Возле особенно большого просвета между крышами я остановился и неверяще уставился на даму сердца, спрашивая взглядом: "Нам точно туда?". Страха не было, было лишь недоумение, ведь я привык оценивать свои реальные возможности, перепрыгнуть же такой значительный участок было не в моих силах. Женщина ободряюще мне улыбнулась и прислала мысленный образ, где я бегу, а она ногой подталкивает меня под мягкое место, заставляя перелететь на другую крышу. Я улыбнулся, сразу оценив её юмор, и получил ответную кривую усмешку. Жестом предложив мне хорошенько разбежаться, женщина изготовилась для броска. Я не стал спорить или шутить, а просто решил довериться своей возлюбленной. Разбег я начал с самого конька не слишком покатой крыши, а когда достиг её края, то краем глаза отметил метнувшуюся ко мне стремительную тень альты, и уже отталкиваясь ногой, почувствовал дополнительный толчок одновременно в область талии и лопаток. Толчковая сила прыжка сразу возросла, и я стремительно перелетел на другую сторону, даже не успев толком испугаться, а равно и сориентироваться.
Мы приземлились одновременно, причём женщина точно заранее рассчитала место приземления: оно оказалось на удивление чистым и расположенным не на самом краю соседней крыши, что позволило мне быстро поймать равновесие. Женщина подарила мне горящий огнём возбуждения взгляд, красноречивей всего показавший её внутреннее состояние. Прыжки по крышам действовали на неё ничуть не хуже, чем на меня, заставляя не просто сосредотачиваться, но и испытывать предчувствие скорой добычи. Мы миновали ещё с десяток крыш и оказались над домом, стоящим на углу площади. Площадь была небольшой, освещалась всего лишь одним фонарём, а с противоположной её стороны можно было различить вывеску какого-то увеселительного заведения.
"Самое злачное место в столице, с него мы и начнём", - прокомментировала охотница.
Спустя четверть часа от входа в злачное место отделился человек. И хотя его фигура была с нашей позиции не слишком хорошо различима, отчётливо было видно, что он идёт нетвёрдой вихляющей походкой, выдающей весьма нетрезвого посетителя увеселительного заведения. Когда силуэт пьяного поравнялся с нашим домом, и уже начал погружаться в тень переулка, за ним с площади проследовали три тени, стоящие на ногах значительно уверенней. Альта стремительно метнулась на другой край крыши, и здесь сняла с плеча лук, предложив мне сделать то же самое.
Моё зрение не способно было видеть не только деталей происходящего, но даже контуров скрывшихся в переулке людей. Перед моим взглядом предстала сплошная река тьмы, начинавшаяся сразу за краем крыши. Зрение пришло неожиданно, точно так же, как это было во время нашего ночного перемещения: альта транслировала мне в сознание чёткие образы своего восприятия. Когда трое преследователей поравнялись с пьяным, она указала мне цель, сопроводив указание требованием не убивать, а только обездвижить. Мы вскинули луки и одновременно спустили тетивы, особенно громко пропевшие в ночной тишине.
Трое профессиональных воров уже потирали руки, готовые обчистить лёгкую добычу. Мастеровой сегодня был явно при деньгах, пил хорошее (конечно, по меркам этого поганого заведения) вино, тряс тугим кошелем. После выпитого кошель опустел не слишком сильно, и это давало надежду на хорошую поживу, которой банда и решила воспользоваться. Двое младших уже почти накрыли бедолагу, когда воздух пронзил свист стрел, и обоим подельникам тут же стало не до добычи: их крики и руки, хватающиеся за торчащие из икр стрелы, красноречиво говорили о новых, гораздо более серьёзных проблемах. Проблема возникла и у главаря, потому что ещё одна стрела обожгла ему щёку, пробудив инстинкт самосохранения. Он затравленно метнулся в ближайшую подворотню, затем ещё в одну, и когда уже было собирался вздохнуть свободно, рядом пропела ещё одна стрела, а бедро отозвалось ей острой болью.
Вор снова побежал, начиная немного паниковать, а когда сразу обе икры обожгли уже две стрелы, пришедшие одновременно, его сознание окончательно охватила паника. Мужчина бежал, больше не останавливаясь, но это слабо помогало: всё новые и новые стрелы прилетали с крыш, раня и причиняя боль. Эта боль отражалась в сознании вспышками отчаяния, питала всё нарастающую панику. Все его отчаянные попытки сбить со следа преследователей ничего не давали, он всё отчетливее понимал, что будет жить, только пока движется и не даёт стрелкам хорошенько прицелиться. Думать о том, откуда появились стрелки было некогда, да и всё новые и новые вспышки боли мало способствовали ясности мышления, медленно превращая разумного человека в загнанного зверя.
Когда уже сознание практически выключилось, он неожиданно врезался во что-то, чего на дороге быть ну никак не могло, и отлетел назад. Подняв взгляд бешенных, затравленных глаз, он увидел перед собой женский силуэт и, слабо соображая, выхватил длинный кинжал.
"Он твой", - пришёл мысленный посыл охотницы. Я отчётливо ощущал её возбуждение, видел в темноте горящие огнём торжества глаза: добыча была загнанна, предстоял кульминационный момент охоты. И этот вожделенный момент женщина дарила мне; она дарила мне возможность вкусить самый сладкий плод этой травли, попробовать на себе отчаянную ярость человека, утратившего всё человеческое, отведать его страха, ощутить отчаянный укус его клинка, к которому человек обратился, как к последнему шансу выжить.
Мои эмоции в этот момент полностью перекликались с её эмоциями, мы были едины, как бывали только в минуты физической близости. Яркость и сила её чувств просто потрясали, они ослепляли, заставляли испытывать нечто, подобное им. Я не мог себя сейчас контролировать, полностью превратившись в загонщика, в охотника, весь мир которого схлопнулся до размеров и существа загоняемой жертвы. Жест женщины я воспринял как самый большой дар в своей жизни, так как прекрасно понимал, что именно ей обязан эффективной травлей жертвы. Она уступила мне свою добычу, точно мать хищника, уступающая её своему детёнышу, чтобы тот мог до конца прочувствовать всю прелесть своей первой охоты.
Я не мог отказаться от такого подарка, и дело было не только и не столько в благодарности, но и в моём собственном психологическом настрое. Пока вор бежал, мы с моей женщиной метались с крыши на крышу, следуя за ним по пятам, обходя и заставляя его менять направление. Особое удовольствие нам при этом доставляло осознание, что человек не просто бежит, он бежит по кругу, центром которого служит площадь с давешним питейным заведением, хотя сам до конца не отдаёт себе в этом отчёта. Его бег полностью контролировался нами, он, словно волк, бегущий между красными флажками, просто физически не способен был изменить направление движения, зато могли и меняли мы с альтой. Он был полностью в нашей власти, что ещё более распаляло наше хищное естество. Если вор во время травли превратился в затравленного зверёныша, то я превратился в разъярённого охотой хищника, и пусть ничто не заслоняло мой мозг, как страх - мозг жертвы, но сейчас работала лишь та его часть, которая рассчитывала моё поведение именно как загоняющего добычу хищника. Я перепрыгивал крыши, совершенно забыв о самосохранении, полностью ориентируясь на поведение жертвы, и если бы не возлюбленная, уже несколько раз охота могла бы закончиться для меня значительно раньше.
Со звериным рыком я прыгнул наперерез метнувшемуся к моей женщине вору. Воздух сотряс звон металла, мой короткий меч принял удар, и ответным нажимом отбросил противника назад. Я тут же сориентировался, отметив, какое у того оружие. Демонстративно отбросив меч, я выхватил примерно такой же по размеру кинжал, только выполненный из гномской стали, и метнулся навстречу вору. Он не был сейчас способен понимать, что происходит, для него весь свет сошёлся на острие моего и его собственного клинков, он думал только о выживании и больше ни о чём. Страх сделал его полностью неспособным рассуждать, им сейчас двигали лишь первобытные инстинкты. Леденящий ужас, полностью захвативший всё его естество, выбивал из горла жалобный вой, заставлял с утроенной силой набрасываться на меня, лишь бы получить вожделенную возможность выжить. Передо мной был не человек, а какое-то опасное, нечеловечески сильное и ярящееся от собственного бессилия и страха существо. Оно выло, умоляло, и, при этом, не уставало бить. Вор даже попытался вцепиться в меня руками, но, схлопотав удар ногой под дых, отлетел назад.
Он наносил сильные, отчаянные удары, почти забыв о собственной защите. Мне приходилось применять все свои навыки бойца, чтобы уходить от таких ударов, и наносить встречные. Клинок противника я неизменно принимал на свой кинжал, тут же нанося всё новые и новые удары руками и ногами. Он словно их и не чувствовал, только когда удар оказывался такой силы, что отбрасывал его назад или в сторону, можно было оценить последствия удара. Но постепенно вой жертвы становился всё более жалостливым, сила ударов слабела, а мои удары заставляли его всё ощутимей сгибаться или хвататься за ушибленное место. Ещё через несколько секунд мой нож встретился с сердцем жертвы, и его муки закончились. Вор дёрнулся несколько раз в моих руках и затих, медленно оседая на землю, оставляя на моей одежде кровавый след от раны. Я стоял, весь в крови, испытывая странное, ни с чем не сравнимое чувство, точно кровь жертвы полностью омыла меня, вымыв из души все проблемы, все переживания и сделав чистым-чистым, как лист бумаги.
Виктория подошла ко мне сзади и положила голову на плечо, обнимая руками за талию. Её сильные объятия и острый укол подбородка заставили вернуться к реальности, и только теперь я ощутил, насколько возбуждён и насколько хочу свою альту. Женщина читала мои эмоции как открытую книгу, поэтому тихо ответила на них: "Потом". Спорить я не стал, охота ещё не была завершена.