* * *
Рассвет сменился яркой вспышкой, когда солнце показалось за холмами и начало подниматься в небо. Эльфы заняли свои места, в большинстве своем скрываясь из виду за пригорками и скалами и в тени теснин, образовав шеренги и держа наготове оружие. Они уже услышали звук марширующей в атаку армии Федерации, ритмичный, нервирующий стук сапог и звон копий и мечей о щиты. Свет вспышками отражался от плоских поверхностей клинков, когда солдаты Федерации вошли в низину и начали долгий, извилистый путь по этой равнине, где их поджидала добыча.
Пид, стоявший вместе со своей Дворцовой Стражей, осматривал свои ряды в поисках какого–либо движения и ничего подобного не обнаружил. Эльфы исчезли так, как могут исчезнуть только они. Пока не станет слишком поздно, их не заметит ни один солдат Федерации. Он бы хотел, чтобы у него была кавалерия для обхода флангов армии Федерации, но это придется сделать пешим солдатам. Ему бы хотелось иметь катапульты и метательные машины огненных шаров, но придется довольствоваться пращами и стрелами. Ему бы хотелось, чтобы противник не так значительно превосходил его числом, как пять к одному. Ему недоставало практического опыта командования на поле боя - ведь он являлся капитаном Дворцовой Стражи, а не Командующим эльфийской армией. В настоящий момент он был самым старшим по званию офицером, но никогда не участвовал в сражении такого масштаба.
Все бывает впервые, гласит старая поговорка. Ему только хотелось, чтобы не так много было поставлено на кон.
Он посмотрел на тех, кто стоял ближе всего к нему, и заметил Драмандуна, находившегося почти рядом с ним, высокого, долговязого, который как–то странно смотрелся в своих боевых доспехах. Драму не придется сражаться в строю; он нужен был ему позади шеренг. Однако, его лицо было полно решимости, и когда он заметил, что Пид смотрит на него, подмигнул.
Достаточная основание, чтобы поверить в него, подумал Пид. Достаточное основание, чтобы поверить в них всех. Он крепче сжал свой меч и еще больше ушел в тень.
ГЛАВА 28
Грайанна Омсфорд лежала с прижатым к каменному полу своей камеры лицом, закрыв глаза. Она пыталась сбежать, хотя бежать было некуда. Свет факелов из коридора снаружи разгонял темноту, в которой она хотела спрятаться. Низкие голоса и шарканье сапог вытолкнули ее из укромных мест. Капающая вода и содрогающаяся земля напомнили ей о том, где она была. Как голодные хищники из черных нор, в которые она пыталась их загнать, воспоминания нахлынули на нее и заставили ее кожу покрыться мурашками.
Мяукающие вопли фурий, вызывающие смесь ужаса и безумия, от которых нет спасения, преследовали и находили ее, как бы далеко она не отступала внутри себя. Она съеживалась, сворачиваясь в клубок, становясь насколько можно меньше, изо всех сил стараясь исчезнуть. Но ничего не помогало. Она воспользовалась своей магией, чтобы стать одной из них, и не могла вернуться обратно. Она мяукала вместе с ними. Она шипела и рычала, как они. Она плевалась ядом. Она выпускала когти и втягивала свою морду. Она поднялась, чтобы приветствовать их, отвечая на их призыв, презирая себя за такую реакцию, но не в силах это предотвратить.
Она до боли сжала свои глаза. Она бы зарыдала, если бы были слезы. Ее мир представлял собой помещение размером шесть на десять футов, но он мог оказаться и размером с гроб.
Они вернули ее с арены в камеру точно так же, как и привезли туда, в клетке и цепях, в окружении гоблинов и демоноволков во главе с Хобсталлом. Снова через толпы и по проклятой земле. Через мрак и туман. Время остановилось, а ее ощущения себя и пространства исчезли. Она представляла из себя пойманного зверя. Ее жизнь оказалась вдали от своей роли Ард Рис, а друиды и Паранор стали лишь смутным воспоминанием. Всю дорогу обратно она боролась, чтобы восстановить свою личность, однако тряска телеги, казалось, только усугубляли ее смятение. Гораздо легче было раствориться в той роли, которую она приняла, чем пытаться следовать по нитям, которые могли вывести ее из этого состояния. Было проще принять то первобытное существо, которым она очнулась, чем отбросить эту сущность.
По возвращении они раздели и вымыли ее, а она даже не пыталась их остановить. Она стояла обнаженная и безразличная, уйдя в себя настолько глубоко, что не чувствовала ничего из того, что они с ней делали. Кошачьи звуки слетали с ее губ, а пальцы сгибались, как когти, но она не видела, как ее тюремщики отскакивали назад. Она вообще их не видела. Она не знала, что они там находились.
Я заблудилась, в какой–то момент подумала она. Я уничтожена, и сделала это сама.
Проходило время, но мало, что менялось. Приходили и уходили охранники, свет то слабел, то снова вспыхивал, когда гасли факелы и их заменяли новыми, приносили пищу и забирали недоеденные остатки, а демоны, которые преследовали ее, продолжали подбираться все ближе. Она хотела разрушить их чары, изгнать их вместе с шипением и мяуканьем из своих воспоминаний фурии, но не могла собрать воедино всю волю, чтобы это сделать.
Она спала всего один раз. Она не знала, как долго, только то, что уснула, и когда ее сны наполнились образами из ее воспоминаний, она с криком проснулась.
Стракен-Владыка не появлялся. Хобсталл держался подальше. Она не знала, что они замышляли, но чем больше она оставалась одна, тем отчетливее становилась понятно, что они потеряли к ней всякий интерес. Такая как она была бесполезна, женщина, которая с готовностью приняла образ монстра, погрузившись в неистовство.
Даже в мире демонов не было места для тех, у кого отсутствовали моральные устои или различимые цели. Она видела себя такой, как они, испорченным и конфликтным существом, хамелеоном, который не мог отличить вымысел от реальности, способный находиться или в одном мире, или в обоих, но не в состоянии уловить разницу.
Она чувствовала, что скользит к самому краю рассудка. Это происходило постепенно, по несколько дюймов за раз, но ошибиться в этом было нельзя. Каждый день она ощущала, как ее личность Ард Рис все больше и больше исчезает, а сущность фурии становится все сильнее и ближе. Ей становилось легче принять последнюю и отказаться от первой. Ее все больше тянуло видеть себя нечеловеческим существом. Если бы она оказалась одной из фурий, ее жизнь стала бы гораздо проще. Безумие все облегчит и конфликт исчезнет. Будучи фурией, ей уже не стоит беспокоиться о том, где она находится и как тут оказалась. Ей уже не нужно будет беспокоиться о становящихся все более нечеткими различиями между разными мирами и жизнями. Для фурии мир станет простым и ровным, ей останется лишь убивать, питаться и довольствоваться жизнью своего кошачьего вида.
Она начала смотреть на себя, как на пойманное животное. Она стала издавать все время кошачьи звуки, находя утешение в тихом мяуканье. Она согнула пальцы и выгнула спину. Она прикусила щеку и попробовала на вкус собственную кровь.
Но она не вставала и не ела. Она не двигалась с того места, где лежала. Она отказалась выходить из темного убежища своих иллюзий. Она оставалась в безопасности под защитой своего сознания.
Потом, как будто во сне, она услышала, как кто–то зовет ее. Поначалу она подумала, что ей это только кажется. Никто ее не позовет, ни здесь, ни где–то еще. Никто не захочет иметь ничего общего с таким ужасным существом, каким стала она.
Однако, она снова услышал голос, тихий, но настойчивый. Она услышала, как он назвал ее по имени. Удивившись, она шевельнулась в своем летаргическом состоянии, чтобы прислушаться, и снова услышала его.
- Грайанна из леса! Ты слышишь меня? Зачем ты произносишь эти кошачьи звуки? Ты спишь? Проснись!
Она заострила свой разум и сконцентрировалась, пока слова не стали отчетливыми, а голос вполне узнаваемым. Она узнала того, кто звал ее, вспомнила его из другого времени и места.
Она ощутила какое–то дружеское участие, как будто вернулась из длительного путешествия, к тому, кого оставила позади.
- Проснись, стракен! Хватит корчиться! Да что с тобой такое? Ты не слышишь меня?
Ее дыхание участилось и исчезла какая–то часть вялости. Она узнала этот голос. Она хорошо его знала. Что–то в нем придало ей свежую энергию и ощущения обновленных возможностей. Она попробовала заговорить, подавилась словами, которые не хотели произноситься, и вместо этого издала какие–то неразборчивые звуки.
- Что ты делаешь, кошечка? Неужели я напрасно сюда пришел? Ты не можешь разговаривать? Посмотри на меня!
Она так и сделала, впервые за эти дни открыв глаза, ломая корку от слез, которые высохли и склеили веки, поморщившись от забытой яркости, выходя из состояния сна и растерянности. Она медленно пошевелилась, приподнявшись на локти, и посмотрела в сторону света, который лился в ее камеру из коридора.
Гоблин, который сторожил ее, прижался к прутьям ее камеры и смотрел на нее. Тень, отбрасываемая факелом, скрывала его как саван. Она уставилась на него в недоумении, чувствуя, как почти тут же начали возвращаться вялость и безнадежность. Никого не было. Ее обманули. Ее голова снова поникла, а глаза стали закрываться.
- Нет! Что ты делаешь? Стракен! Это же я!
Она вовремя подняла взгляд, чтобы увидеть, как гоблин откидывает капюшон своего плаща, чтобы открыть лицо. Она глядела на него сквозь завесу усталости и неуверенности, смотрела, как его образ обретает форму, и силилась понять, что же она видит.
- Века Дарт, - прошептала она.
Она уставилась на него, не до конца веря, что это, действительно, он. Она совсем забыла этого маленького болотного улка. Когда он бросил ее, а она попала в руки Стракена-Владыки, она не ожидала, что когда–нибудь снова его увидит. То, что он стоял здесь, было почти невероятно.