* * *
- Матуся дала мне по уху, - сказала Ганка, - а Роман отворачивается к стене и молчит. А батя с Митро говорят, чтобы я больше не ходила к ним. Потому что я глазливая. И теперь им Василь еду носит, хотя он маленький еще. А отец Маркиан как меня видит, плюется. Тьху, говорит, на тебя, блудодейка.
На Ганку, раз уж она не ходила больше на куренную поляну, матуся навалила уйму всякой работы. И эльфенок пропал, как не было - хотя Ганка все ждала, что он появится, все оглядывалась - и на речке, и на выгоне… И уж совсем затосковав, пошла к коряжке, и вот он, тут - выскочил из-за орешника, где до того прятался, никому не видимый. Ганка сначала обрадовалась, а потом рассердилась - вот он, эльфенок, и ничего ему не делается, а все тумаки достаются ей, Ганке. Ей хотелось, чтобы эльфенок чувствовал себя виноватым, а он сидит себе, как ни в чем не бывало.
- А я знал, что ты придешь, - венок у него был из дубовых листьев, и листья эти отличали червонным золотом. Еще в венок были вплетены гроздья рябины. Красиво. - Во сне видел.
- А зачем я пришла, не знаешь? - спросила она сурово. - Я пришла, чтобы сказать, что нам нельзя больше видеться. И не бегай за мной!
- Разве я бегаю? - таращит свои зеленые глаза эльфенок. - Это ты за мной бегаешь!
- Я? Бегаю? - Ганка аж задохнулась от возмущения. - Ах ты, нечисть лесная! Да я… Да я ненавижу тебя! Ты мне всю жизнь испортил!
- Ганка, Ганка, я ж не хотел ничего плохого, - эльфенок, чтобы угодить ей, надел портки, и теперь сидел на их коряжке, смешно ерзая, потому что портки с непривычки ему мешали. - Разве я тебя чем обидел, Ганка? Мы же… даже не лежали вместе.
- Знаю, а только… нельзя нам больше видеться. Вот, последний раз пришла я на тебя посмотреть.
Она протянула руку и дотронулась до его щеки, гладкой, горячей и нежной, точно раковина-перловица.
- Как же я, Ганка? - зеленые глаза эльфенка наполнились слезами, стали похожи на маленькие болотца. В зелени и синеве плавали золотистые пятнышки - Ганка всегда дивилась, как это у него глаза могут быть такими разными; каждый миг - разные. Ах, как ноет ее бедное сердце - эльфенок уйдет навсегда, и волшебство уйдет навсегда. Приворожил ее, не иначе. Он и Федору когда-то так же приворожил, так, что она забыла своих и ушла с ним в лес, а ведь был совсем маленьким. Ах, эльфенок, эльфенок, что ты со мной делаешь!
- Что же я совсем один теперь? Как же я… И сыра не будет больше.
Последнее обстоятельство явно расстроило его сильнее всего, и Ганке стало обидно.
- У тебя ж Федора есть, - сказала она ехидно, - она хоть и мертвая, а поговорить любит.
- Федора больше не приходит, Ганка, - эльфенок качнул дубовыми листиками, после чего искоса поглядел на Ганку и большим пальцем ноги ловко подхватил с земли еще один упавший желудь, подбросил его в воздух и поймал - босой ногой же… - я ей сказал, чтобы больше не приходила.
- Это еще почему? - Ганка сняла чоботы и тоже попробовала поднять желудь босой ногой, но у нее ничего не получилось.
- Мы поругались, Ганка. Это из-за тебя… Она говорит, чтобы я с тобой не водился. Что это не дело, с тобой водиться. Чтобы я искал своих. Что я уже вырос и мне пора искать своих.
Федора хоть и мертвая, подумала Ганка, говорила на удивление разумно. Ганка так эльфенку и сказала.
- Я хочу с тобой, Ганка… Ты такая красивая.
- Со мной нельзя, - сердито сказала Ганка, - и ничего я не красивая. Сам говорил, чернявая и нос длинный.
Короткий нос эльфенка сморщился и он быстро-быстро потянул им воздух, точь-в-точь отец Маркиан.
- Может, и не такая красивая, но я без тебя не могу, Ганка… Ты ведь уже совсем взрослая стала, я же чую… Вы, люди, быстро растете. Я тоже скоро вырасту. Приходи ко мне жить в землянку, Ганка. Которую Федора вырыла. Она не велела никому ее показывать, а тебе я покажу. Там тепло. Ну, почти тепло. И я постелю листья папоротника, и мы будем лежать на них.
И везде насыплю цвет полыни, и пижму насыплю, чтобы нас не кусали блохи.
- Ты что, совсем дурень? - сердито спросила Ганка.
Может, дурнями лесные создания называть и нельзя, но этого уж точно можно - дурень и есть!
- Не хочу я жить в землянке и спать на папоротнике. Я хочу спать на лавке, и чтоб холстина была чистая, и одеяло шерстяное, и перина пуховая. Ты бы и правда лучше своих поискал, Листик… твои шалаши из веток плетут и приманивают светляков, и свистом разгоняют тучи, и в шалашах у них всегда лето…
Эльфенок опустил голову, и стал босой ногой чертить в пыли.
- Я искал своих, Ганка, - сказал он наконец, - только знаешь, что… они от меня бегают. Только я вижу кого-то из своего народа, он раз - и все. И пропал. Думаю, от меня человеком пахнет. Потому что я рос с человеком. И ел вашу еду. Вот сыр, например. А может, у меня есть ваша кровь, Ганка? Как ты думаешь?
- Не знаю, - шепотом сказала Ганка. - Не знаю. А только нельзя мне с тобой. Пойду я…
Она встала, взула босые ноги в чоботы и оправила юбку.
- Как же я один, Ганка? - сказал эльфенок так жалобно, что у Ганки аж сердце заныло. - Как же я теперь один?
- А как знаешь, - сухо сказала она. - А будешь приставать, бате пожалуюсь!
И пошла не оглядываясь, хотя почти не видела дороги из-за застилающих глаза слез. Эльфенок, думала она, нечисть, лесная некрещеная тварь, для него что правда, что вранье, все одно, и задурить голову он может так, что и сама не будешь знать, что правда, а что - нет. Так что пускай себе ноет и скулит, или пускай мирится со своей мертвой Федорой…
- Ганка, - эльфенок бежал за ней, легкий, словно и правда был в родстве с сухими листьями, что невесомо кружились под ветром, - Ганка…
- Ну чего еще? - сердито сказала она, не поворачивая головы.
- Ты меня бросаешь, Ганка, а я тебе что-то скажу. Не хотел говорить, а теперь скажу. Вот стань здесь, и я скажу…
Он вдруг загородил ей дорогу и худыми своими длинными руками прижал ее к стволу старой березы, такой старой, что эта береза уже и забыла, когда на ней в последний раз появлялась белая чистая кора… От эльфенка шел сухой жар, такой сильный, что Ганка отвернула лицо.
- Ужас что делается, Ганка! - теперь он дышал ей прямо в ухо. - В лес спустился тролль. Я его видел, Ганка, сам видел, он ходит и рычит. Весь в бурой шерсти, вот как медведь, правда, даже больше медведя.
- Все ты врешь, - сказала Ганка на всякий случай.
- Не веришь? Пойдем, покажу!
- Не хочу! - Ганка отчаянно замотала головой, так что косой своей хлестнула эльфенка по лицу.
- Не тролля, Ганка! На тролля нельзя смотреть. А то он сам на тебя посмотрит. Он же людоед. Просто что-то покажу. Пойдем…
- Меня матуся убьет, - сказала Ганка безнадежно.
Ах, эльфенок, эльфенок, что ты со мной делаешь… почему я тебя слушаюсь? Я же хотела уйти навсегда.
- Я ж ничего плохого. Только покажу. - И он потянул ее куда-то вбок от тропинки, где деревья были темней и гуще, а прошлогодняя листва пружинила под ногами.
Деревья окружали их, точно черные великаны, обутые в моховые чоботы; все они были в парчовых пятнах лишайника, и Ганке пришлось задрать голову, чтобы увидеть их кроны… как она тут оказалась? Куда позволила себя увести?
- Смотри, Ганка, смотри!
Он тянул длинными своими тонкими руками вверх, показывал ей на что-то, и Ганка увидела там, в вышине, свежие светлые царапины, словно бы кто-то очень сильный и высокий провел по коре дерева граблями. Кора свисала лохмотьями, и луб тоже свисал лохмотьями.
- Это медведь, - сказала она неуверенно.
- Вот и нет, - эльфенок опустил руку, и теперь стоял, от возбуждения приподнимаясь на цыпочки, - это тролль. Я его видел, Ганка. Видел, как он точил когти. У него ноги, как у человека, а лапы, как у медведя. И глаза желтые… и зубы желтые.
И он рычит - вот так… - эльфенок раскрыл розовый рот и рыкнул, одновременно ударив себя в грудь кулаком. Получилось слабо и неубедительно. Точно котенок мяукнул.
- Тише, дурень! Чего ты там прячешь? - Ганка схватила эльфенка за запястье. Из сжатого кулачка его торчало что-то, и она стала разгибать ему пальцы - по одному. Ему это нравилось, он делал вид, что не дается, опять пригибал пальцы к ладони, но наконец поддался и разжал руку.
На ладони лежали клочья бурой шерсти - и шерсть была толстая и длинная, длиннее медвежьей. И светлее.
- Он ходит и трется о деревья, - пояснил эльфенок, - чешется.
Ганка опомнилась. Она стояла среди огромных страшных деревьев, за которыми бродил огромный страшный тролль, и единственным ее защитником был пустоголовый эльфенок. И как это так получилось?
- Куда ж ты меня затащил, нечисть проклятая?! - взвизгнула она.
- Его теперь здесь нет, Ганка, я бы чуял… пойдем.
Она позволила себя увести - эльфенок знал тайные пути, словно бы умел подрезать и кроить тропки и прогалины, и она и вздохнуть не успела как следует, как оказалась у привычной коряжки.
- Дай сюда, - Ганка протянула руку, - я Роману покажу.
Может, Роман тогда поймет, какой опасности подвергалась она, Ганка, когда ходила ночью через лес на куренную поляну, и перестанет на нее злиться? А если что с Василем стрясется? Он же совсем маленький еще!
- Чего дать? - удивился эльфенок.
- Шерсть. Троллеву шерсть.
Эльфенок протянул к ней кулачок, потом разжал его. Ладонь была пуста.
- Тьху ты, - эльфенок каким-то образом ухитрился опять обдурить ее, Ганку. Заморочил ее, отвел глаза. Наверное, сам как-то настрогал эти царапины на дереве…