- "Выше, выше, выше, вот она на крыше…" - с непонятным выражением процитировал старик.
- А тебя там играет какой-то их очень известный артист, он еще в "Последнем сыне" снимался, помнишь? Ну, - поправилась она, - как бы тебя. Очень хороший артист, характерный, правда. Зимой премьера. - Она взглянула на старика и смущенно воскликнула: - Да вон же они!
Три ложки лежали рядом с креслом старика, на тумбочке. Вместо пульта, который он там оставил.
- Давай-ка налью тебе чайку… Да, Ванюш, про кино: тебе приглашение прислали?
- Какое приглашение?
- Ну как же! И по телевизору про это, и все говорят. Дробинщенков снял же фильм, про войну. Всем ветеранам бесплатные билеты, вот завтра же как раз. В нашем подъезде всем принесли, никого не забыли. Я считаю, молодцы они… Ну, Ванечка, как яблочки?
- Вкуснотища! Никогда таких не едал! Просто тают во рту!..
- Правда? Вот умеешь ты похвалить…
- Просто кон-ста-ти-р-ру-ю! Факт, Лялечка, научно установленный факт: ты всегда готовила так, что пальчики оближешь.
Они пили чай и говорили о пустяках. Еще дважды звонил телефон - и дважды она возращалась обескураженная.
- Наверное, чьи-то глупые шутки, - мрачно сказал старик. - Нынче развелось шутников… - Он отхлебнул и решительно отставил чашку в сторону. - Ляля, - начал, - я обещал тебе узнать насчет квартиры. Пока не узнал. И, похоже, это затянется. Я паспорт посеял, где - ума не приложу. Буду восстанавливать.
- Да это не страшно, Ванечка. То есть тьфу, что я говорю, это плохо, что ты паспорт потерял. А насчет квартиры… - она махнула рукой, как будто даже с облегчением. - Я лучше съеду отсюда, правда, Ванечка. Зря ты меня отговаривал. Я здесь теряюсь, в этих хоромах. С утра встаю, начинаю прибираться в дальних комнатах, оглянуться не успею - уже пора обедать. Пока приготовлю, туда-сюда - вечер. А утром посмотришь - все снова в пыли, в паутине. - Она растерянно разгладила угол скатерти, вздохнула. - Время утекает, как песок сквозь пальцы. То, наше время. Я, знаешь, отмываю иногда зеркало или окно, грязь стираю, а там как будто совсем другой мир проступает. Вадим Павлович мой умер, Алиночка с Димочкой уехали, даже Тюля моя отмучилась, кошки, говорят, вообще столько не живут… А мне одной никак не удержать…
Старик вдруг заметил, что слишком крепко сжимает подлокотники, заставил себя отпустить и, кашлянув, спросил:
- Пенсию-то как, вовремя присылают?
- Да, Ванечка, спасибо. С тех пор ни разу не задержали.
- Ерунда, - отмахнулся. - Для этого ведь мне все и дано: звание, почести… чтобы другим помогать, которые всего этого лишены. - Вспомнил вдруг о чем-то неприятном, нахмурился. - Послушай, - сказал осторожно, - ты ничего странного не слышала? Про город?
- Даже не знаю, Ванечка. Что ни день - столько всего… А, ты имеешь в виду эти слухи про Индюков? По-моему, вздор это все. Ну какие они чародеи, правда ведь. Ну из Америки - так что там, в Америке, сплошь наши враги, что ли?
Старик тряхнул головой:
- Я про другое. Впрочем, не важно. Пойду я, Лялечка, поздно уже…
Остальные ложки нашлись в самый последний момент: лежали в кармане его пиджака. Неловко вышло: он долго, краснея, удивлялся, откуда, мол; она махала руками, дескать, здесь всегда так. Только когда уже спустился и вышел, подумал: а что, если и паспорт где-нибудь там у нее…
Дома было темно, он неуклюже возился с замком, потом щелкнул выключателем и бросил на тумбочку ворох рекламных листовок. Вынимал их раз в неделю, просто чтобы освободить ящик.
Из вороха выскользнул и глянцевито блеснул в желтом свете лампочки конверт. Старик поднял, развернул: это было приглашение. На фильм. На завтра.
Он хмыкнул, пожалуй, даже с облегчением. И только тогда заметил, что на конверте нет имени и в картонке строка "Уважаемый (-ая) ______________" тоже пуста.
В гостиной вдруг запиликал телефон. Почти наверняка зная, что будет дальше, он снял трубку.
- Барбатулюк, - негромко, со значением сказали на том конце провода. - Курбутуляк караккакон. Йа! Барас Кар!
И зачастили гудки.
* * *
Два Пингвина на входе проверяли билеты. Сверкал неон, из невидимых динамиков гремели песни военных лет. По алой дорожке шагали в смокингах какие-то люди, сверкали улыбками; вокруг суетились журналисты.
Стереоплакат сообщал о преемственности традиций: в старейшем питерском кинотеатре, ровеснике синематографа, - премьера исторической ленты!.. Старик почему-то вспомнил, что детишки поначалу боялись сюда ходить: архитектор был с причудами, спроектировал зал под землей. Говорили, иногда во время сеансов в тишине и мраке можно было различить плеск волн. Потом привыкли, бегали вместо уроков, прятались под креслами и так смотрели фильму раз по пять. А в войну кинотеатр использовали как бомбоубежище…
Старик двинулся к алой дорожке - Рысь и Волчица с бейджиками охраны на пиджаках вежливо завернули его, указали направо. Там был еще один вход, и тоже два Пингвина, и спускались по ступенькам ветераны. Он пошел, расправив плечи. Где-то позади осталась толпа, люди напирали, кто-то отчаянно спрашивал лишний билетик.
Пингвин взял его пригласительный, не глядя оторвал контрольку, кивнул: проходите.
В фойе повсюду сияли софиты. В их свете стоял низенький плотный человечек, говорил, заложив руки за спину, мерно и уверенно:
- …Это, господа мои, решительно никуда не годится. Всему, знаете, есть пределы. У меня отец фронтовик, между прочим. И весь этот… вся ложь эта, которую на нас выплескивают день за днем, - с этим надо бороться. На наших глазах, братцы, переписывают нашу историю. То, что действительно составляет нашу гордость, наше, если хотите, национальное достояние. Я не призываю обелять или там замалчивать. Но и передергивать не годится. Вы помните омерзительнейшую картину Красс-Дерицкого "Белые халаты"? Это что? Это - достойно? "И ставит, и ставит им градусники" так, простите, оттрактовать - каким же надо быть моральным уродом!..
Кто-то из журналистов задал вопрос. Человечек не дослушал. Отмахнулся, перекрикивая вдруг грянувший звонок:
- …ад. И что, что маскарад? Что вы этим хотите сказать?! Где здесь неуважение к старикам-то? Где, вот скажите мне, ткните пальцем… Если в Африке проводят конкурс двойников Бармалея - это кого-нибудь задевает? Что за дикарство-то, что за вечное наше стремление к самобичеванию?!. Да, это была идея наших иностранных гостей, но местная диаспора поддержала, целиком и полностью. Повторяю еще раз: эта лента про наших ветеранов, но не только для них. Это фильм для молодежи, чтобы она наконец поняла, прочувствовала ту войну. И поэтому, конечно же…
Почти сразу прогремел второй звонок.
Старик стоял, щурясь и оглядываясь по сторонам. Ляли он не видел, никого из ветеранов не узнавал. Совершенно чужие лица: слишком ровные и гладкие, слишком парадные.
Он провел ладонью по груди, разглаживая несуществующие складки. Звякнули медали. Он двинулся было дальше, пиджак непривычно жал на плечи, давил на сердце.
В глаза ударил направленный свет, старик снова сощурился и вдруг обнаружил, что вокруг толпятся какие-то люди.
- Скажите, пожалуйста, чего вы ждете от фильма?
Сперва он даже не понял, кого они спрашивают.
- Изменилось ли ваше отношение к войне за прошедшие годы?
- Может ли, по-вашему, человек, не воевавший, достоверно играть в таком кино?
- Как вы думаете, привлечет ли данная лента внимание к проблемам ветеранов?
Отовсюду к нему тянулись мохнатые, пестрые микрофоны. Он начал отвечать, как делал это прежде: размеренно и неторопливо, вдумчиво. Вытягивая шеи, они ловили каждое его слово. Шуршали в блокнотах карандашами. Жадно раздували ноздри.
- И последний вопрос: если бы вам выпал шанс заново?..
- Ну а как же иначе-то? - чуть раздраженно ответил старик.
Что-то мешало ему, словно морщинка на отутюженном рукаве. Он кивнул им всем, повернулся, вглядываясь в толпу. Публика слонялась по фойе, то и дело сбиваясь в стайки. Бездумно отпивали из бокалов, улыбались друг другу, смеялись, запрокидывая головы; касались руками чужих локтей и плеч.
Несколько человек кивнули ему как знакомому, с уважением. Он ответил тем же.
Поискал взглядом ветеранов - не нашел, наверное, уже вошли в зал.
Прозвенел третий звонок, и все потянулись к дверям. Он достал из внутреннего кармана пригласительный, проверил: там были указаны ряд и место; значит, подумал в который раз, не наугад прислали. А что нет фамилии - может, именно потому и нет. Очевидно было, кому шлют, вот что.
Какая-то девица с пышными телесами, повернув голову к своему кавалеру, наступила старику на ногу и тут же, шарахнувшись, промычала извинения. Еще пару раз бездумно шевельнула челюстью, фыркнула и украдкой сплюнула жвачку в бокал. Бокал поставила на поднос застывшего у дверей официанта.
Нога ныла при каждом шаге; старик постарался выпрямиться и не хромать. В зале уже пригасили свет, и он порадовался, что назначенное место - в четвертом ряду, с краю. Смотреть фильм будет неудобно, однако, видимо, это вынужденная мера. Видимо, позовут на сцену.
Он присел рядом с лысым узколицым ветераном, тот, вывернув шею, зыркнул на старика правым глазом и отвернулся. Погасили свет, потом включили прожекторы, на сцену под апплодисменты бодро шагнул режиссер, раскланялся, вкратце повторил все то же: про отца-фронтовика и про национальное достояние.