказал он, повторяя излюбленное ругательство столь далёкого Вельха Гленрана, - мы, кажется, пришли.
22
Кликун собирался положить под голову шапку и заснуть на жёсткой скамье, когда в правый глаз его попала какая-то соринка. Точка чёрная, будто птица в небе, далеко-далеко, да ещё в неверном сумраке, который предвещает скорый выкат раскалённого утреннего блина со сковородки Богов прямо на небо.
Соринка не ощущалась, но явственно чернела на фоне темно-зелёных и коричневых холмов.
Секунды две-три Кликун потратил на то, чтобы вычистить её из глаза и наконец понять, что точка - не точка, а крошечный, идущий в рассветных холмах человек.
Затем, распахнув слипающиеся зенки, он увидел, что точек не одна, а две, и понял, что рядом с человеком тащится ребёнок или собака.
- Мать моя! - всхрипнул он, потирая мясистое лицо. - Эт кто ж?
Мать, покойная уж года как три, ему не ответила, и справедливо, потому что Кликун был придурок и лентяй. Проиграв половину ночи в карты, он умудрился продуть ключ от башни на два часа и, разумеется, все это время провёл не наверху. Узнай об этом капитан Холмищ, Кликун минут на десять стал бы Крикун, а потом дня на два Охун-Ахун.