- Нет. Их убили альвы. Но вам это ведь не интересно, верно? - Женщина-ворона поднялась. - И петицию нашу вы отправите в камин, как только мы выйдем. - Она говорила сухо, равнодушно. - И альву вы не отдадите. Вы полагаете, что ваше… происхождение… - в ее взгляде впервые мелькнуло что-то отдаленно похожее на чувство. Чего? Ненависти, и думать нечего, - …делает вас особенным… возвышает над людьми…
- Делает, - согласился Райдо, тоже поднимаясь. Если им так необходимо кого-то ненавидеть, то пусть ненавидят его. От ненависти невозможно избавить, здесь не спасут ни сердечные капли, ни сердечные же беседы, но ее хотя бы можно перенаправить. - И возвышает.
- Свои желания вы ставите выше нужд общества…
- Не ставлю, но полагаю, что вряд ли общество так уж нуждается в смерти одной девчонки…
- Вам она нужнее.
- Верно. - Райдо наклонился, перегнувшись через стол. Он нависал над женщиной-вороной и мог бы теперь пересчитать все бусины на ее шляпке или черные перья, которыми шляпка эта была украшена… он мог бы разглядеть каждую морщинку на серой ее коже.
И запах теперь ощущал ясно: мирры и ладана.
Воска пчелиного.
Мяты. Мелиссы. Пустырника.
Горя.
- Мне она нужней. - Он смотрел в блеклые глаза, в свое отражение в них и не видел ни страха, ни разочарования, лишь решимость. Или, правильнее будет сказать, - одержимость. И тянуло схватить эту женщину за узкие плечи, тряхнуть так, чтобы треснула ледяная игла внутри нее.
Выплеснулась боль.
А с нею, как с гноем, вышла бы и ненависть.
- Вы трясетесь над своей игрушкой, - женщина не отступила ни на шаг, - и не видите ничего вокруг. Вы… вы погубите себя. Ради чего?
- Ийлэ - не игрушка.
Не услышали.
- Мы не отступим.
- Вы - это кто?
- Граждане. Неравнодушные граждане, - ответили ему с улыбкой, которая могла бы показаться издевательской, не будь она настолько неживой.
- Что ж, - ответил Райдо, - благодарю за предупреждение.
От них остался тяжелый запах, все те же мирра и треклятый ладан, от которого нос начинал чесаться, и Райдо скреб его, кляня себя за мягкотелость.
Следовало с порога их выставить.
Неравнодушные граждане.
- Зачем они приходили? - Ийлэ вошла без стука.
И вновь босая. Ступает на цыпочках, осторожно. Крадется? И юбки подняла так, что видны вязаные носочки с белыми помпонами.
- Передали петицию…
Кивает. И останавливается у кресла, которое занимала женщина в сером. Ийлэ проводит по спинке кресла пальцами, а потом долго их обнюхивает. Хмурится. Ей тоже не по вкусу мирра и ладан.
- Они меня ненавидят?
- Не тебя. - Райдо оставил окно открытым, пусть ветер вычистит комнату. - Они ненавидят альвов, а ты…
- Единственная оставшаяся альва в округе. А может, и во всем мире.
- Ну… я бы не был столь категоричен. Мир большой… но да, альвы нынче редкость.
Его редкость кивнула и от кресла отошла.
- Они не оставят меня в покое…
- И это странно.
- Почему?
Райдо присел на кушетку.
Зеленый ей к лицу, только этот зеленый - тяжеловесный, осенний цвет, утомленный долгим летом, разбавленный нитями серебра. И сама ткань теплая, плотная.
- Присядь. - Райдо протянул руку, и она подчинилась.
Пальцы тонкие. Ладонь бледная. И эта бледность для альвов характерна, но… почему-то страшно, что заболеет, и Райдо прижимает ее руку к своей щеке.
- Что ты делаешь?
- Грею тебя.
- Я не замерзла.
- Замерзла, но опять упрямишься. Вот в кого ты такая упрямая, а? И вторую дай…
Дала.
От кожи ее тянет молоком и сыром, имбирным печеньем, пожалуй… и хорошо, Райдо имбирное печенье обожает.
- Когда ты так делаешь, я… - Ийлэ осеклась и отвернулась.
- Тебе плохо?
- Нет.
Молчание. Признание.
- Неправильно. Не спокойно. Я знаю, что ты меня не тронешь, но…
- Больше так не делать?
Кивок.
- Я постараюсь. - Ему сложно не прикасаться к ней, а еще сложнее объяснить, почему эти прикосновения так нужны. Пожалуй, и себе-то объяснить не выйдет, не то что альве. Но хотя бы не сбегает. - Весна уже…
- Три недели.
- По календарю если, но да…
…Три недели.
И солнце, которое вдруг налилось, отяжелело.
Нежданное тепло. И ветер с цветочным пряным ароматом. Капель. Снег, что слез старой отлинявшей шкурой. Ледяные ручьи во дворе, и лужи, и целые моря.
- Ты появилась поздней осенью. И тогда же шериф приходил… просил тебя отдать.
Весна.
И старая верба очнулась на тепло, проклюнула пушистые почки.
- Я отказался. На этом все более-менее успокоилось. А теперь вот новый круг… и это странно. Шериф опасался волнений… но, Ийлэ, если что-то и происходит, то сразу. Люди узнали о твоем возвращении. И проглотили его. Да, особого счастья они не выказали, но и камнями нас в городе забросать не пытались.
На солнце ее кожа почти прозрачна.
- За три месяца эту новость должны были обмусолить, выплюнуть и забыть о ней.
- Но они не забыли.
- Именно.
- И… что теперь?
Райдо пожал плечами, поскольку сам этот вопрос казался ему напрочь лишенным смысла:
- Ничего.
- Но… они придут снова. И будут приходить… и если ты говоришь, что им не дают успокоиться… я не понимаю почему?! Что я им всем сделала?
- Ничего.
Ее получилось поймать за руку, и Ийлэ замерла. Сжалась. А ведь уже, казалось, привыкла и к нему, и к его прикосновениям и сама порой искала их, находя в том успокоение. Она и теперь пыталась притвориться спокойной, его маленькая женщина.
Но он выздоровел.
И все снова изменилось.
- Я… я просто все время думаю. Пытаюсь понять… и не получается. Нет, вру. - Она неловко улыбнулась какой-то нарисованной натужной улыбкой, которую захотелось стереть, и Райдо не отказал себе в желании. Он провел пальцем по ее губам.
Отступила.
И отвернулась. Руку высвободила, себя обняв.
- Все у меня получается. Я сама ненавидела их… а теперь они ненавидят меня. Разве это не справедливость?
- Нет.
Странный сегодня день, уже второй раз справедливость поминают, но кривую и натужную, как эта ее улыбка.
- Ненависть и справедливость - очень разные вещи.
Райдо отвел взгляд.
Неспокойно. Когда она рядом, и когда ее нет, тоже неспокойно. Он тогда начинает думать, гадать, где она и чем занята.
И неправильные мысли.
- Им кажется, что если они убьют тебя, то вернут утраченный покой. И на какое-то время, быть может, у них получится, но это ненадолго…
- Откуда ты знаешь?
- Знаю.
- Расскажи. - Она снова села рядом и сама нашла его руку, взялась за большой палец, детский жест.
И жест доверия.
А Райдо не уверен, что сумеет этим доверием распорядиться правильно. Он ведь толстошкурый. И всегда таким был…
- Да… нехорошая это история. И я в ней выступаю отнюдь не героем.
…тонкий лед.
Одно неловкое слово, одно неосторожное движение…
- Сейчас мне стыдно. - Райдо наклонил голову и руку поднял, поднимая и ее ладонь. - Но тогда… однажды я влюбился.
…и не стоит рассказывать о таком.
…и если промолчит или соврет, то Ийлэ не узнает правду. Никто, кроме Предвечного огня, не знает правду…
…тогда зачем рисковать? Чего ради?
- Это плохо? - Ийлэ не по нраву тишина, и кажется, запах тех, чужих женщин, которому следовало бы исчезнуть уже, но этот запах, чужого горя и ладана, держится крепко.
- Нет, не плохо… и не хорошо… это, я думаю, как кому повезет. Мне вот не очень повезло. Я всего-навсего третий сын. Не самый сильный. Не самый умный… обыкновенный.
Большой палец Райдо скользит по линиям ее ладони.
Говорят, что по этим линиям можно прочесть судьбу. И если так, то пусть ее будет счастливой.
- Да и она не была особенной… хорошего рода, это да. И приданое за ней давали хорошее. И мои родители были готовы одобрить этот брак… отец сам отправился на переговоры, но что-то там пошло не так…
Ийлэ слушает внимательно.
- То есть я был уверен, что отец заручится согласием… я и текст объявления в "Хронику" сочинил, а это, поверь мне, непросто… к счастью, не отправил. И вот представь, отец возвращается и говорит, что свадьбы не будет. - Райдо тряхнул головой, отгоняя призрак прошлого. - Нам отказали. Точнее, не нам, а мне… невеста предпочла другого. И ладно бы этот другой был сильней… тогда я только и думал, что сила… не только я думал, многие так и до сих пор… и, в общем, он ничем не выделялся. Обычный парень из обычной семьи… середнячок… поговаривали, что жила одарила его мозгами… талантливый математик… а я смотрел и видел недоразумение, которое украло у меня мою женщину.
- Ты разозлился.
- Разозлился? - Райдо фыркнул. - Слабо сказано… я был в бешенстве. Настолько в бешенстве, что… понимаешь, я не мог понять, почему она его выбрала. Сначала я думал, что дело не в ней, что ей приказали… я встретился с ней. - Он отвернулся и глаза закрыл. Так, пожалуй, получится спрятать неизжитую горечь той встречи. - Я готов был пойти против воли рода. Ее. Собственного, потому что отец вынужден был бы наказать меня, но меня это не пугало. Она же выслушала меня. Клятвы. Заверения. И спокойно так сказала, что сама его выбрала.
- Ты ее возненавидел?
- Ее? Нет. Я ее любил. Как можно было ее ненавидеть? Она была вся такая… неимоверно хрупкая, как… как хрустальная рюмка.
- Почему рюмка?