Нира с трудом сдержалась, чтобы ответить, что тетушка, несмотря на ее преклонные года, вряд ли понимает много больше.
- Твои родители знают, как будет лучше для тебя. И долг послушной дочери - подчиниться их воле…
Разве у Ниры есть выбор?
Есть.
Она сбежит.
Завтра… или нет, лучше сегодня. Газету с объявлением о помолвке принесли утром, и то лишь потому, что тетушкина заклятая подруга в город ездила, а назад поспешила с ворохом слухов и поздравлениями… а ведь если бы не она, Нира до свадьбы не узнала бы… или узнала бы, но… с матушки станется ее запереть…
- Я… - Нира встала. - Я пойду, пожалуй… голова что-то разболелась… наверное, мигрень…
- Иди, дорогая, иди… мигрень в твоем возрасте - это от волнения… ах, помнится, в твоем возрасте я была очень тонко чувствующей девушкой, то и дело падала в обмороки… но мигрень - это несколько чересчур… я скажу Мисси, чтобы подала тебе мятные капли. Мне они всегда от мигрени помогают… а я отпишусь Виктору… все-таки, мне кажется, он несколько поспешил с помолвкой…
Отписываться отцу? Бесполезно. Он никогда против матушки не пойдет. А та - против Мирры… Мирра же мстит… за что? За то, что у нее не получилось попасть в усадьбу… и за то, что кольцо ей подарили скромное… и просто так, из врожденной злости… Злости в ней много.
Бежать надо.
Это Нира поняла уже давно, но она не думала, что бежать придется вот так быстро, и еще зимой. Как-то по сугробам совсем не хотелось бегать. И ночь еще, ветра воют, а может, и не ветра, но волки, которые, поговаривают, нынешней зимой расплодились и разгулялись, вовсе страх потеряли. Вот и как тут приличной девушке сбежать? Сожрут ведь.
А останешься, так не волки, но сестрица любимая не побрезгует, мстя за одной ей понятные обиды… и Нат давненько не заглядывал. Оно, конечно, понятно. Дела у него.
И волки опять же, но что Нире делать?
Она прошлась по комнате, которую для любимой внучатой племянницы тетушка готовила, а потому комната эта была невыносимого розового колеру, с обилием рюшечек, оборочек и фарфоровых пузатых младенчиков, которые сбивались в фарфоровые же стаи и смотрели на Ниру рисованными глазами. От этого ей становилось жутко. И тошно.
Не пойдет она замуж! Она… она слишком молода еще… и родители права не имеют… или имеют? И надо было книги по праву читать, небось отыскались бы в отцовской библиотеке, а она все по справочникам… будто бы возможно было женщине в доктора лезть.
Нира села на козетку. Розовую. И, пытаясь хоть как-то справиться с раздражением, швырнула розовой подушкой в розовое кресло… не помогло. Всхлипнула, но поняла, что для слез нет настроения, и подошла к окну. Она стояла долго, как ей показалось, дольше вечности, глазела, что на ночь, черную-черную, угольную даже, что на звезды.
Тени.
Тень. Тень возникла за окном как-то вдруг, заслоняя собою эти самые звезды, и Нира тихо пискнула, а потом тихо же рассмеялась: вот глупая, нашла теней пугаться, тем более что нынешняя - хорошо ей знакома.
Она приложила к стеклу ладони, подтапливая ледяную корку. И сама прижалась, дыхнула жаром.
- А вот и не впущу, - пробормотала под нос Нира исключительно из чувства противоречия и снедавшей ее обиды. Ее тут едва замуж не выдали, а он пропал.
Она подтянула стул и взобралась на него, а потом на подоконник и там уже, дотянувшись до щеколды, с трудом ее открыла. Окна в тетушкином доме были старыми, и открывали их редко.
Нат ввалился вместе со снегом и ветром. На руки подхватил, закружил, прижал к упоительно холодной куртке.
- Я соскучился, - сказал он и носом о шею потерся.
Нос был холодным.
- Ты… отпусти!
Нира попыталась вывернуться, но ее не выпустили.
- От тебя пахнет сладко-сладко… а я клад нашел. Точнее, я думал, что там клад, а оказалось - пыточная…
Отпустил все-таки. И окно закрыл сам.
А выглядит… бледно выглядит. И снова без шапки, этак он все уши отморозит, и зачем Нире муж без ушей? Она хотела сказать, но передумала: еще обидится.
Он смешно обижался. Хмурился. И еще губу нижнюю выпячивал.
Но волосы ему Нира пригладила. В них, жестких и холодных, запутались снежинки, которые таяли, и волосы становились мокрыми.
Снег налип на ботинки и на куртку кожаную, старую… как он не замерз-то в одной куртке.
- И там труп, - сказал Нат, жмурясь от удовольствия.
- Где?
- В пыточной. Я же говорю, мы клад искали, и я дверь нашел. Тайный ход… точнее, там раньше пыточная была… ну а от нее и ход имелся старый. Иногда так делали, чтобы потом трупы выносить.
- Куда?
- В лес, - терпеливо пояснил Нат. - Сама подумай, привел кого, посадил, допросил, и что потом?
- Что?
- Ну не тащить же тело через парадный ход… и кухня далеко, а так - вынес тихонько и закопал где-нибудь. Удобно.
Нира кивнула, не зная, что противопоставить этакому вескому аргументу. И вправду удобно… вынес и закопал…
- Но ее давно уже не использовали, там все заржавело. - Нат скинул куртку, под которой обнаружилась рваная рубашка. - У тебя иголка с ниткой найдется? А то я тут… поучить он меня захотел… думает, что я слабый и ничего не понимаю… придурок.
- Кто?
- Гарм… он старший над охраной. Райдо позвал их в дом, ну, на всякий случай. Он за мной следил. А тут решил повоспитывать. Я его и сбил с ног… конь вот напугался, плохо…
- Конь? - Нира чувствовала себя полной дурой. Она совершенно ничего не понимала. - Так, давай сюда свою рубашку…
…конечно, неприлично, когда мужчина без рубашки… и даже если жених… и она никогда не видела голых мужчин… ладно, не совсем голых. Нат худой-худой, ребра вон торчат. А шкура пятнистая, на животе и вовсе красная, точно вареная.
- Ты не смотри. - Он сам смутился, сгорбился, повернувшись боком. - Это пройдет… позже… может, потом, ну, когда Райдо выздоровеет, я у альвы попрошу, чтобы она и меня. Живое железо-то лечит, но с альвийскими штуками оно плохо справляется… и я вовсе не лишайный!
- Я не говорила, что лишайный!
- Так… одна девушка сказала… не девушка то есть… маркитантка… я пошел к ней… все ходили, и я тоже… а она посмотрела и сказала, что я лишайный и она меня обслуживать не станет.
Он обнял себя и тут же спохватился:
- Ты не подумай! Я больше к ней не пойду… вообще ни к кому не пойду! Ты мне нравишься, я на тебе женюсь и с тобой буду.
- Если меня раньше замуж не выдадут, - мрачно произнесла Нира, которой совершенно не понравилось упоминание о маркитантке.
Не пойдет он… конечно, не пойдет. Пусть только попробует пойти и… и, вообще, жаль, что единственный предмет, на котором можно выместить злость, - это рубашка. И Нира, преисполнившись мрачных предчувствий, с немалым наслаждением пронзила тонкую ткань иглой.
- Замуж? - переспросил Нат, развернувшись резко.
Пригнулся. И стал шире…
- Угу… Мирра постаралась… и если бы не теткина подруга, я бы не узнала даже. В газете напечатали о помолвке, и она привезла… то есть теткина подруга газету привезла, а в ней - объявление о помолвке с каким-то… ему за шестьдесят, представляешь?!
Нат оскалился и глухо зарычал. А на висках проступили капельки, как пота, только серебряные, и их становилось больше и больше.
- Нат… я не хочу за него замуж… вообще не хочу замуж ни за кого, кроме тебя… - Нира отложила и рубашку, и иглу.
Она смахнула эти капельки, которые прилипли к пальцам, потянулись за ними тончайшими нитями.
- Я тебя люблю… то есть я не знаю точно…
Нат склонил голову набок.
Но не рычит. И не скалится… и смотрит только, выжидающе так, а Нира совершенно не знает, что еще сказать.
- Понимаешь, я ведь никогда и никого не любила и поэтому просто не знаю, какой должна быть любовь. Но вот… мне плохо без тебя. А когда ты есть, то хорошо. Мне нравится смотреть, как ты хмуришься. И думаешь. Ты такой серьезный становишься, что просто сил нет… а еще мне было страшно… я подумала, что ты больше не придешь, что… забудешь или… или другую найдешь… кого-нибудь, чтобы проще и…
Нат покачал головой. И поднялся.
Он хоть тощий, но высокий. И сильный. И вовсе не лишайный, просто кожа молодая, нежная. Ему, наверное, больно, когда он вот так Ниру к себе прижимает.
- Я его убью, - тихо сказал Нат.
- Кого?
- Твоего… жениха…
- Ты мой жених, мне не надо другого. - Ей вдруг захотелось расплакаться и чтобы он, как в прошлый раз, утешал… тогда ему Нира все-все рассказала: и про скандал, и про пощечину, и про кольцо, которое отняли, хотя не имели права… и он говорил, что кольцо - это пустяк.
А остальное - надо потерпеть, и, когда Нире исполнится шестнадцать, Нат ее украдет…
Он собирал ее слезы губами.
И сам улыбался, неловко, потому что совершенно отвык улыбаться. И Нира боялась эту улыбку спугнуть. Вообще сделать что-то неправильное, оттолкнуть. Разочаровать.
Она ведь самая обычная, и не красавица даже. Рыжая, с веснушками вот, которые не сводятся ни ромашковым кремом, ни цинковой мазью… и бестолковая совершенно. Будь Нира толковой, с ней бы не происходило всяких неприятных вещей, вроде той помолвки…
- Я… я, наверное, тебя все-таки люблю. - Она всхлипнула и вытерла нос ладонью. - Но ты не думай, что если так, то теперь тебе все позволено будет!
Она сама высвободилась из его объятий. И за рубашку взялась.
- Не думаю, - ответил Нат, присев на краешек козетки. Сгорбился. Подбородок кулаком подпер. Думает.
- Если ты его убьешь, то тебя будут судить…
- Пожалуй.
- И посадят…
- Да, - вынужден был согласиться Нат. - Я не боюсь, не думаю, что в тюрьме страшнее, чем…