Алессан закрыл глаза. Дэвин только сейчас услышал шелест листьев и перекличку птиц вокруг них. Затем Алессан снова поднял взгляд спокойных, широко раскрытых серых глаз на Мариуса и сказал напрямик:
- Моя просьба: дай мне шесть месяцев и только потом решай с торговлей. И в течение этого времени сделай еще кое-что.
- Само время - уже очень много, - очень тихо произнес Мариус. - Но договаривай. Голубок. Насчет кое-чего еще.
- Три письма, Медведь. Мне нужно, чтобы ты послал на север три письма. Первое письмо: ты ответишь "да" Брандину, но с условием. Попросишь время на укрепление своего положения, прежде чем открыть Квилею внешним влияниям. Ясно дашь понять, что предпочитаешь его Альберико потому, что считаешь его сильнее и надежнее. Второе письмо: откажешься с большим сожалением от предложений Астибара. Напишешь Альберико, что испугался угроз Брандина. Что тебе очень хотелось бы торговать с Империей Барбадиор, но Игратянин кажется слишком могущественным, и ты не рискуешь его обидеть. Пожелаешь Альберико всех благ. Попросишь его негласно продолжать с тобой переписку. Скажешь, что будешь следить за развитием событий на севере с большим интересом. Ты еще не дал Брандину окончательного ответа и будешь тянуть с ним, сколько сможешь. Пошлешь свои наилучшие пожелания императору.
Дэвин ничего не понимал. Он снова применил свой прием той зимы: слушать, запоминать, а потом все обдумывать. Но глаза Мариуса ярко горели, и на лице снова появилась холодная, пугающая улыбка.
- А мое третье письмо? - спросил он.
- Его ты пошлешь губернатору провинции Сенцио. Предложишь немедленно начать торговлю, никаких пошлин, право выбора лучших товаров, безопасные стоянки в ваших гаванях для их кораблей. Выразишь глубокое восхищение отважными, независимыми жителями Сенцио, их смелостью перед лицом столь неблагоприятных обстоятельств. - Алессан сделал паузу. - И это третье письмо, естественно…
- Будет перехвачено Альберико Барбадиорским. Голубок, ты понимаешь, что затеваешь? Какая это невероятно опасная игра?
- Погодите минуту! - внезапно вмешался Эрлейн ди Сенцио, приподнимаясь.
- Молчать! - Алессан буквально рявкнул таким голосом, которого Дэвин никогда у него не слышал.
Рот Эрлейна захлопнулся. Он затих, хрипло дыша, глаза его горели, как угли, от гнева: он начинал понимать. Алессан даже не смотрел на него. И Мариус тоже. Они оба сидели на золотом ковре, высоко в горах, и казалось, забыли о существовании окружающего мира.
- Ты ведь знаешь, правда? - сказал в конце концов Мариус. - Ты точно знаешь. - В его голосе звучало удивление.
Алессан кивнул.
- У меня было достаточно времени, чтобы подумать об этом, клянусь Триадой. Как только будут открыты торговые пути, моя провинция и ее имя будут потеряны навсегда. Получив то, что ты можешь ему предложить, Брандин станет на западе героем, а не тираном. Он укрепится настолько, что я ничего не смогу сделать, Медведь. Твое воцарение может погубить меня. И мой дом тоже.
- Ты жалеешь о том, что помог мне?
Дэвин смотрел, как Алессан борется с этим. Как глубоко под поверхностью, которую он мог видеть и понимать, бурлят потоки чувств. Он слушал и запоминал.
- Я должен бы жалеть, - наконец пробормотал Алессан. - В каком-то смысле это похоже на предательство, то, что я не жалею. Но нет, как я могу жалеть о том, ради чего мы так много трудились? - Улыбка его была печальной.
- Ты знаешь, что я люблю вас, Голубок, - сказал Мариус. - Вас обоих.
- Знаю. Мы оба знаем.
- Ты знаешь, что меня ждет дома.
- Знаю. Есть основания помнить.
Воцарилось молчание, и Дэвин почувствовал, как его охватила грусть, эхо настроения прошлой ночи. Ощущение огромного пространства, всегда разделяющего людей. Пропасти, которую необходимо перейти, даже для того, чтобы просто соприкоснуться.
И насколько же шире пропасти, разделяющие таких людей, как эти двое, с их долгими мечтами и бременем быть тем, кто они и что они. Как трудно, наверное, как ужасно трудно протянуть руки через всю историю, через груз ответственности и потерь.
- Ох, Голубок, - едва слышным шепотом произнес Мариус Квилейский, - возможно, ты был стрелой, выпущенной с белой луны восемнадцать лет назад прямо мне в сердце. Я люблю тебя, как собственного сына, Алессан бар Валентин. Я дам тебе шесть месяцев и напишу три письма. Зажги в память обо мне погребальный костер, если услышишь, что я умер.
Как ни мало Дэвин понял, прикоснувшись к самому краю, в горле у него встал комок, который трудно было проглотить. Он смотрел на этих двоих и не мог бы ответить, кем из них восхищается больше в этот момент: тем, кто попросил, зная, о чем просит, или тем, кто согласился, зная, на что соглашается. Но он понял, со смирением перед неизбежностью, какой дальний путь ему еще предстоит - возможно, он никогда его так и не пройдет, - прежде, чем он сможет назвать себя человеком, похожим на этих двоих.
- Кто-нибудь из вас имеет представление о том, - нарушил тишину голос Эрлейна ди Сенцио, убийственно мрачный, - сколько невинных людей будет уничтожено из-за того, что вы задумали?
Мариус ничего не ответил. Алессан круто обернулся к чародею.
- А ты имеешь представление о том, насколько я близок к тому, чтобы убить тебя за эти слова? - спросил он. Его глаза напоминали осколки серого льда.
Эрлейн побледнел, но не дрогнул. И не опустил глаз.
- Я не по собственному желанию родился в такое время, и не сам взвалил на себя задачу его исправить, - продолжал Алессан напряженным голосом, словно держал его в натянутой узде. - Я был младшим ребенком. Это бремя должно было стать бременем моих братьев, одного или обоих. Они погибли у Дейзы. В числе прочих счастливчиков. - На мгновение в его голосе прорвалась горечь.
И снова он ее победил.
- Я стараюсь действовать в интересах всей Ладони. Не только Тиганы и ее потерянного имени. За это меня называли предателем и глупцом. Моя мать из-за этого меня прокляла. От нее я это принимаю. Для нее я возьму на себя ответственность за кровь и смерть, за разрушение того, чем была Тигана, если меня постигнет неудача. Но ты не вправе судить меня, Эрлейн ди Сенцио! Я не нуждаюсь в том, чтобы ты указывал мне, кем или чем я рискую. Мне нужно, чтобы ты делал то, что я тебе говорю, и ничего больше! Если ты собираешься умереть рабом, то с таким же успехом можешь быть моим рабом, как и чьим-то еще. Ты будешь бороться вместе со мной. По собственной воле или против воли ты будешь сражаться за свободу вместе со мной!
Он замолчал. Дэвин почувствовал, что дрожит, словно небывалой силы гроза пронеслась в небе над горами и унеслась прочь.
- Почему ты оставляешь его в живых? - спросил Мариус Квилейский.
Алессан попытался взять себя в руки. Казалось, он обдумывает ответ.
- Потому что он по-своему храбрый человек, - в конце концов ответил он. т- Потому что это правда: наш план подвергает его народ большой опасности. Потому что я, с его точки зрения и с моей собственной, причинил ему зло. И потому что он мне нужен.
Мариус покачал большой головой.
- Плохо, когда нуждаешься в человеке.
- Я знаю, Медведь.
- Он может вернуться к тебе многие годы спустя и попросить тебя об очень большой услуге. И твое сердце не позволит тебе отказать ему.
- Я знаю. Медведь, - сказал Алессан. Они смотрели друг другу в глаза, сидя неподвижно на золотом ковре.
Дэвин отвернулся, он чувствовал себя посторонним в этом обмене взглядами. В тишине перевала под вершинами гор Брачио щемяще-сладко пели птицы, и, глядя на юг, Дэвин увидел, как последние белые облака в вышине расступились, открыв ослепительно сверкающие на солнце снежные пики. Он никогда раньше и вообразить себе не мог, что мир настолько прекрасен и настолько полон боли.
Когда они спустились вниз от перевала, Баэрд в одиночестве ждал их в нескольких милях южнее замка, сидя на коне среди зелени у подножий гор.
Он широко раскрыл глаза, увидев Дэвина и Эрлейна, и даже борода не могла скрыть его насмешливой улыбки, когда Алессан остановил возле него коня.
- Ты еще хуже, чем я, несмотря на все твои заверения, - сказал он.
- Не хуже. Такой же, возможно, - грустно ответила Алессан и склонил голову. - В конце концов, единственной причиной, по которой ты отказался поехать, было нежелание оказывать на него дополнительный нажим.
- И после того, как ты меня за это словесно выпорол, ты берешь с собой двух совершенно чужих людей, чтобы еще больше уменьшить нажим. Я остаюсь при своем мнении: ты еще хуже, чем я.
- Выпори меня словесно, - ответил Алессан.
Баэрд покачал головой.
- Как он?
- Неплохо. Под большим напряжением. Дэвин сорвал покушение на его жизнь, там, в горах.
- Что? - Баэрд бросил быстрый взгляд на Дэвина, отметив его разорванные рубаху и лосины, порезы и царапины.
- Ты меня научишь пользоваться луком, - сказал Дэвин. - Целее будет одежда.
Баэрд улыбнулся.
- Научу. Как только представится возможность. - Потом его осенила какая-то мысль. - Покушение? - обратился он к Алессану. - В горах? Не может быть!
Лицо Алессана было мрачным.
- Боюсь, может. У нее был лунный лук с прядью его волос. Очевидно, с гор снято табу, по крайней мере ради убийства.
Лицо Баэрда озабоченно морщилось. Несколько секунд он молча сидел на коне, потом сказал:
- Значит, у него не было выбора. Ему необходимо действовать немедленно. Он ответил "нет"?
- Он ответил "да". У нас есть шесть месяцев, и он пошлет письма. - Алессан заколебался. - Он просил нас зажечь в память о нем костер, если он умрет.