Пока его паника наполнялась воздухом, как мыльный пузырь, Варры не стало. То ли она, словно поддавшаяся настойчивым порывам ветра женская причёска, рассыпалась туманными прядями, то ли сама стала тенью, вкрадчивой, робко лежащей на траве: почти такой, какой была в самом начале их знакомства. Её не стало, и Денис вдруг не на шутку испугался: был ли он вообще знаком с этой девочкой? Помнит ли он ещё хоть что-нибудь о ней? Смешные рассказы, жадность, с которой она слушала истории о духах и ритуалах… скупые факты о семье - да, да, да… Всё было! Воскресив это на один миг в голове, Денис немного успокоился.
Значит, и она - была.
Значит, нужно сохранить… но прежде - оказаться как можно дальше отсюда.
Обливаясь слезами, Денис взял под мышку руку Максима и потащил его за собой.
Они бежали так долго, что дыхание превратилось во что-то колючее, в комок иголок, что катается по горлу вверх и вниз, а потом шли, бездумно, механически переставляя ноги. Голени ныли, и, казалось, вот-вот треснут, как поленья от удара топора.
Есть не хотелось. Тела молили об отдыхе, но, оборачиваясь, дети видели раскачивающуюся у горизонта фигуру, и сразу появлялись силы двигаться дальше. Если бы ОНА вздумала их нагнать, то сделала бы это в несколько шагов, переехав своей исполинской коляской, каждое колесо которой размером с колесо обозрения. Но ОНА только увеличивалась в размерах, будто воздушный шар великого путешественника на луну, который наполняют и наполняют газом.
Где-то далеко всходило солнце; пейзаж расцвёл жуками, да мошками, стрекозами и бабочками. Васильки жизнерадостными пятнами качались на ветру, словно пронумерованные точки из детской книжки, так и просящие соединить их в картинку. Всё было так, будто кто-то разбил банку с надписью "утро обыкновенное". Денис был рад даже этому; он косился на брата, гадая, как бы открутить у него колпачок, чтобы впустить немного этой живительной микстуры.
Макс был бледен, но двигался бойко, как кукла, которой разрешили один день побыть человеком. Ноздри жадно раздувались: пахло морем. Справа маячил небольшой отрог, где растительность приобретала жутко-коричневый оттенок, а всюду рядом были валуны, похожие на куски подтаявшего льда. Денис всматривался до рези в глазах: не получится ли проглядеть их насквозь и увидеть море? Но всё тщетно.
- Ты ещё увидишь, - пообещал Доминико, который был очень молчаливым с момента их встречи с Тенью.
Он показал вперёд, где небу грозило нечто уродливое, сложенное будто из кирпичей каменной соли и поросшее книзу мхом. Дениса захватило это зрелище: какой-то великан, наверное, обронил здесь этот маяк, как недокуренную папиросу, и ушёл прочь, ни о чём не жалея. Казалось, солнце начинается прямо оттуда, с вершины сооружения, оно прыгает в бурлящее море и, распахнув крылья, взмывает в небеса. Денис не видел солнца, но видел там, наверху, пульсирующий свет. Подобно огромным мотылькам, вокруг кружили вороны и чайки.
Мальчик взглянул на брата. О чём он думает? Рад ли окончанию пути, завершению самого бесполезного путешествия на свете? ТЕНЬ-то, вон, вовсе им не интересуется, иначе уже давно была бы здесь. Ей по вкусу сочный, разнообразный пирог этого мира, который - так подозревал Денис - скоро станет на один укус.
Однако ТЕНЬ была там, где Макс ожидал её увидеть. Значит, всё не так просто. Что-то привлекло её сюда - пусть и не его персона.
Они передвигались медленнее букашек. Мимо ветер нёс какой-то травяной мусор, семена и кузнечиков, которые, распахнув нелепые крылья, радовались новому дню.
Там, на западной стороне, по словам Доминико когда-то была деревушка, из которой раз в месяц к маяку доставляли мясо и кое-какую снедь. Там жили рыбаки и всякие страдальцы, те, кто приплыв на новую землю поняли, что она не для них. Эти бесконечные просторы, воющие по ночам волками, а к утру молчащие кое-чем похуже, жаждущие храбрых сердец. Им бы обратно, на большую землю, подальше от этих аборигенов, смотрящих на мир кверху ногами, поближе к родным, дивным распрям, к грязи городов, к воронам, смотрящим на мир человеческими глазами, к пересудам и перетолкам… Но эти бедняги бандиты, отверженные, ссыльные бродяги, без пяти минут рабы - на что они могут рассчитывать? На место на каком корабле они смеют надеяться? Только сидеть на краю дивного нового мира и греть свою трусливую душонку в ладонях.
- А что с ними стало потом? - Спросил Денис у Доминико.
- Потом - не знаю. Знаю что теперь: если они видели ЭТО, путь для этих бедолаг один - заползти в воду и отрастить жабры с плавниками. Там теперь пусто, и хибары эти стоят покинутые.
Полдень. Денис срывал и жевал травинки, колоски, горькие листья с белым соком. Иногда попадались ягоды дикого крыжовника, мелкие и настолько кислые, что мгновенно просыпаешься. Громадина маяка нависает над ними, и с ним спорить может только та громада, что позади. От неё не отражается свет. Денис слышал от отца, что свет - это частицы, которые, как множество маленьких мячиков, отскакивают от всего подряд. А то, сквозь чего они пролетают насквозь как пуля - невидимо. А то, что пожирает их, как пожирает всё к чему прикоснётся - есть ЧЁРНАЯ ДЫРА. Или ТЕНЬ, ПОРЧА, КОРЬ, как называют её сиу. Чёрная, как сама чернота. Она и есть сама чернота. Противостояние болезненной белизны маяка и громады ТЕНИ казалось Денису чем-то пугающим.
- У меня здесь был огород, - обронил Доминико. Они шли между двух расчищенных, относительно ровных площадок, огороженных наполовину врытыми в землю камнями. - Когда-то здесь росли томаты, кукуруза, ярко-оранжевые тыквы, похожие на головы младенцев.
Теперь же не осталось ничего. Жухлая земля, на которой не росло даже сорняков, напоминала чью-то содранную шкуру. Пугало ещё стояло, однако головы у него не было. Под дырявыми лохмотьями виднелось заброшенное осиное гнездо. Неглубокий каменный колодец, использовавшийся когда-то для сбора дождевой воды, наискось пересекала трещина. По краям, будто насмешка могучей солёной воды над маленькой пресной водицей, блестела корочка соли.
Дети и Доминико пробирались теперь вдоль стены маяка. Окон не было. Дорожка буйно поросла крапивой. Непохоже, чтобы здесь кто-нибудь жил.
Слегка пришедший в себя Максим и Доминико углубились в воспоминания. Они спрашивали друг друга: а помнишь… а помнишь… как ты на меня первый раз вытаращился? Ты знать не знал, откуда в твоей башне мог взяться мокрый мальчишка в насквозь просаленных обносках. Ты меня ещё Христом назвал. Ну разве не смешно?
- А помнишь, как ты таскал мне воду?
- А помнишь, как я настолько оголодал, что съел все семечки от тыквы, что сушились у тебя на окне, хотя кладовые были до отказу забиты едой?
- Я этого не видел. Как раз отходил к Господу… может, я потому и остался на земле, что ты набивал себе брюхо, пока я умирал? Не мог подержать старика за руку…
Оба они были рады оказаться в знакомых местах - родных для одного и полных воспоминаний для другого. Денис помалкивал, глазея по сторонам: всё, что заставляло его забыть о чёрной громадине за спиной, удостаивалось самого пристального взгляда. Вот блестит на камнях, составляющих маяк, влага. Вот паук сосредоточенно плетёт свою паутину. Вот… о боже, что это?
Море. Огромные, необъятные пространства уплывали к горизонту, где становились невесомой дымкой. Денис достаточно насмотрелся на Выборгский залив, но с первого взгляда было ясно, что это совсем не одно и то же. Вся вода залива была бы в этих водных массивах лишь каплей.
- Круто, - прошептал он. Впрочем, никто не слушал. В этом, наверное, весь смысл бесконечной воды: ты говоришь, а ей всё равно. Ты думаешь, а твои мысли опускаются на дно, не оставив даже пузырьков. Ты лежишь, на песке ли, на земле, на мелкой ли гальке, и улыбаешься во весь рот. И в этот момент понимаешь, что только так и нужно с морем общаться.
Каким-то парадоксальным образом Денис вдруг уверился, что уже видел море раньше, много-много раз. Просто не знал, что оно - это оно. Он смотрел наверх, видел барашки волн, набегающие на горизонт или на пурпурные крыши домиков родного города, и легкомысленно бежал дальше играть с Митяем или с кем-то ещё из приятелей.
Это открытие настолько выбило его из колеи, что мальчик остановился и хлопал глазами, пока брат и призрак удалялись, обсуждая между собой минувшее. А помнишь… Помнишь… вон там напоролся на рифы мой корабль. А вон, кстати, ещё видна его корма! Наверняка там сейчас полно чаек. Чайки умеют ждать, они парят над тобой, когда ты думаешь, что ты король морей, и спокойно подбирают чёрствый хлеб, который ты им бросаешь. Они знают, что рано или поздно возьмут своё. Совьют гнёзда даже на самом великом творении человеческих рук.
А там - небольшой курган с покосившимся крестом, под которым дотлевают кости старого смотрителя. Несмотря на то, что в маяке была хорошая лопата, у мальчонки едва хватило бы сил вырыть могилу. Не говоря уж о том, чтобы поднять тело и вынести его наружу… должно быть, позже здесь побывали селяне, похоронив старика и установив нехитрое надгробие.
Похоже, Доминико и этому был рад.
Они добрались до крыльца - холодных каменных ступеней, глотки в тёмную прохладную глубину. Зубов не было. Небольшая пристань, вокруг которой лежало на боку несколько затопленных лодок, напоминала коричневые стариковские дёсны. Доминико парил над ней, словно серая славка над своим разорённым гнездом. Здесь была тесная бухта со спокойной, мертвенно-синей водой; если бы пристань находилась в открытом море, и лодки, и её саму давно бы разбили прибои.
Братья медленно стали подниматься по щербатым ступеням крыльца.
- Ты не боишься? - спросил Денис.