- Знаешь, он хотел бы снова стать ЗАГСом. В то время в нем было так много счастья. Каждый день, каждый час. Он был заполнен радостью. Он помнит об этом… Помнит все пары, которые сочетались здесь.
- А он помнит моих родителей?
Маша помолчала, выслушивая ответ.
- Он говорит, что в 70-е годы у молодоженов существовало поверье. Чтоб брак был счастливым, нужно заглянуть вместе в зеркало в Белом зале. Взгляни туда…
Катя мгновенно повернулась к громадному, до потолка, трехметровому зеркалу с двумя пухлыми амурчиками по бокам, и онемела.
Они смотрели на нее, ее папа и мама. Папа был страшно серьезен и неприлично молод, лет на восемь младше своей дочери. Мама в очень простом, лишенном каких-либо украшений, белом платье и короткой фате, казалась испуганной и одновременно блаженно-сияющей. Приоткрыв рот, Катя, в 13 лет потерявшая их двоих навсегда, смотрела на юную пару - родители казались дочке детьми. Рука сама потянулась к стеклу, прикоснулась и… изображенье исчезло.
- Зачем?.. - вскликнула Катя. - Можно вернуть?
- Оно не пропало, - улыбнулась Маша. - Оно у тебя в руке. Это подарок. От Шоколадки. Теперь ты можешь поселить их в своем зеркале.
- Спасибо, - сказала Катя, отвернувшись, чтоб скрыть предваряющий слезы соленый прищур.
Но взгляд сам потянулся направо - туда, где в проеме дверей красовалась расписная комната в пряничном русском стиле. Ниши-кокошники, лепнина, разноцветные узоры - золотые, голубые и охровые, зеленые, коричневые, розово-красные - вызывали ассоциации со сказками о Садко и Салтане, теремами Марьи Моревны, царевны Несмеяны и Василисы Искусницы. Даже подоконники из темного дерева были покрыты тончайшей резьбой.
- Не ходи туда, - остановила напарницу Маша. - Дом не любит ее.
- Но она такая красивая…
- Там он держит свои самые темные воспоминания… У домов, как и у людей, есть комнаты и чердаки, где они прячут то, о чем не хотят вспоминать. Потому заколоченные чердаки иных домов так опасно открывать… Не знаю, о чем он хочет забыть, но догадаться несложно. До ЗАГСа в Шоколадном домике было НКВД. Говорят, Лазарь Каганович приказал закрасить здесь все стены одной черной краской. В 48 слоев! Мне кажется нам туда…
Маша Ковалева указала в противоположную сторону - слева, сквозь вторую открытую дверь, им строил глазки зелено-голубой будуар в стиле Модерн.
- Кстати, - сказала студентка, - как ни трудно поверить, до НКВД в Шоколадке были обычные частные квартиры. И в одной из них жил чудесный человек - профессор Николай Макаренко. Единственный ученый, который отказался подписать акт о сносе Михайловского монастыря. Представляешь? Даже Александр Довженко подписал его… а Макаренко нет. За это его арестовали.
- Как и Жоржа Архангельского, - заметила Катерина.
- Как и миллионы других, - печально приплюсовала Маша. - А до коммуналок, при Деникине, тут жил киевский губернатор, а позже…
- А дом помнит Жоржа? - перебила Катя.
- Чудесно…
- Отлично…
Последние восклицания адресовались отнюдь не Архангельскому. Успевшая познать реставрацию, новоявленная комната-модерн пленяла с первых секунд - высокими окнами с витражами, изображавшими букет лилово-синих декадансных ирисов; стенами с размашистыми и в то же время сдержанными пастельными росписями; потолком с изображенным на нем томным павлином и сияющей золотом лепниной, обрамляющей как драгоценная рама медальон на потолке…
- Хочешь сказать, что это нарисовал дирижер-истопник? - спросила после паузы Катя.
В медальоне сиял портрет Сары Бернар, скопированный с афиши Альфонса Мухá.
Голову великой актрисы украшал знакомый убор из белых лилий.
* * *
Попасть за кулисы не составило большого труда, несмотря на то, что дорогу туда преграждали два недружелюбного вида молодца и далеко не красавца.
- Я от Киевского Института Благородных Девиц, - сказала Даша, поднимая перед собою цветочную корзинку с оборкой. - С подарком для мадемуазель Сары Бернар. Специально обученная говорящая кошка.
- Чево-чево? - переспросил молодец справа. И отпрянул…
Из лилий и роз, как черт из табакерки, выскочила морда Изиды Пуфик и четко огласила:
- Bonjour!
- Ты слышал? - ткнул правый молодец локтем левого.
- Бонжур - это по-французски "Честь имеем приветствовать вас на нашей славной киевской земле", - сочла нужным пояснить Даша Чуб, - поскольку мадемуазель Бернар имеет счастье быть великой французской актрисой.
- А бандур… бандура эта, точно по-французски? - подозрительно переспросил молодец слева. - Может, она просто так паскудно мяукнула?
- Здравствуйте, товарищи, дамы, господа и месье, - решительно перечеркнула его сомнения Пуфик. - Что, и дальше, как два пуделя, таращиться будем или пропустим подарок за кулисы?
Не сводя осоловевших глаз с хамской кошки, молодцы дружно сделали два шага в разные стороны - и рыжий дар беспрепятственно проплыл в закулисье.
- Au revoir, - вежливо попрощалась Пуфик с охранниками.
Коридор за кулисами был узким и длинным. На стенах висели горящие масляные лампы. "Опасно вообще-то, - подозрительно покосилась Даша на сомнительное чудо технического прогресса - светильник Арганда с заключенным внутри живым огнем, - так и сгореть недолго". И поежилась, вспомнив, что здание первого Городского театра взаправду сгорело. Но вряд ли сегодня - вряд ли Маша забыла рассказать им про смерть Сары Бернар в Киевском оперном. Так что бояться явно не стоит…
Найти уборную примадонны тоже оказалось нетрудно - как ни странно, Киевицу завлек туда запах цветов. Ей показалось, что зрительный зал совсем рядом - слева шел неумолкающий гул, кто-то все еще аплодировал, выкрикивал "Браво!". Из-за левого шума Чуб и удалось подойти к двери незаметно для странного фигуранта - мальца лет девяти-десяти, прилипшего к замочной скважине гримерной Великой актрисы.
Приблизившись, Даша ловко схватила мальчишку за ухо:
- Ты что здесь делаешь? А?
- Пустите, тетенька… пустите меня… Будьте добренькой… - заизвивался он.
- Дудки, я - злая. Ты кто?
- Жоржик.
- Архангельский?
- А откель вам известно? - Глаза мальца стали как плошки.
Глаза Даши Чуб сделались и того круглее - меньше всего она намеревалась обнаружить прапрадедушку жены депутата в таком возрасте и такой позе.
"Вот тебе и мой прапрадед-дирижер трахнул Сару Бернар… - фыркнула Чуб. - Хоть, может, она его, правда, как-нибудь выделила. Например, конфетку дала…"
- Ты точно Жоржик Архангельский? - уточнила она на всякий случай. - Как твое отчество?
- Олимпыч… Пустите… Пустите меня, Христа ради…
- Ты тут работаешь?
- Помогаю… в оркестре…… И-уй!
Взвизгнув и извернувшись, малец все же выкрутил ухо из Дашиных пальцев и припустил по коридору. Секунду она колебалась, но вместо того, чтоб последовать за ним, решила последовать его примеру. Нагнулась, заглянула в замочную скважину и поняла, что сегодня над ней властвует рок - ей опять довелось увидеть лишь самый последний акт драмы.
- Non! Non! - закричала рыжеволосая женщина, вырывая тонкие белые пальцы из рук коленопреклоненного мужчины во фраке.
- Нет, нет… - перевела Пуфик, хоть это было ясно и так.
Выпрыгнув из цветочной корзины, кошка с любопытством засунула рыжую мордочку под дверную щель.
Озвучив отказ, женщина отошла в дальний угол уборной и исчезла из виду. Мужчина остался стоять на коленях. Даша не видела лица - только темно-русые волосы, поникшую спину и горестно опустившиеся широкие плечи.
Женский голос, золотой, завораживающий, заговорил опять - теперь он гладил, обволакивал, желая уврачевать раны.
- Простите меня, - зачастила вслед Пуфик. - Я не была к вам добра, но была с вами честна. Там, в поезде, вы тронули мою душу. Но мое сердце занято другим, и оно мне не подвластно. Я люблю его. Или, быть может, не люблю, а лишь желаю… Быть может, мое желанье принесет мне только беду. Но я сделала выбор. И не изменю его. Потому что никогда не изменяю себе, даже если и сама я, и мои желанья недостойны подобной верности.
- А если однажды вы разлюбите его, Несмеяна? - густой голос мужчины был наполнен горечью, страстью и напрасной мольбой.
- Быть может, - повторила за невидимой женщиной Пуфик. - Быть может, однажды мои чувства угаснут, сердце остынет, в круговерти нелепых развлечений я получу от вас письмо и брошу все… Как видите, я снова честна с вами. Но в моей честности снова нет доброты. Лучше бы мне сразу сказать вам, что это вряд ли возможно, ответив бесповоротным отказом.
- Нет, я прошу вас… дайте хотя бы надежду.
Чуб обернулась. Судя по уверенному топоту ног, к уборной божественной Сары следовала целая процессия во главе с кем-то тяжким и важным.
- Пожалуйте сюда, господин генерал-губернатор, - подтвердил догадку угодливый бас. - Пожалуйста, прошу вас…
- Вы когда-нибудь видели подобное? 27 вызовов на бис! - спросил дрожаще-восторженный тенор.
- О чем говорить?!.. Великая! Величайшая! Божественная… - подпел бас.
Пуфик быстро скользнула обратно в корзинку. Чуб выпрямилась, прижалась к стене. Прошествовавшая мимо толпа слепила глаза драгоценностями на персях и перстах дам и мужчин, позументами и эполетами, благоухала одеколоном и воском, пудрой и духами "Кики", лошадиным потом и множеством цветов в сопровождавших кортеж нарядных корзинах.
Принявшие делегацию двери гримерной остались открытыми. Даша осторожно заглянула вовнутрь… И только теперь поняла, что уже не сможет узнать в разномастной толпе мужчину, секунду тому называвшего Сару своей Несмеяной.