— Ой, Вера Александровна! — заголосила Люба, увидев соседку. — Горе-то у нас какое! Я вот пришла, а Колька мертвый лежит!
Вера Александровна внимательно и строго глядела на лежащий труп Николая. На ее лице Гусев заметил плохо скрываемое выражение брезгливости. И не только это. Что-то еще.
— Да… — только и смогла сказать Вера Александровна. — Вот дела-то какие.
— Вера Александровна, — спросил Гусев, — во сколько вы вышли из дома и видели ли вы сегодня Фомичева, вашего соседа?
— Я-то? Я… вышла из дома где-то в половине одиннадцатого. А Фомичева я сегодня не видела. Не посчастливилось.
Гусев переглянулся с экспертом, лысоватым, в очках, который только что закончил осмотр и присел на стул.
— Скажите, пожалуйста, а никто к нему при вас не приходил?
— Нет, при мне никто не приходил. Я, Люба, почти сразу после вас и ушла, так что сообщить мне совершенно нечего. Я пойду, пожалуй. Люба, примите мои искренние соболезнования, вас мне действительно жаль. Вы позволите мне уйти, товарищ инспектор?
— Да, идите пока. Но нам придется еще вас побеспокоить.
— Это как положено, — сухо сказала Вера Александровна и вышла, еще раз поглядев на труп. Гусев заметил какой-то странный блеск в глазах пожилой женщины, ему показалось, что радость сверкнула в этом мимолетном взгляде. Он посмотрел на Любу.
— Чудная она, — махнула рукой Люба.
— Скажите, Любовь Михайловна, она что, недолюбливала вашего мужа? Между ними происходили ссоры?
— Ой, — вздохнула Люба. — Сами понимаете, какая жизнь в коммунальной квартире! Кухня одна, ванная одна, туалет один, народу много — конечно, радости мало. Она старуха, мы помоложе, малец сущий дьяволенок, всякое бывает. Ничего, конечно, особенного не было, но сказать, что они с Николаем друг друга жаловали, не могу — врать не приучена. А и какая разница, не она же его прирезала, в самом деле! Силенок бы не хватило! — вдруг засмеялась Люба, но взглянула на лежащий труп и прикрыла рот рукой. Ей стало забавно при мысли о том, что крошечная Вера Александровна всаживает нож в грудь здоровенного мясника Николая.
Гусев тоже слегка улыбнулся краешком рта, покачал головой. Потом сел писать протокол, изредка прерываясь и задавая Любе вопросы. Пока он писал протокол, Люба пошла на кухню и поставила чайник.
Вернулась в комнату, а тут раздался звонок в дверь.
Вскоре в комнату влетел крепенький, коротко стриженный малец лет десяти, влетел с шумом, с какими-то возгласами, но увидел труп и резко остановился. Люба схватила сына за плечи, прижала к себе.
— Ой, не смотри, сынок, не смотри. — Она стала прикрывать ему глаза руками. Тот, однако, очень хотел посмотреть и вырывался изо всех сил.
— Пусти, мам, пусти, говорю! Чего? Убили папку-то? Кто это его? Небось Вовка!
— Замолчи! — прикрикнула Люба. — И вообще, иди в комнату к Наташе, нечего тебе тут делать. Не для твоих глаз такое зрелище.
— Да никуда я не пойду, дай поглядеть-то! Ух ты! — вылупил глаза малец. — Ну и дырища у него в груди!
А крови-то! Чем это его саданули? Ножом, что ли? Вы кто? Следователь? Здрассьте. Вы откуда? Из МУРа? Ух, интересно…
— Здравствуй, Толик, — сказал Гусев.
— Здрассьте. Мам, я побегу гулять! Покушать нет ничего? Жрать охота!
Люба с осуждением смотрела на сына. Она ждала слез, страха, но увидела лишь равнодушие, дурацкое возбуждение и нездоровый интерес к происходящему.
Подивился и Гусев.
— Потом покушаешь, Толик, — строго сказала Люба. — Сейчас тут люди.
— Ну, я тогда побежал, пацанам расскажу, обалдеют..
— А вот этого делать не надо, Толик, — попросил Гусев. — Побудь пока дома, посиди с нами, ты нам не мешаешь.
— Да ну, сидеть! Погода такая классная! Чой-то я тут с трупом должен сидеть? Противно ведь!
— Что ты говоришь, поганец?! — возмутилась Люба.