Только тогда они уехали, оставив их лежать на свалке.
– Иной раз на людей только диву даешься, – сказал Бубба.
Мы сидели на капоте «краун Виктории», припаркованной у обочины напротив Плимутского исправительного заведения. С нашего места был виден парк для заключенных с теплицей и слышались бодрые звуки баскетбольного матча, звуки эти неслись с той стороны стены, хорошо резонируя на свежем воздухе. Но одного взгляда на колючую проволоку, шедшую по верхнему краю стены, проволоку, скрученную и злобно извивающуюся, на фигуры вооруженных до зубов часовых на их вышках было достаточно, чтобы понять, что перед тобой – место, где людей держат взаперти. И как бы ты ни относился к проблеме преступления и наказания, факт остается фактом. И факт этот непригляден.
– А может быть, она жива, – сказал Бубба.
– Угу, – отозвался я.
– Нет, серьезно. Как я сказал, на людей иной раз только диву даешься. До того, как эти два кретина очухались у меня дома, вы двое рассказывали мне, как она однажды обошлась с одним парнем, пшикнув на него нервно‑паралитическим газом.
– Так что же? – спросила Энджи.
– Значит, она крепкий орешек, понимаете? Я что сказать хочу – представьте себе, рядом с вами человек, а вы вытаскиваете жестянку с газом и пшикаете ему в глаза. Знаете, это ведь не пустяк. Эта девчонка с характером. Возможно, она смогла как‑то улизнуть от этого мерзавца Прайса.
– Но тогда она позвонила бы отцу. Попробовала бы наладить какой‑нибудь контакт.
Он пожал плечами:
– Возможно. Не знаю. Детективы‑то вы, а я всего лишь неуч, посаженный в тюрьму за хранение оружия.
Он откинулся на капот и, задрав голову, стал глядеть на гранитные стены, колючую проволоку и низкое потемневшее небо.
– Пора, – сказал Бубба.
Энджи крепко обняла его и поцеловала в щеку.
Я пожал ему руку.
– Хочешь, мы проводим тебя до самых дверей?
– Нет. Это вроде как вы мои родители и меня в школу в первый день провожаете.
– В школу в первый день, – повторил я. – Помню, ты тогда здорово отколошматил Эдди Рурке.
– За то, что он стал дразниться, что мои родители меня до дверей провожают. – Он подмигнул. – Ну, через год увидимся.
– Да мы раньше увидимся, – сказала Энджи. – Ты что, думаешь, мы тебя забудем и не станем ходить на свидания?
Он пожал плечами:
– Главное, не забывайте, что я вам сказал: на людей иной раз только диву даешься.
Мы глядели, как он шел по гравиево‑ракушечной дорожке – ссутулившись, руки в карманах, под порывами ветра, вздымавшего в воздух сухие промерзлые травинки на газоне и трепавшего его волосы. В двери он прошел не оглядываясь.
– Значит, моя дочь находится в Тампе, – произнес Тревор Стоун.
– Мистер Стоун, – сказала Энджи, – вы ведь слышали, что мы вам говорили, не так ли?
Он запахнул потуже свою домашнюю куртку и мутным взглядом уставился на Энджи.
– Да, слышал. Двое мужчин полагают, что ее нет в живых.
– Да, – сказал я.
– Вы тоже так считаете?
– Не обязательно, – ответил я. – Но судя по тому, что мы узнали об этом Джеффе Прайсе, он не из тех, кто станет церемониться с женщиной столь яркой наружности, как ваша дочь, если хочет скрыться. Так что зацепка за Тампу...
Он открыл рот, чтобы что‑то сказать, и вновь закрыл его. Зажмурившись, он словно пытался проглотить какой‑то кислый комок.