- Пугу, пугу, пугу, - согласно тому же обычаю, отвечает и Байбуз, потом поднимается на ноги и, положив руку на эфес сабли, строго спрашивает. - Кому это ночью на одном месте не сидится? В предрассветную пору добрые люди по свету не бродят. Назовись-ка, странник божий!
- Казак с Луга! А что до поздней или ранней поры… - тише, но уверенно ответил голос все еще невидимого человека. - Верь мне: когда бежишь с каторги, на солнце не смотришь. Даже, если басурмане тебя еще не ослепили. Так-то…
Байбуз облегченно вздохнул и потрепал за холку по-прежнему неспокойного ворчащего гепарда.
- Это свой, Пайда. Свой! А ты, земляк, подходи ближе к огню, не бойся. Зверь ручной, без команды не тронет…
Человеческий силуэт четко вырисовывается на фоне звездного неба, но, путник не спешит приближаться. Он тоже хочет удостовериться, что у костра действительно запорожцы. И только спустя некоторое время, сутулясь под тяжестью заброшенной на спину кульбаки и от того кажущийся еще ниже ростом нежели на самом деле, из темноты выступает неказистый, чуть кособокий человечек. Путник одет в такую несусветную и вонючую рванину, что и глядеть неловко.
- Сало, гу-гу! - поздоровался он неожиданно глухо и невнятно, словно перекатывал языком горсть гороха.
- Слава навеки Богу нашему, - ответил, не задумываясь, на столь странно прозвучавшее приветствие Байбуз. Людям вообще свойственно слышать то, что им хочется, а не - произнесенные слова. Тем более, когда звуки кажутся привычными и соответствуют данному моменту. - Присаживайся, незнакомец, будь добр. В ногах правды нет.
- Не спорю, - проворчал человечек, положил рядом с костром свою ношу и довольно неловко уселся на седло сверху, протягивая к огню закоченевшие руки и ноги. - Всю истинную правду люди давно засунули в то место, откуда эти самые ноги и произрастают.
Остап вежливо хохотнул и, видя, что Пайда, хоть и продолжает брезгливо принюхиваться к незнакомцу, от которого, к слову сказать, шел еще тот дух, но смирно умостился рядом, чего умный зверь никогда бы не сделал, ощущая прямую угрозу, - поднял вверх руку, призывая к костру товарищей.
Лис с Гарбузом вышли из засады и тоже подсели к огню. Чутью гепарда казаки доверяли безоговорочно. И если Пайда лежит спокойно, значит, в округе никого чужого больше нет.
- Да разве ж я похож на басурманина, панове запорожцы? - обижено скривился человечек.
- Береженого и Бог бережет, - рассудительно ответил Лис, крепкий, высокого роста двадцатилетний парень, с ниточкой рыжих усов под носом и такого же цвета пышным 'осэлэдцэм*' (*особым образом выстриженным чубом на обритой голове). И прибавил, обращаясь к незнакомцу. - Ты и сам, по всему видать, человек бывалый и от жизни досыта лиха натерпелся, поэтому - и других, за разумную предосторожность, корить не должен. Накорми гостя, Остап. Видишь, у человека от холода и голода глаза, словно у хорька, посверкивают.
От этих слов незнакомец вздрогнул, будто его кнутом по спине перетянули, и торопливо потупил взгляд.
- Можно и накормить, если гость не побрезгует нашей вечерей, - ответил Байбуз и придвинул ближе к гостю котелок с остатками загустевшей и окончательно разопревшей на углях тетерей.
- Такой пан, как я, и обглоданной кости рад бывал не раз, - попытался изобразить благодарную улыбку на лице гость, доставая из-за пазухи абы как выструганную ложку. Да, то ли и в самом деле слишком продрог, то ли с лицом у него было что-то неладно, но гримаса, искривившая губы и пробившаяся наружу сквозь дебри зарослей, походила скорее на звериный оскал, нежели на искреннюю улыбку.
Поспешно проглотив предложенный казаками, чего там, весьма скудный ужин, он вытер травой ложку, сунул ее обратно, но руку не вынул, а усердно зашарил ею в своих лохмотьях.
Казаки, улыбаясь, переглянулись промеж собой. Мол, глядите, братцы, роется за пазухой, словно богач в мошне, а у самого, наверняка, окромя блох нет ничего, да и блохи от такой жизни давно на лучшие 'хлеба' перебрались. Но незнакомец не зря терял время и знал, что искал - потому что вытянул из-под остатков одежды неожиданно довольно пухлый тючок.
- Вот такой из меня казак, - промолвил с неприкрытой гордостью. - Сам гол, как сокол, зато седло и ложка своя. А также - папуша табака имеется… Да еще и не какого-нибудь самосада. Настоящий Трапезундский! Угощайтесь, - торжественно протянул сверток Гарбузу, по внешности и степенности манер признавая его старшим над более молодыми запорожцами. - А я вам пока о себе расскажу.
- Спасибо, - казак чуть брезгливо развернул грязную тряпицу, пропитанную застарелым конским потом и еще чем-то, куда более вонючим. И даже присвистнул от удивления, когда в его руках очутился изящно расшитый мелким речным жемчугом замшевый кисет.
- Вот так цяцька, - присвистнул Лис. - Да за нее в базарный день, можно пару жеребых кобылиц сторговать.
- Возможно, - равнодушно пожал плечами человечек. - Я в этом мало понимаю… Да и зачем мне табун? Вот если б кто взамен небольшую пасеку предложил, - он мечтательно прищурил глаза… - Эх, люди, если бы вы знали, какая у меня когда-то была пасека, - он опечалено покачал головой. - Все с дымом пустили, басурмане проклятые… Ага, - вдруг опомнился он, - я же так и не сказал своего имени… Рудым Пасечником Паньком меня кличут, или - Нечистым. Это кому, как больше нравится, а мне - без разницы. Может, приходилось слыхать?
Казаки отрицательно помотали чубами.
- Ну и ладно, - махнул рукой человечек. - Вольная Степь большая, всех знать и упомнить - голова треснет. Курите, курите, - спохватился, видя, что казак не спешит натаптывать люльку* (*укр., - трубку), а продолжает внимательно рассматривать кисет.
- Обязательно, - пробормотал Гарбуз, распуская шнуровку и доставая из мешочка пучку табака. - Странно, но чудится мне, что я уже когда-то видел похожую цяцьку. Вот только никак не припомню, в чьих руках именно.
- А ну-ка… - заинтересованно потянулся к кисету Лис. Оглядел внимательно и к явному облегчению Панька отрицательно помотал головой. - Нет, мне этот кисет точно не знаком. Потом сунул пальцы внутрь и со словами: - А тут еще что-то есть! - вытащил наружу большой нательный крестик на толстой серебряной цепочке.
- Вот это да! - удивленно воскликнул Гарбуз, окидывая Панька внимательным взглядом из-под прищуренных век. - А чего это ты, добрый человек, крестик не на шее, как положено всякому христианину, а в кисете с табаком носишь? Или это не твой? И ты его вместе с кисетом с мертвого казака снял? От того и вышивка мне знакомой кажется? Ну, признавайся, вражина! Да всю правду говори, как на исповеди! Не то… - пригрозил кулаком, - хуже будет.
- Придумал тоже, - с обидой в голосе потянулся за кисетом Панько. - Я ж не из церкви иду, а из басурманского рабства сбежал. Будто сам не знаешь, что за крестик на шее, там голову мигом, по эту самую шею, снимут. А в табак спрятал, поскольку он для татарина самая бесполезная вещь. Никогда не тронет… И потому это самое надежное место, если хочешь уберечь от их лап что-то ценное. Понятно? Отдавайте мой кисет обратно, если уважить не хотите…
- Ну, извини, пасечник, - Лис примирительным жестом протянул Рудому Паньку нательный крестик. - Не хотели обидеть. Но, согласись: странно находить святыню, спрятанную в табаке?
Тот что-то невнятно проворчал в ответ и демонстративно напялил цепочку на шею, прямо поверх лохмотьев, как поп поверх риз. Как будто хотел сказать: я теперь на своей земле, так пусть все видят и больше не сомневаются в том, что перед ними христианин! Во всяком случае, запорожцы подумали именно так.
А спустя пару минут казаки дружно набили табаком трубки, но не спешили закуривать, вежливо дожидаясь, когда к ним присоединится хозяин угощения.
- На меня не смотрите, панове-товарищи, - сказал Панько, - я и от еды так захмелел, будто горилки хлебнул. Да и люльки у меня своей нет. Завтра найду подходящий корень и вырежу себе… - а потом вынул из огня тлеющую веточку и поднес ее Лису.
Это объяснение более чем понятное: люлька не ложка - свою чужому никто не предложит. Побратиму только, да и то. Запорожец сочувственно покивал, а потом принял огонь и стал раскуривать табак.
- А ты, парень, чего ж, не угощаешься? - обратился Рудый к Байбузу, заметив, что юноша единственный, кто не потянулся к кисету. - Не обижай, горемыку… Я же от всего сердца предлагаю. Или ты еще годами на казака не вышел, и тебе мамка дымить не разрешает? - поддел насмешливо. - Курите, братцы, курите - а я тем временем вам о своей бесталанной доле поведаю. Если интересно будет послушать…
Остап неуверенно хмыкнул, потому что и в самом деле не любил смолить табак, а трубку носил для того, чтобы придать себе вид бывалого казака. Но теперь, после подобной шпильки, и он отказываться не стал. Зачем выставлять себя на посмешище и почем зря обижать хорошего человека? Парень неумело натоптал филигранно вырезанный дедом Карпом чубук, прикурил, затянулся разок, так, чтоб увидела вся компания, и поднялся.
- Иду караулить, - объяснил встревожено вскинувшемуся, Паньку. - Мы тут все ж не на рыбалке, а в дозоре… Максим не забудь меня сменить, на рассвете.
Пайда больше для порядка, еще раз рыкнул на неприятного ему незнакомца и мощным прыжком метнулся за хозяином. А нечистый украдкой проводил их настороженным взглядом, пока молодой запорожец и негостеприимный зверь не скрылись за вершиной кургана.
- Не обидишься на нас, - спросил у Панька Лис, зевая во весь рот, - если мы еще подремлем немного? Совсем не выспался.
- Буду только рад, - искренне ответил тот. - Я ведь и сам едва на ногах держусь… Да и куда нам спешить? Днем успеем наговориться.