- Мира в дому, Одиней, - припомнила имя старшого колдунья.
- Мира, - отозвался худощавый желчного вида мужик, что вышел на звук открываемых ворот. - Чай, опять детей наших в срам вводить приехала?
- Приехала я выучей искать, - обрубила крефф. - Потому собирай всех. Глядеть буду.
Староста дернул уголком рта и хотел было что-то возразить, но в этот миг хлопнула дверь хлева, и на белый свет вышла тоненькая невысокая девушка, упрятанная едва не до пят под тканое покрывало. Только глаза и видны, да и те опущены долу, а голова склонена так низко, словно ее обладательница живет с неискупаемой виной на душе. Еще бы не вина! Девкой уродилась.
Кто там скрывался под покрывалом, Берга не знала. Диво было, что дуреха на улицу при чужинке сунулась. Видать, убиралась в хлеву и не слышала, как странница приехала. А еще диковиннее оказалось то, что от вышедшей повеяло Силой. Недюжинной, чистой, как солнечный луч.
- Кто это? - кивнула колдунья на замершую в нерешительности девку.
- Дочь моя средняя, - сощурился староста. - Аль понравилась?
Бьерга кивнула:
- Скажи жене, чтоб кузов ей собрала да еды в дорогу. Через оборот тронемся. Я ее забираю. Осененная она. А пока других созывай, погляжу.
Мужик опешил.
- Ты… - яростно выдохнул он, но вовремя осекся и продолжил: - Майрико не отдам. Выучей ищешь - так парней гляди. Девку не пущу.
- Она сговоренная? Или мужняя? - колдунья вперила в мужика взор пронзительных темных глаз, ожидая ответа.
Староста снова дернул уголком рта, собрался было обмануть, но сам себя осадил, понял, что креффа не проведешь.
- Нет, - только и ответил, а потом прибавил: - Но все одно - из дома
о
тчего за порог не пущу. Нет на то моей воли.
- Ты не забылся, Одиней? - вкрадчиво спросила стоящая напротив него беззаконная баба. - Воля тут одна - моя. Собирай заплечник ей. Не гневи Благиев своих. Не то ведь донесу в Цитадель весть, что отказали вы Крепости. К вам с той поры ни колдун, ни целитель, ни ратоборец не приедет. Не будет тебе ни круга обережного, ни буевища спокойного.
- Ты меня не стращай! - возвысил голос староста, которому сделалось досадно, что его - мужика! - как щенка глупого
баба
треплет при родной дочери.
- А ты - в избу пшла! - шикнул он на замершую, окаменевшую от ужаса девушку, и та метнулась тенью в дом.
Староста тем временем повернулся к наузнице:
- Среди парней ищи. А она - девка. Ее дело - рожать, щи варить да мужа почитать! А ты хочешь над ней непотребство учинить? Покров сдернуть, косы отмахнуть да порты вздеть?
Он сплюнул под ноги.
- К мужикам ее увезти хочешь? Чтоб всякая собака лик ее видела? Не бывать такому! Дочь на позорище не отдам! У меня без нее их еще две, да трое сыновей. Какой дом их примет опосля срама этакого? И думать забудь. Парня любого отдам. Про Майрико не вспоминай даже. Удавлю лучше своими руками, чем позволю род опоганить.
Бьерга потемнела лицом и шагнула к мужику, зашипев:
- Да вы тут совсем ополоумели? Нам любой Осененный дороже самоцвета, а ты дитя родное извести собрался?
- У нас своя правда, - отрезал староста, - а тебя, коли в Почепках не любо, я не держу.
- Ах, правда у вас… - протянула колдунья. - Ну что ж, раз правда… Только гляди, как бы завтра, едва солнце встанет, не пришлось у меня в ногах валяться. Ежели что, у Горюч-ключа ищи. До полудня пожду. Не явишься - уеду.
- Не явлюсь. Не жди, - сказал Одиней и ушел в дом.
- На то мы посмотрим поутру. - Бьерга взяла под уздцы лошадь и направилась прочь из веси. Потому не увидела, как Одиней вынес из конюшни вожжи и отходил дочь так, что мать с сестрами на руках у него висли, лишь бы не засек до смерти.
А ночью… разом встал весь почепский жальник. И обережный круг от вурдалаков не спас. Люди тряслись по домам, слыша рык и глухое топанье мертвых ног. Нечисть не смогла войти в избы и выманить Зовом людей. Спасли заговоренные ладанки. Но мертвяки перегрызли, передавили и распугали всю скотину. Испуганно ржали лошади, мычали коровы, визжали псы. Люди в избах плакали и молились, но Благии не слышали причитаний. И вурдалаки скреблись под окнами, стучались в двери, шептали, рычали, звали живых глухими скрежещущими голосами, перебирая каждого поименно.
Лишь когда звезды стали бледнеть, нечисть, пьяная от крови, подалась прочь, перерыкиваясь, огрызаясь друг на друга…
С восходом солнца, оглохшие от ужаса и навалившейся беды, люди вышли на разоренные дворы…
Плакали хозяйки, скорбно и зло молчали мужчины, испуганно жались к взрослым дети. На залитых кровью улицах валялись разодранные обглоданные туши. Женщины причитали, узнавая в бесформенных кучах падали вчерашних кормилиц - Пеструшек и Нарядок. Как теперь жить?
Ни одной коровы не осталось, ни одной лошади! Кур, и тех не сыскать! А ворота стоят распахнутыми и, ежели не затворить черт
у
, завтра снова подымутся вурдалаки, снова придут бродить под окнами, пугать людей, громыхать на подворьях, в бессильной голодной злобе грызть пороги домов, бить мертвыми руками в двери…
Одиней растерянно озирался, не зная, как теперь совладать с бедой. Бабы тихонько выли. Мужики, парни, старики ходили бледные, как навьи, все надеялись сыскать кто лошадь, кто пса, кто хоть козу заблудшую. И каждый понимал: они, хотя сегодня и живы, но все равно что мертвые. Чем семьи кормить? Все сгибло. А туши надо закопать, пока не начали смердеть. Есть опоганенное, тронутое Ходящими мясо никто не станет. И страшно билась в головах единая мысль: "Голод…"
Как от него спастись? Уйти к единоверцам - в соседние деревни? Бросить дома? Но кто ж приютит столько лишних ртов? Ну, день, другой, ну, седмицу, вторую, а рано или поздно придется уходить. Да и кто захочет из своего дома хозяином уйти, а в чужой войти приживалой? А куда еще податься? Черта обережная нарушена. Креффу Одиней отказал и теперь сторожевика звать - дело зряшное. Не пойдут обережники спасать тех, кто презрел правду и волю Цитадели.
Пока еще люди не сгибли - спасали ладанки на шеях, да и то вон у Гремяча в семье двое молодших чуть из кожи не выпрыгнули, к дверям рвались. Оберегов у детей не было, насилу мать с отцом и старшими в дому удержали - в погребе заперли. Да и вечные они, что ли, обереги-то?.. К весне и их сила растратится. Что тогда?
К горестно замершему старосте подковылял дед Амдор. Виновато отводя глаза, он прошамкал:
- Отдай свою девку колдунье, Одиней. Глядишь, оттает, не станет с
е
рдца держать, черту подновит.
- Побойся Благиев, Амдор, - сжал кулаки мужчина. - Срам такой!
- А упырем по лесам шататься - не срам? - зло ударил клюкой об землю старик. - Я помереть в своей избе хочу, чтоб колдун науз мне на шею вздел, отшептал и душу с миром отпустил. И сыновья мои с внуками не должны в закуп идти от дурости твоей. Коли Благии Майрико Даром осенили, так на то ихняя воля. Ее исполнить надобно. Отдай дуру свою. У тебя еще вон две таких же.
- Да ты ведь первый мне глаза этим колоть будешь! - задохнулся Одиней. - Станешь соотчичей отговаривать девок моих замуж брать, сыновей в рода принимать!
- А ты Майрико из рода извергни, - хитрый старик не желал уступать. - Будет она и тебе, и нам чужая. А чужую что ж не отпустить? Ступай за обережницей, в ноги падай, но чтоб к вечеру деревня кругом обнесена была, иначе тебя и твою семью первыми за тын вышвырнем. Глядишь, Ходящие вами нажрутся и нас не тронут.
Одиней нашел Бьергу в полуверсте от деревни у Горюч-ключа, как и говорила. Крефф жарила на углях обмазанную глиной рыбу и курила трубку.
- Никак пришел? - усмехнулась колдунья.
- Возьми девку мою, - глухо сказал Одиней, - только черту обережную верни. Не по совести это.
- Дочерью откупиться решил? - удивилась наузница. - Отчего ж не по совести? Вы со мной, как с собакой, и я с вами так же. Или ты думал, воздаяния не будет?
- Не по совести, - упрямо повторил староста. - Нами черта обережная оплачена была. А ты ее беззаконно разорвала, весь нашу оставила на вымирание.
Крефф хмыкнула:
- Так уж и на умирание? Обереги на вас надежные. Я видела. А ты еще вот что помни: могла бы не только скотину на убой отдать, но и вас всех.
Староста вздрогнул и бросил на собеседницу испуганный взгляд:
- Да за что ж…
- За то, что поперек воли Цитадели идете. За то, что с нас берете кровью, жизнью, а сами за то готовы лишь деньгами платить. Не все в нашем мире за серебро и золото покупается, Одиней. Не все. Иной раз и самое дорогое отдавать приходится, чтобы другие жили. А ты об этом позабыл. Я лишь напомнила.
Тут-то и всплыли в памяти почепского старосты давешние слова колдуньи.
- Не губи, - опустился на колени мужчина. - Забирай девку. Вовек препоны чинить не стану. За труд твой заплатим щедро.
- А мне не надо щедро, - равнодушно сказала колдунья. - Мне надо столько, сколько положено.
Староста испуганно заерзал, а Бьерга продолжила:
- Гляди-ка, Одиней, нынче ты не думаешь, что мое
бабье
дело - детей рожать, щи варить да мужа почитать. Небось, рад меня между собой и смертью поставить, а? Никак поменялась правда твоя?
- Правда моя никогда не изменится, - упрямо ответил староста.
- Так и креффы людей в закуп не берут, - Бьерга выбила трубку о камень. - Поди, соотчичи навострили тебя ко мне на поклон идти и девкой своей задобрить? От рода, наверное, дозволили ее отринуть?
Мужчина опустил глаза и кивнул.
Наузница разозлилась: