– Так разве же мы не молодцы?
Подняв здоровую руку, я несколько раз хлопнул себя по ляжке, в точности воспроизведя звук аплодисментов.
Тревор, сдерживая улыбку, попыхивал сигарой.
А я все хлопал и хлопал. Я дохлопался до того, что кожу на ляжке стало пощипывать, а ладонь моя онемела. Но я продолжал хлопать, наполняя просторное помещение звуками плоти, ударяемой о плоть, пока глаза Тревора не утратили искорок веселья и, выпустив изо рта сигару, он не сказал:
– Хорошо, хорошо, теперь можете прекратить.
Но я все аплодировал, уставив остекленелый, помертвевший взгляд в его помертвевшее лицо.
– Вы слышите? Хватит, молодой человек!
Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп.
– Прекратите наконец этот мерзкий шум!
Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп.
Он поднялся со своей каталки, но я ногой толкнул его обратно. Пригнувшись, я ускорил темп и силу хлопков. Он плотно зажмурился. Я сжал руку в кулак и забарабанил по подлокотнику его кресла, вверх‑вниз, вверх‑вниз, пять ударов в секунду, опять, опять... И веки Тревора сомкнулись еще плотнее.
– Браво! – произнес я наконец. – Вы Цицерон уголовного мира, Тревор! Примите мои поздравления.
Он открыл глаза.
Я откинулся на крышку стола.
– В данный момент я не стану напоминать вам о дочке профсоюзного лидера, которую вы искромсали на куски. Не стану напоминать вам и о миссионерах с монахинями, лежащих чуть присыпанными землей в своих могилах, убитых выстрелами в затылок по вашему приказу, не хочу напоминать о политиках в банановых республиках, политиках, которыми вы крутите как хотите. Даже о вашей жене я не стану вам напоминать, хотя вы, купив ее, думаю, превратили в ад каждую минуту ее жизни.
– Так о чем же вы станете напоминать мне, мистер Кензи?
Тревор поднял сигару к губам, но я выбил ее из его руки – пусть тлеет на ковре возле моих ног.
– Я напомню тебе о Джее Бекере и Эверетте Хемлине, ты, кусок дерьма!
Он сморгнул с ресниц капельки пота.
– Мистер Бекер меня предал.
– Потому что поступить иначе было бы смертным грехом.
– Мистер Хемлин решился сообщить властям о делах, которые я вел с мистером Колем.
– Потому что ты уничтожил дело, которому он отдал всю свою жизнь.
Из внутреннего кармана смокинга Тревор вытащил носовой платок и с минуту натужно кашлял в него.
– Я умираю, – сказал он.
– Нет, не умираете, – сказал я. – Если б вы и вправду считали, что могила близка, вы не убили бы Джея. Вы не убили бы Эверетта. Но потащи тот или другой вас в суд, вам не видать бы вашей морозильной камеры, не так ли? А к тому времени, когда можно было бы вас туда поместить, мозг ваш уже разложился бы, все органы отказали, и замораживать вас стало бы пустой тратой времени.
– Я умираю, – повторил он.
– Да, – сказал я. – Теперь – да. Так что же из того, мистер Стоун?
– У меня есть деньги. Назовите вашу цену.
Я встал и растоптал пяткой его сигару.
– Цена моя – два миллиарда долларов.
– Но у меня только один миллиард.
– Ну что ж... – И я, толкая каталку, повез его из кабинета к лестнице.
– Что вы собираетесь сделать? – спросил он.
– Меньшее, чем вы заслуживаете, – сказал я, – и большее, чем то, к чему вы готовы.
Мы медленно взбирались по парадной лестнице; Тревор поднимался с остановками, опираясь о перила, тяжело дыша.
– Я слышал, как вы вечером вернулись, видел, как вы прошли по кабинету. Тогда вы шли куда бодрее.