– Здравствуй, сокол ясный! – приветливо ответила женщина, и от звука ее голоса – уверенного, доброжелательного – становилось легче на душе, словно одним своим появлением она разрешала любые сложности. – Ну, что же ты натворил?
– Я натворил?
– Ладно, ладно, бранить не буду, знаю, что не со зла! – Женщина успокаивающе махнула рукой. – Тут не ты идешь, а тебя ведут, а началось все давным-давно, ты еще мальцом беспортошным был. Не твой род был проклят, чужой, и не ты решил с чужим проклятием связаться, за тебя решили. Главное, делать-то теперь что? Ты не боишься?
– Нет, – ответил Зимобор, еще не понимая, чего именно он должен бояться.
Рядом с этой женщиной было спокойно, само ее присутствие обещало, что ничего плохого не случится, а из всех бед непременно найдется выход.
– Вот и хорошо. Ты сам-то вроде тихий, а упрямый, потому он тебя и выбрал.
– Кто – он?
– Тот, кто тебе свое проклятие подарил. Не спеши, узнаешь ты его. Сейчас о другом думать надо. Что ты с девицей обручился – это судьба, а от судьбы не уйдешь. И Дева здесь не помешает, потому что это – не в ее власти. Хоть она и злится, а я ей говорю: "Не гневайся, дочка, тебе будущую нить резать, а эта нить из бабкиных рук тянется…" Но только не годится тебе девицу забирать у Деда, пока сам ее защитить не можешь. Дочка моя обидчивая, злопамятная, ты и не заметишь, где какое семечко обронишь, а она такое дерево из него вырастит, что до смерти не выкорчуешь! А делать тебе надо вот что. Уходи из Радогоща, иди в Полотеск, куда и собирался. Дочка обещала тебе помочь, теперь ее обещание – в прошлом, в Старухиных руках, она уже его назад не возьмет. За Дивину не бойся, за ней пока Дед присмотрит. Если ее опять злая судьба в лес занесет, он не даст пропасть. А чтобы тебя живым из города выпустили, надо волхидами заняться. Ты здесь чужой, ты человек непонятный. В тебе оборотня каждый готов увидеть. Я тебя научу, как волхид извести. Только смотри, уходи потом сразу.
– Уйду! – с облегчением пообещал Зимобор. Он почти ничего не понял из этих речей, кроме того, что выход все же есть.
– Идти тебе за Зеленую Межу! – продолжала Мать. – Для тебя здесь только одна дорога есть – через старое святилище. В нем человеческий мир с богами встречался, на горе земля с небом сходится, вода с землей сливается – там для тебя ворота откроются. Как открыть их – я тебя научу. А дальше – как уж сам справишься.
Зеленая Межа! Невидимая грань, отделяющая этот, земной, лес от другого, незримого, где обитают духи деревьев и трав. Туда, как раньше верили и сейчас еще верят кое-где, уходят души умерших, там живут предки. Там родина вил, лесовиц, водяниц, всей прочей нежити. Там Волхидино болото, точнее, его обратная сторона, где продолжает жить провалившийся род старой волхиды.
Зимобор сам не верил, что собрался туда. Было странное чувство, будто он, глядя в воду, хочет приподнять тоненькую пленку поверхности, ту самую, на которой держится отражение, и скользнуть под нее. Но ведь сейчас купальская ночь – время на грани…
– Вот, возьми. – Мать подала ему несколько кремней, обточенных в виде наконечника стрелы. Их называют "громовыми стрелками" и верят, что они остаются там, куда ударит молния. – Сила Перуна да будет с тобой, защитит от всякого зла. Теперь иди сюда.
Зимобор шагнул за ней к воротам. Вещая вила встала перед проемом покосившихся столбов, протянула к ним руки ладонями вверх и медленно запела:
Выхожу я во чисто поле,
Во широкое раздолье,
Выхожу на луг зеленый,
А на том лугу зелия могучие,
Силы в них видимо-невидимо.
Сорвала я три былинки:
Черную, белую и красную.Ты разрыв-трава, черный ворон!
Не лети ты, ворон, темным лесом,
Не лети ты, черный, горами крутыми,
А лети на море-окиан, на остров Буян.
Там под морем-окианом, под островом Буяном
Стоит дом медный, ворота железные.
Ты, разрыв-трава, черный ворон!
Когти железные, клюв булатный!
Ты разбей, ворон, ворота железные,
Разломай, черный, двери медные,
Дай дорогу мне ровной скатертью,
Пропусти за Зеленую Межу!
Отвори мне, разрыв-трава, поле чистое,
Отвори мне, черный ворон, дремучий лес,
Отвори туманы синие, горы крутые,
Болота зыбучие, дубравы чистые,
Реки быстрые, озера синие,
Мхи, коренья, всяк лист и всякое ветвие!
– Иди! – Мать обернулась к Зимобору и кивком показала на ворота.
Ворота в пустоту действительно стали воротами куда-то: их окутало легкое зеленоватое сияние, и теперь отсюда нельзя было разглядеть, что творится между столбами. Зимобор и сделал три шага вперед; сильный ветер подул ему навстречу, Зимобор всей кожей ощутил, как расходится на две половины незримая плотная грань, пропуская его, чтобы тут же сомкнуться снова, но не впереди, а позади. Он миновал ее, первый шаг к цели был сделан.
Зеленоватое сияние померкло, вокруг стало почти темно, темнее, чем было на той, человеческой, стороне. Перед собой он увидел поначалу лишь ту же высокую траву и густые заросли бузины. Но и они изменились: трава шелестела под ногами, словно была возмущена вторжением, грозила, упрекала, а из кустов бузины, шевелящихся на ветерке, на Зимобора, казалось, смотрело множество глаз. С каждым шагом он все дальше уходил от безопасного берега, погружался в неведомое.
Вышла луна, вершина горы осветилась. И она стала совсем другой. Священная гора обрела тот облик, который Зимобор мысленно рисовал себе, воображая то, что было до пожара. Первым, что он увидел, был высокий, в два человеческих роста, идол Ярилы. Он был настолько огромен и грозен, что Зимобор невольно поклонился. Ног у идола не было – нижняя часть толстого дубового бревна оставалась необработанной, на ней сохранилась даже кора, и собственно изображение начиналось на уровне груди. Значит, врали слухи, будто у идола имелся позолоченный уд. Зато в руках Ярила держал изогнутый турий рог, действительно обитый позолоченным серебром, – вот оно, надо думать, откуда пошло…
Позади Ярилы выстроились идолы поменьше, а за ними тянулись темные строения – обчины, предназначенные для многолюдных священных пиров. Двери были открыты, с окошек убраны заслонки, внутри шло шумное веселье. Блестел огонь, тянуло дымом, запахом жареного мяса, раздавались голоса. В первые мгновения Зимобор ничего этого не заметил: Навий мир развивается и расширяется по мере того, как к нему приглядываются. Кто там, в обчинах, люди или духи? Если и люди, то не те… Предки? Может быть, духи спящих собираются здесь на свой потусторонний праздник? Из ближайшей двери доносился стройный перезвон гусельных струн, и красивый, старчески тонкий, но еще сильный и уверенный голос умелого певца выводил древние, знакомые Зимобору строки:
…И дает он тугой свой лук князю Дивину,
Подает ему да калену стрелу.
Стал натягивать Дивин лук тугой,
Заревел тот лук, словно лютый зверь.
Переламывал тут Дивин тугой лук надвое,
Да бросал он лук на сыру землю,
Да бросал он калену стрелу да вперед жалом,
А и бросил он стрелу за три версты,
И попал он в тот дуб трехвековый,
В то колечко золоченое!
Разлетался старый дуб да во щепочки!..
Эту песню, одну из множества песен о подвигах внуков Крива, Зимобор много раз слышал в Смолянске, и сейчас ее слова успокоили его. Здешний мир был близок ему по духу, а значит, он найдет в нем дорогу, даже если здесь живут люди не его поколения, а прошлых или будущих…
Он прошел через пустую площадку и еще раз поклонился Яриле.
– Кланяюсь тебе, Ярила, сын Сварога! – негромко сказал он. – Благослови мой путь через твои земли! Защити меня от зла и обрати ко мне благо!
Как вершина Ярилиной горы, снаружи видимая пустой, за воротами оказалась полной жизни, так и гора, где располагался Радогощ, поразила его пустотой. Города за речкой не было: мыс будто сделался отражением Ярилиной горы в действительности: кочки и рытвины, поросшие травой и кустарником, и никакого признака жизни. Все верно. В том мире, куда он вступил, все отражается навыворот: где в человеческом мире жилье, здесь пустыня. И наоборот.
А может, он просто попал в те времена, когда святилище уже стояло, а город еще не поставили?
Зимобор направился с горы вниз. Кусты бузины шевелились, какие-то темные, мохнатые существа перепрыгивали с одного куста на другой, сильно трясли ветки. Слышался писк, невнятная возня, повизгивание. Зимобор даже не оглядывался, а только смотрел под ноги, чтобы не свалиться в темноте в какую-нибудь яму. Валуны, отмечавшие дорогу к вершине, и теперь указывали путь. Волшебство перевернутого мира сказалось на них – здесь они были уже не черными, а белыми и слегка светились. По их поверхностям перебегали золотые искры, и Зимобор ждал, что из-под валуна покажется белый петушок или белый барашек – знак зарытого клада…
Но вместо белого барашка путь ему преградило нечто совсем другое. Впереди, шагах в пяти, от темного скопления кустов вдруг отделилось тускло мерцающее бледно-голубоватое пятно и метнулось наперерез. Зимобор вздрогнул и остановился, по привычке хватаясь за меч. Перед ним была рослая, выше его, тощая, изможденная женщина с опухшим лицом, тяжелыми набрякшими веками, с длинными распущенными волосами, перепутанными и торчащими, как прутья старого помела. Все тело ее сотрясалось, взгляд блуждал. Понятно было, что это такое. Зимобор ждал чего-нибудь в этом роде. Гора мертвого святилища сама по себе была нечистым местом, а на росшую здесь бузину местные ведуны и ведуньи уже несколько поколений отсылали болезни. Лихорадка тряслась, качалась, но шаг за шагом подступала ближе к Зимобору. Стуча зубами, она приговаривала что-то обрывистое и почти бессвязное, но жуткое по сути: