– Каком-таком институте? – цепко отреагировал Путята.
– В таком-сяком, в кирпичевском. Я там работала когда-то, а если точнее, не столь уж давно, пару лет назад.
Митя встрепенулся. Это ж нарочно не придумаешь! Едва появляется компания ряженых психопатов, задумавших пробраться в центр кагэбэшной науки, как тут же словно из пены пивной возникает дура, которая всуе упоминает эту секретную контору. А может она, вообще, ментовская наводчица?
– И зачем работала при своей красе писаной? – ласково подмигнул Ракша. – Утехи ради либо за пропитание? Чему предавалась там долгими трудоднями?
– Мальчики-с-пальчики мои, а об этом никак не нельзя. – Светлана повела пальчиком около губок.
– Может, над плитой зазнобу подвесить? – предложил Еруслан, у которого до сих пор не было видно глаз.
Женщина мигом прижалась к Мите и как будто даже задрожала.
– Это что, отморозки, что ли? Сразу так, над плитой.
– Да я тебя за эти слова про институт на привокзальную площадь отправил бы работать, без выходных, – сказал, но не слишком громко, Митя, стараясь отстраниться от женщины.
– Мы – витязи, в отличие от этого мелкого фраера, – пьяно икнув, сообщил Еруслан. Он тяжело поднялся и потянулся к максимально отшатнувшейся Светлане. – Человеку без бабы можно, но не нужно. Раззуделась плоть моя на твои прелести.
– От возбуждения плотского хорошо помогает колокольный звон, особенно если сам звонишь, – заметил Глеб, однако не поторопился на помощь грешнице. – Боюсь, и у меня раззудится, я ведь последний раз блудом занимался в допетровские времена. На масленицу, разговелся как-то значит, в баню пошел. Тут откуда ни возьмись, девки голые… Может, я в чужую баню попал? А потом триста лет блудный грех замаливал, звонил, значит, в колокола…
– Это из-за Глеба царь-колокол свалился, – подмигнул Мал, который тоже стал пристраиваться к женщине.
Митя сильно вспотел. Так называемое чувство чести требовало от него вступиться, но чувство самосохранения заставляло отвалить подальше от этой путаны. Или наводчицы. Она ведь в других обстоятельствах даже не плюнула бы в его сторону.
По счастью, избавление пришло с неожиданной стороны. Достаточно было Еруслану ущипнуть даму за грудь, как он получил от нее кулаком в челюсть и локтем под дых.
– Ну что, полегчало плоти? – бесстрашно спросила Светлана, однако не добавила бандиту своей длинной ногой, чем сильно расстроила Митю.
Еруслан полежал, сопя, на полу, как будто у него сели батарейки, но затем стал подниматься, сплевывая и хватаясь за нож, заткнутый за голенище.
– Хвит стендр хейдар хлин фюр гамни мину, – задумчиво произнес Эйнар, однако осталось непонятно, на чьей он стороне.
– Остынь, Еруслан, – сказал Путята. – Баба ведь, и причем справная, одни сиси силиконовые стоят не одну тысячу. Окромя того, не татары мы, чтобы людей нещадно мучить и баб неволить. Проявить удаль и молодечество – не запретно, если против злого недруга. Отлупцевать нерадивую женку, неряху и пустомелю, по заслугам ее – тоже не грех. Только не женка она тебе покамест… И ты на дыбы не становись, Светлана, у него ведь все родичи в Рязани сгинули. У нас тоже, но он особо чувствительный, психованный то есть. Оторва одним словом.
– А это еще что такое? – осторожно спросил Митя, пытаясь выяснить диагноз Еруслана. – Сексуальный маньяк, что ли?
– Как будто не сексуальный, – несколько озадачился Путята. – Он, понимаешь ли, в великом задоре перед татаровьем полуголый скачет, базлает, бесит их, грузит их по-всячески.
– Да я ничего, не хуже других, – сказал несколько засмущавшийся Еруслан, подчеркнуто миролюбиво ковыряя кончиком засапожного ножа в зубах.
– Голенький и воюет, ну надо же. Мальчики, расскажите, с кем у вас разборки-то, – попыталась переключить публику Светлана. – Рязань – это что, кабак какой-то? А татаровья – банда, что ли? Казанцы? Типа с Волги?
– Про казанцев ничего не знаем, на Волге люди-булгары живут, мы их не боимся, даже дружество водим, – на манер сказителя заговорил Путята. – А эти издалека явились, гоги-магоги какие-то, вышли из пустынь хиновских, куда их Македонский Олександр произволением Божьем загнал. Беглый люд, а потом и дозоры наши доложили о том, что великие рати идут с востока. И начальствует ими некто Батый, Джучиев сын. И что не жалеют они никого, ни мужа, ни младенца, ни посева даже. И подумали мы, уж от нас достанется гогам-магогам на орехи. Князь созвал дружину и боярских детей со всей земли Рязанской, а земля та не шибко велика, послал еще за подмогой в Володимер, но там не приветили наших послов, думая, что уж их-то гоги-магоги обойдут стороной.
Бандит явно занимался вольным изложением учебника истории. Но с какой целью? Просто бредит, намекает на что-то или пытается усыпить внимание?
– Отказу мы не сильно опечалились, мол, не придется славой с володимерцами делиться. Поехали на реку Сить, чтобы встретить пришельцев интересными гостинцами. А как приехали, так заплясали под саблями агарянскими. И луки у них роговые, злее нашего стреляли. И доспехи были не в пример крепче. А наши кольчуги и бехтерцы, что береста гнилая супротив их сабель. Забыл о нас Бог великий, а старых богов славенских мы сами забыли, но вот противник – злобой и силой исполнен был агарянин необычайной…
– Да чего уж необычайного? – вмешался Ерманик. – Самое обычное технологическое преимущество. Оружие китайское, сталь и железо каленые, травленые, без примесей грязных, кони степные как братья родные, тактика передовая мобильная, не чета нашей. Ее немного погодя фельдмаршал Гудериан использовал для своих танковых ударов.
От последних слов Путята совсем загрустил и эстафету подхватил Ракша:
– Немного от нас после битвы осталось. Остальные стали утехой воронья и волков-вурдалаков, среди трупа человеческого конь борзой не мог скакнуть. А мы, уцелевшие, слабые стали, безобидные, как мощи, вернее, немощи… Те немногие, что уцелели, вернулись уже не в Рязань-город, а на пепелище. Не с кем даже слово молвить, ни стонущего, ни плачущего. Ни княгини, ни попа, ни дитяти малого. Все единую чашу смертную испили и вечную прописку в парадизах хрустальных обрели. Короче, кисляк…
Митя глянул на Светлану. Нет, не отражался в ее пустых и ярких глазах страх перед буйно помешанными или сильно закодированными уголовниками. Неужели столь отчаянно глупа? Или умеет держать себя в руках, как сотрудница МВД?
– Ох, тут мы устыдились. Помчались по следу войска татарского аки волки голодные, чтоб сойтись с ними за свою обиду и горечь. По дороге к нам еще кое-какой люд пристал: местные, что уцелели от рязанского войска, и приезжие. Среди оных черниговский боярин Евпатий Коловрат с челядью и холопьями, который, похоже, вообще на какую-то пирушку путь держал. И напали мы на станы Батыевы уже в земле Суздальской. И били мы их сперва, душу отводили, секли, как траву, гремели мечами об их кости. Но то, что иссекли мы, оказалось лишь малой толикой татарского войска. Задор иссяк скоро. Евпатий среди стана Батыева остался смерть славную принимать, в былинах запечатлеваться. А мы пересели на свежих татарских коней и дали деру. От срамоты такой славные отчичи три раза в своих могилах подпрыгнули. Гнали мы на север, пока не заблукали в болотах, а там…
– Небеса над нами странные были – словно поверхность морская, – снова включился Путята, – а может, просто хворали мы. Кое-кто и в самом деле вручил Богу грешную душу. Оставшиеся тоже с жизнью прощались. Прощались, но распрощаться уже не могли. Жевали морошку и клюкву, траву какую-то, имени которой не помню, спали на кочках и в дуплах, спали все больше, и в снах никаких образов, только всполохи, будто зарево далеких пожарищ. Когда просыпались, встречали бывало и крестьян, но те бежали нас, спотыкаясь от страха… Кричали они криком и крестились. Вначале двумя перстами, а потом и тремя…
– Что вопили крестьяне-то? – спросила Светлана, и Митя снова поразился ее взгляду: неожиданно внимательному, цепкому, даже горящему. Неужели она что-то усмотрела в этом бреду? Но какое ей, путане, дело, если даже она когда-то работала в кирпичевском институте лаборанткой. Или она точно из ментуры?
– А всякое фуфло несли. Бесовская сила, чур меня, кикимора, леший, вонючка…
Светлана, не забывая поводить боками, подошла к Путяте и смело предложила:
– Эй, пахан, покажи-ка локотки.
Путята приподнял лохматую бровь, однако засучил рукава кольчужной рубахи. Локти выглядели нелучшим образом. Как будто с наплывами грубой кожи.
– А теперь спину, – не унималась Светлана.
– Да что ж ты конкретно срамишь меня, баба, – резко отозвался Путята.
– Дай-ка я покажу, – Еруслан резко сбросил свою кожаную безрукавку и драную рубаху из гунки. Дмитрий со Светланой увидели на его широченной спине странные шипы, выраставшие как будто из позвонков. Цепь их доходила аж до затылка. На груди же имелось странное покрытие, изрядно напоминающее грубую чешую.
– Еще на загривке, под волосами, – сказал Еруслан не без гордости. – Оттого мне железа меньше, чем другим, носить надобно. Может, еще порты снять?
Да, дело осложняется, подумал Митя, психические отклонения у этих типов органично дополняются соматическими. СПИД у них, что ли. Или облучились? Сперли где-нибудь плутоний и облучились.
Светлана провела пальцем по еруслановым шипам и неожиданно сказала:
– Спинная электрочувствительная линия. Дарвин, ты меня слышишь?
Затем смело погладила чешую бандита и добавила:
– Порог Ходжелла.
Митя еще не вспомнил значение этих слов, однако они уже смутили его, они уже засветились, как глаза хищника в темноте.